— Что ж она?
— Ну что же… Только плечами пожимает… Что ж она сама тут может? Ей вменили в обязанность следить за гигиеническими условиями школы. Это раз-то в неделю!.. Вне школы деятельность её кончается. А если на дому заболеет девочка? Тогда что? Наконец, это прекрасно — предупреждать развитие хронических болезней. А если они уже развились? Вот золотушной нынче рыбий жир прописала. Ведь, это насмешка. Вы знаете, чего он стоит!
— Я же вам говорил: у нас всегда так, вполовину делается. Одна отчётность и формалистика… Ваше здоровье!.. Вы позволите?
— Да, но, ведь, я и не рассчитываю, что на этом остановятся. Будем хлопотать об аптечке. Да и вообще надо взглянуть шире на этот вопрос народной гигиены… Из двадцати четырёх часов — шесть только дети проводят в школе. Где же тут смысл ограничивать деятельность врача школой? Нет, знаете ли, пока не оздоровят помещений, где теснится эта беднота, пока у детей хорошего питания не будет, вся эта школьная гигиена одними милыми словами останется.
— Многого хотите, Анна Николаевна… У нас не только среди народа, у нас даже в среде интеллигенции не распространены гигиенические познания. Если даже за границей не доросли до понимания всего значения профилактики, чего вы требуете от нас?
Он сухо рассмеялся. Из груди Анны Николаевны вырвался глубокий вздохе.
— А наша интеллигентная молодёжь? В каких условиях она живёт?
И он заговорил о своей жизни в номерах. Что за отвратительный стол! Как не нажить катара желудка и малокровия? Да и вообще эти гостиницы… Вот недавно один в тифу лежал рядом с номером Васильева. Хорошо, что он узнал рано и поспешил перебраться в другой этаж… (Анна Николаевна подняла голову и стала вслушиваться.) А приятна эта суматоха? Да, наконец, чем он гарантирован, что рядом кто-нибудь в оспе не сляжет? А ничего он так не боится как болезни. Целый день грохот, галдят даже за полночь… В одном углу визжит невозможная скрипка, в другом на рояле двадцать раз одну и ту же гамму играют, и всё с теми же ошибками… Просто в бешенство прийти можно! У него, положим, в комнате всегда чистота. Он совсем не может работать при беспорядке. Но сколько приходится переплачивать прислуге, чтобы хлама в номере не было! Да и вообще там трудно работать… Товарищи поминутно врываются, наследят грязными сапогами на полу, разбросают окурки, денег выпрашивают… без отдачи, конечно… Не хотят понять, что одному побыть хочется, после целого дня работы или в праздник, когда свободен, наконец…
Анна Николаевна слушала, облокотясь на стол и опёршись подбородком на скрещенные пальцы рук. Чашка её стыла, забытая в стороне.
— Отчего ж бы вам не нанять квартиру?
— Пробовал. Но, во-первых, кухарки эти балуются, когда хозяев целыми днями дома нет. В хорошей мебели заводят моль; в кухню назовут родственников, вечное чаепитие… Хорошо, как не обворуют ещё! Приедешь, обед не готов, либо жаркое перегорело… Дрова жгут без жалости. А уж на провизии наживаются самым безбожным образом. Я сам на рынок ходил.
— Вы?!
— Да, я… Ну, что же тут удивительного? Неужели вы-то сами никогда не ходите на рынок?
— Никогда… Да у нас тут и нет рынка.
— Лавки есть же. Всё равно… Помилуйте! Эти кухарки мало того, что цен не знают. Они севрюжины от осетрины не отличат. И самые честные из них — если только есть такие — никуда как хозяйки не годятся…
Анна Николаевна смущённо затеребила бахрому скатерти. Густая краска залила её лицо. Она тоже не умела отличить севрюжины от осетрины.
— И хорошо ещё, если не пьяницы. Долго ли дом поджечь с пьяных глаз? Вот я раз приехал с урока часом раньше. Почувствовал себя плохо что-то… Да и плясал больше часа у ворот, поджидая кухарку. Она, видите ли-с, письмо получила, что у неё там кто-то умирает в больнице. И помчалась… А квартиру заперла. Рассчитывала, будто бы, к сроку вернуться…
— И что же?
Анна Николаевна впилась глазами в собеседника.
— Ну, конечно, прогнал… Сейчас же расчёт. Разве такие безобразия можно терпеть? Пари держу, что с приятелем в трактире сидела… Вот с тех пор и живу в номерах. Хоть от прислуги не зависишь. Нет… Жениться надо, вот что!
Это вышло так неожиданно, что Анна Николаевна даже не поняла.
— Почему жениться?
Он поглядел на неё с минуту, и довольная усмешка мелькнула на его лице. Он часто думал о том, как откроет свои планы Анне Николаевне, и всегда представлял себе её лицо вот именно таким, растерянным, почти страдальческим.
— Пора, Анна Николаевна… Во всех отношениях пора. Надоело быть богемой, без угла и семьи.
Но она уже не слушала. Она так глубоко задумалась, что ответ его для неё пропал.
— А славно она готовит, право… Вы сколько ей платите?
Анна Николаевна растерянно взглянула на блюдо, как бы желая сосредоточиться.
— От себя пять. Школа платит три…
— Ничего. Жалованье хорошее… Только почему же это у вас самовар так запущен? И вот шишечку отбили?
Она удивлённо подняла глаза. Действительно, и самовар грязен, и шишечки нет. Краска на мгновение прилила к её щекам и тотчас сбежала.
— Не хозяйка я, Николай Модестович, — не-то печально, не-то насмешливо ответила она. — Да и Федосье дела много…
— Она у вас запивает, кажется? — вскользь бросил Николай Модестович, наливая вино в рюмку, которую предварительно поглядел на свет, а потом вытер салфеткой.
Она и этого не заметила.
— Да, случается.
— Охота же вам держать её! На это жалованье…
Анна Николаевна подняла голову. Брови её хмурились.
— Она отличный человек, моя Федосья… А пьёт она с горя. Там у них семейная драма разыгралась. Муж, по болезни, ушёл с места. Кондуктором был при конной дороге, и ноги простудил. А вы понимаете, что для них значит лишиться тридцати рублей в месяц? Дочь же во все тяжкие пустилась… Не всякий день и не со всеми такие несчастья случаются. Трудно, конечно, и удержать Федосью от пьянства.
Он пил вино, не подымая глаз.
— А где же муж её теперь? В больнице?
— Нет, у меня на кухне.
— Как? При ней?
Анна Николаевна промолчала, сощурившись на оскорблённое лицо гостя и не скрывая насмешки.
— Да, на моём иждивении. Вам это удивительным кажется?
— Д-да, признаться сказать… Ведь вы… вы так мало сами получаете.
— На меня хватает.
— Да… гм… Только, знаете ли, дорогая Анна Николаевна… Это уж совсем нерасчётливо… А главное — это не оценится.
— Я вовсе и не гонюсь за оценкой.
На этот раз он уж совсем нетерпеливо передёрнул плечами. И какая муха её вдруг укусила? Терпеть он не может у неё этого тона и лица!
Дверь распахнулась. Федосья внесла осетрину под красным соусом. Блюдо было одного цвета, соусник другого, и, притом, без ручки. Васильев внимательно посмотрел на эту половину ручки, и на этот раз Анна Николаевна подметила его взгляд.
— Извините, — заговорила она, стараясь казаться добродушнее, — у меня сервировки нет.
— Из принципа? — пошутил он. — А вот вино хорошо. Где берёте?
— Право, не знаю… Федосья, вы где брали? Нет, и вовсе не из принципа, а просто потому, что нет денег купить сервиз.
«А кормить и лечить Федосьина мужа есть деньги»… — пронеслось в голове скрипача.
— Да и, право, как-то никогда я этого не замечала. Мне бы с моими запросами студентом быть.
Она увидала тут свою чашку и жадно стала пить остывший чай.
— И очень напрасно, Анна Николаевна. Женщина, прежде всего, должна быть женщиной…
— То есть?
Она поставила чашку опять на стол, чувствуя, что теперь уже ни глотка не сделает… Для неё — она это сознавала — эти пустые с виду разговоры, как и весь этот вечер, будут иметь решающее значение.
— Ах Боже мой! Вы меня как будто не понимаете! Нам нужны женщины, а не дельцы, работники и т. д. Положите мне, пожалуйста, рыбы…
Глаза её блеснули.
— Я думаю, Николай Модестович, что женщина, прежде всего, должна человеком быть… Настоящим человеком… и чувствующим и мыслящим как развитое существо.
Она всегда говорила немножко книжно, но к ней это шло.
Он брезгливо поморщился и, видя, что она не замечает его протянутой руки с тарелкой, сам подвинул себе блюдо и начал старательно класть рыбу, опасаясь брызнуть на чистую скатерть.
— Все эти фразы, рассуждения о женском вопросе и т. п. хороши для старых дев и для нас, пока мы холосты. Когда же мы женимся, нам приятно, чтобы жена, прежде всего, была хозяйкой и блюла интересы нашего кармана… Кстати, почему ей не удался этот соус сегодня? В последний раз она великолепно его приготовила… Вы сами умеете его делать, Анна Николаевна?
— Представьте, Николай Модестович, не умею!.. Ничего не умею… Ни соусов делать, ни рыбу покупать, ни зандкухенов[1] печь… Ничего!.. Хорошо, что никому не придёт блажная мысль на мне жениться!
