слабостям человеческим, – ухмыльнулась Марина, подозвала взглядом официанта и попросила, чтобы тот принес сок.
Официант вежливо выслушал, кивнул и пошел за соком. Антон проводил его взглядом и уверенно заявил:
– Представь себе, да, я лучше других! – Видя, что Марина хочет возразить, движением руки остановил ее, дополнил: – Очень скоро ты поймешь это.
Закончив обед, они вышли из кафе. На высоком крыльце с белой плиткой и белыми поручнями Антон задержался и предложил подвезти ее, куда скажет, но она захотела пройтись пешком и распрощалась с ним. Он, снова охватив всю ее фигуру изучающим взглядом, развел руками, сбежал по белым ступеням, прыгнул в машину и сорвал авто с места.
Марина на некоторое время задумалась. Все в ее жизни проистекало по каким-то странным, непонятным ей законам. Повторялось с завидным постоянством. Она думала, что вырвалась из плена прошлой жизни на свободу, но внезапная встреча опять затягивала непонятно во что. Конечно, сейчас она могла бы остановиться и отказаться от предложения Антона Млюева, забыть об этой встрече, ибо тот был из времени ее юности, но не был ее прежним знакомым. Однако раздумывала.
То время, из которого выплыл Антон, было прекрасным, ничего лучше в воспоминаниях не появлялось. Беззаботное время, время мечтаний, надежд, безумного полета мыслей в будущее, где, как ожидалось, должны были быть великие дела и большие свершения. Тогда была свобода, к которой она стремилась теперь. Но есть ли теперь та свобода?
Нет, не зря в старину матери горько плакали, отдавая дочерей замуж. Потому что понимали, что вольная жизнь дочери заканчивается с замужеством. С этой минуты дочь перестает принадлежать себе и делать то, чего хочется ей. Она забывает о себе, целиком погрязая в семейном быту, в заботах, в материнстве и в мужском эгоизме. И нет всему этому просвета до самой смерти.
Марине хотелось вернуться в собственную юность, да только это невозможно. Но все-таки, видно, что-то сохранилось в ее внешности от юной девушки, коли Млюев узнал. Ведь душа всегда остается молодой. Антон невольно напомнил об этом. Удивительно все. Ладно, пусть идет, как пошло. Она всю жизнь боролась с обстоятельствами, теперь надо попробовать поплыть по течению. Кто знает, может быть, плыть по течению даже очень неплохо.
Марина шла по улицам города. Заняться все равно нечем, спешить некуда, надо попробовать просто радоваться солнцу. Сегодня жара была не меньше, чем вчера. Дышалось не легче.
Подошла к драматическому театру, к афишам, пробежала глазами репертуар. Подумала, через недельку-другую надо обязательно взять билеты на классику, окунуться в настоящее искусство.
Зашла в салон красоты, повезло, приняли без записи, привели в порядок прическу, сделали маникюр.
Прошлась по магазинам, посидела в небольшом скверике в тени дерева, потом долго шла по улицам и не заметила, как приблизилась к дому, где сняла квартиру.
Асфальт на солнцепеке был горячим. Деревья жались к домам, словно просили влаги или сами хотели спрятаться в тени домов.
Марина вошла в темный прохладный подъезд и стала подниматься по ступеням. Навстречу попался мужичок, от которого несло острым луково-чесночным запахом.
У двери достала ключ, и в этот миг мужичок развернулся и побежал наверх. Услыхала, как его голос произнес:
– Так, так, так, значит, это ты сняла квартиру.
Марина зажала ключ в руке, спросила:
– А тебе какое дело?
– Я – хозяин этой квартиры, – произнес тот, приближаясь к Печаевой в облаке луково-чесночного запаха. – Тебе Зойка про меня говорила?
– Кто ты такой, чтобы про тебя Зойка говорила? – Марина поняла, кого видела перед собой, но, тем не менее, задала вопрос.
– Я – Зойкин мужик! – заерепенился тот. – Вот ведь, зараза лохматая, ничего не сказала про меня! Я – Кешка, значит, Иннокентий. Фамилия Аванов. – И поторопил: – Давай, давай быстрее отворяй! – Пахнул ей в лицо тошнотворным духом. – Мне с тобой перемолоть кое-чего надо.
Женщина резко откачнулась, брезгливо сморщилась, показывая этим, что не желает с ним разводить лясы. Еще на шаг демонстративно отступила.
Иннокентий был худой мужичонка, ростом ниже своей жены. В застиранной футболке не его размера, в стоптанных маловатых сандалиях, из которых большие пальцы ног выдавались за пределы подошв. Как все маленькие люди, он пытался показать себя значительным, вставал на цыпочки, выпячивал вперед грудь. Это выглядело смешно, если не сказать пародийно.
– Ты морды не строй, – прикрикнул он. – Не в цирке. Разговор по делу, – опять показал рукой на дверь. – Ключик-то вставляй.
Марина усмехнулась, глядя на Кешку, как на нелепое препятствие:
– Говори здесь, – посоветовала, не двигаясь с места.
– Чего это я буду балаболить с тобой на лестничной площадке? Имею полное основание зайти в свою квартиру, – возмутился тот. – А то ключик изыму, как полагается по всем статьям законов.
Марина нахмурилась, он начинал ей досаждать:
– Шел бы ты, Иннокентий, дальше вниз по этим ступеням, потому что разговаривать с тобой я не собираюсь. Уже обо всем договорилась с Зоей.
Кешка закряхтел, замялся и выдал:
– Ты вот что, договор с Зойкой забудь! Тут дела не ее. Она – баба, не понимает жизни. Меня держись. Со мной договор должен быть. Значит, так, оплату за квартиру будешь отдавать мне. Сколько тебе Зойка назначила платить в месяц? – спросил и, не дожидаясь ответа, уточнил: – Ты эту сумму отдавать будешь вперед. Как полагается по всем статьям законов. Так что я пришел за деньгами. – Он протянул к женщине руку, привстал на цыпочки, пытаясь сравняться ростом, но все равно оставался ниже ее.
Марина покачала головой и решительно отказала:
– Нет! Ты вообще кто такой? Я тебя знать не знаю! Если ты муж Зои, тогда иди и решай с нею!
– Вот бабье! Узурпировали всю жизнь человеческую! Житья человекам от вашей вредоносности нету! Поганая порода! Глупая! Ненасытная! Безбожная! Над человеками измывается! – тоскливо заголосил он, роняя слюни перед собой. – Как жить человекам среди всей этой нечистой силы? Ни выпить, ни закусить и не возлюбить ближнего за полной чаркой!
– А ты возлюби без чарки, – парировала Марина с легкой усмешкой на губах. – На свежую голову. И обязательно залезь в ванную, а то от тебя разит, как от коровьей лепешки! – Ее добродушный вид стал меняться на строгий и неприветливый. – Топал бы ты подобру-поздорову, Иннокентий, и перестал попрошайничать!
Аванов часто заморгал глазами:
– Ну, ты чего, чего? Ты смотри, я Зойке, лахудре, мозги просифоню! А к тебе еще вернусь! – Он попятился, развернулся и двинулся вниз.
Марина подождала, когда его пыхтение и шаги затихли, и открыла дверь в квартиру. Не догадывалась, что Кешка затаился на площадке нижнего этажа. Не успела перешагнуть через
