прочитана. Впрочем, его светлость изволил вспомнить о Сергее Александровиче и в самых милостивых выражениях справлялся несколько раз о его здоровье…
Горькая усмешка пробежала по его лицу, когда он прочитывал ответ.
«Бедная Россия!» — опять вздохнул он и в тот же день после обеда, в обществе таких же двух отставных стариков, как и он, прусского графа фон Вельца и английского лорда Брута, его превосходительство особенно горячо беседовал по вопросам внутренней политики.
Названные лица: прямой как палка, высокий неуклюжий граф Вельц, бывший министр, вздрагивавший при имени Бисмарка, и добродушный краснощекий старик лорд, недовольный Биконсфильдом, составляли единственное общество, в котором часа два в день его превосходительство коротал свое время. Ни с кем больше он не знакомился, а русский язык какого-нибудь соотечественника заставлял его пугливо сторониться.
Целый год уже прожил старик в одиночестве, изредка получая письма от дочерей. Ни с женой, ни с Борисом он не переписывался и, узнав о разводе его, порадовался за Евдокию. О Шурке старался не думать и гнал от себя мысли о нем, невольно закрадывавшиеся в голову.
Последние события наложили на его превосходительство свою печать. Он одряхлел, совсем поседел и почти никогда не улыбался. Всегда безукоризненно одетый, с спустившимся на лоб локоном, несколько надменный и брезгливый, его превосходительство входил за общий стол и садился между графом и лордом, обменивался с ними отрывистыми фразами за обедом о погоде, и только после обеда, когда три старика могли оставаться одни, они иногда вступали в разговор, причем прусский граф говорил о погибели Пруссии, лорд о мерзостях Биконсфильда, а его превосходительство с сожалением говорил, что в России нет опытных и дальновидных администраторов.
У всех у троих была сильно увеличена печень и, усевшись в отдалении от всех, они нередко изливали друг перед другом жалобы за чашкою кофе на террасе…
Затем раскланивались, и каждый из них шел в одиночку на прогулку в горы, продолжая скорбеть о своем отечестве.
На другой день повторялось то же самое.
А дни, как нарочно, тянулись долго в однообразии прогулок, завтраков, обедов и критики внутренней и внешней политики.
Его превосходительство, хоть и убивал остающееся время сочинением записок и чтением газет, но все-таки тосковал…
В крайнем случае, он не отказался бы от дипломатической должности, размышлял не раз старик.
Но с севера никаких утешительных вестей не приходило.
Напротив, газеты приносили всё неприятные известия. Его заместитель, «выскочка» и «проходимец», как называл Сергей Александрович господина Стрелкова, отличался и преуспевал, обнаруживая самую недюжинную энергию в порученном ему управлении. Его приказы по департаменту были категоричны и коротки. Реформы, предпринятые им, тотчас же по вступлении в должность после Кривского, имели целью, как объясняли пояснительные циркуляры, «поднять дух учреждения». Замечательные слова, сказанные им при ревизии чиновникам, возбуждали восторг. Он сказал коротко, но ясно: «Господа, помните, что я не обладаю слабыми нервами, а потому советую быть на высоте положения. Теперь время, когда истинные слуги отечества должны быть с железными нервами. Так знайте, что у меня железные нервы!»
Эти «железные нервы», напомнив почему-то Бисмарка, произвели сильное впечатление, как писали его превосходительству, и репутация Стрелкова сильно поднялась после этой речи. Про него говорили, как про человека делового и энергичного…
Кривский только морщился, прочитывая эти известия, и повторял:
— Бедная Россия!
После завтрака его превосходительство, по обыкновению, обменялся с графом и лордом мнениями по поводу превосходной погоды и пошел гулять… Вернувшись с прогулки — он нарочно тянул ее как можно долее, — он нашел у себя на столе газеты и тотчас же стал пробегать правительственные известия.
«Вот как! — ядовито усмехнулся он. — И этот господин назначен администрировать!»
При воспоминании об этом «господине» (старик прочел о назначении Евгения Николаевича Никольского) облако тяжелого воспоминания легло на лицо Кривского. Заглохнувшая было обида острой болью кольнула его в сердце… Из груди его вырвался вздох при мысли о жене…
Он стал читать далее. Сегодня, как нарочно, газеты напоминали ему людей, которых бы он хотел забыть. Стрелков получил новую почетную награду, его личный враг, князь Вяткин, старик, по мнению Сергея Александровича, годный только для пугания детей, призван к делам.
«Что они делают! Что они делают!»
Но вот Сергей Александрович переворачивает страницу и читает реляцию о каком-то деле на далекой окраине. Ему попадается на глаза имя Кривского, и в глазах старика мелькает удовольствие. Он читает о личной храбрости сына, о том, как храбро Шурка врезался в скопище и способствовал окончательному поражению. Шурка являлся героем дня. Блестящие награды вознаградили подвиг.
Старик как-то весь размяк и еще раз стал читать длинную реляцию.
— Молодец, молодец! — повторил он и когда кончил, то вытер невольно навернувшиеся слезы.
Наступил август месяц. Прелестный уголок оживился. Множество больных и здоровых стекалось к этим благодатным местам. На улицах замелькали новые лица. Нередко раздавалась русская речь.
Однажды его превосходительство, свершая послеобеденную прогулку, далеко забрел в горы и, спустившись к Шильону, тихо шел по дороге к Монтре. Навстречу ему тихо подвигались два всадника.
Взрывы веселого хохота и обрывки русских фраз заставили Кривского поднять голову.
Его поразил этот смех. Что-то знакомое, близкое послышалось в звуках громкого голоса.
Он пристально взглянул на всадников, прищуриваясь под светом заходящего солнца, опять взглянул, и вдруг сердце его забилось сильней, ноги задрожали.
В блестящем, румяном, смеющемся молодом человеке он узнал Шуру, а в амазонке, ехавшей рядом, «прелестную малютку», Валентину.
Они ехали шагом, тихо подвигаясь навстречу, красивые, веселые и сияющие.
Старик остановился, отвернувшись к озеру.
Всадники проезжали мимо.
— Ну, Шурка, довольно говорить глупости! — громко смеясь, проговорила Валентина. — Догоняй!
Всадники поскакали.
Старик взглянул им вслед и, ниже опустив голову, тихо побрел по дороге.
— Что за прелестная парочка! — воскликнул по-русски один из двоих господ, обгонявших старика.
— Вы разве не знаете их? — смеясь ответил другой.
— Кто такие?
— Русские: Шурка Кривский и известная кокотка Трамбецкая.
— Кривский, недавно отличившийся?
— Да. Известный Шурка Кривский. Тот самый, который, как говорят, украл деньги у Гуляева. Помните дело Трамбецкого?
— Не может быть!
— Говорят. Разумеется, дело замяли благодаря отцу, и Шурка уехал внезапно в Ташкент. Недавно опять вернулся героем и сделался артюром у Трамбецкой. Она влюбилась в него как кошка, бросила своего старика и с Шуркой уехала за границу. Я их встретил месяц тому назад в Париже. Они вели безумную жизнь…
— Хорош гусь. А где отец?
— Где-то злобствует за границей.
Старик пошел еще тише. С трудом поднялся он в гостиницу и в тот же вечер приказал себе подать счет.
Рано утром
