Архипелаг - Моник Рофи

МОНИК РОФИ

АРХИПЕЛАГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

РОЗОВЫЙ ДОМ

Собака что-то ворчит себе под нос.

— Что теперь-то не так? — спрашивает ее Гэвин, бесцельно шагая по кухне.

А она просто пытается напомнить ему, что уже семь вечера и пора ужинать. У животных обостренное чувство времени.

— Хорошо-хорошо, сейчас, — бормочет он.

Собака уселась прямо посреди кухни и старается не заваливаться набок. У нее крепкое тело, но сидит она так, будто поддерживают ее только сильные передние лапы. Треугольные глаза сужены до щелочек, язык свешивается из темной пасти. Ее дело следить, чтобы все было в порядке, чтобы они успешно дожили этот день до конца. Она снова громко, утробно ворчит. Этот звук похож на тот, что издает его желудок, когда он голоден.

— Хорошая девочка, — рассеянно произносит Гэвин, не понимая, нужна ли ему эта собака и любит ли он ее по-прежнему.

Макароны с сыром и консервированные венские сосиски — вот их сегодняшний ужин. Единственное, что его дочь соглашается есть. Они так питаются уже четвертый день подряд. Ничем другим ее не соблазнишь. Может, открыть банку горошка? Дочка сейчас лежит на огромной двуспальной кровати, как русалка на плоту, и смотрит мультик «Каспер: дружелюбное привидение». Ноябрь месяц, а дождь не перестает. Каждый день поливает по одному сценарию: сначала короткий ливень, крупные капли звонко лопаются на земле, и после десяти минут сплошной водной завесы — недолгое затишье.

Дождь, непрошеный гость, приходит с гор, заставляя Гэвина чувствовать себя виноватым или будто он поспорил с кем-то и выставил себя полным идиотом. Гэвин открывает банку с сосисками и морщится от запаха. Сосиски воняют как старые кроссовки: несвежей кислотой. Он выливает рассол в раковину.

— Вот, держи, — говорит он собаке, нанизывает на вилку короткую темно-розовую сосиску и подносит к морде.

Собака нюхает и отворачивается.

— Ну съешь хоть немного, — упрашивает он.

Она снова принюхивается, надкусывает сосиску с элегантной осторожностью — так японская придворная дама могла бы надкусить лепесток розы. Да ради бога, ешь уже! Собака осторожно берет сосиску губами, но та выскальзывает из пасти и падает на линолеум. Собака смотрит на хозяина снизу вверх и снова что-то недовольно урчит.

Боже, дай мне сил!

Какое хрупкое чувство — стоять на самом краю жизни. Он ощущает, как скрепляющие его тело волокна расклеиваются, растягиваются, исчезают, и он становится рыхлым, дряблым, вот-вот развалится. Он перестанет существовать, но это произойдет нежно и безболезненно, как первая влюбленность, ведь расставание с жизнью — великое состояние, а смерть — второе рождение.

Гэвин наполняет кастрюлю водой, ставит на плиту — вскоре кольцо под ней нагревается до карамельно-красного цвета. Вода в кастрюле мутноватая от воздушных пузырьков. Наблюдая, как она проясняется, закипая, он кладет руку на грудь, чтобы проверить, бьется ли сердце. Почесывает шею под бородой. Над плитой вьются маленькие черные мухи. Он берет электрическую мухобойку в виде миниатюрной теннисной ракетки, хлопает одну — шлеп! Муха поджаривается на проводах мухобойки, с шипением превращаясь в маленький черный комок.

— Ха-ха, смотри, — с гордостью говорит он собаке, — я все еще опасен.

Он прихлопывает еще одну муху, ударяя мухобойкой о столешницу. Очередной меткий выстрел, снова шипение. Ракетка уже дымится. Чпок, чпок, еще две мухи уничтожены. Футболка прилипла к животу: неужели он вспотел? Может быть, он, Гэвин Уилд, все-таки пока не умирает? Может, он — Великий Годзилла, Король обезьян; одним махом всех уничтожит, всех победит?

— Папа?

Гэвин вздрагивает, оборачивается. В коридоре стоит дочь.

— Да, моя ду-ду?

— Что у нас на ужин?

— Это сюрприз. — Он прячет ракетку за спину.

Гэвин возвышается над дочкой и все же чувствует ее силу: она может кричать гораздо громче его, способна рыдать всю ночь, не есть целыми днями, устроить истерику из-за ерунды или накрутить себя из-за нового ливня, пришедшего с холмов. Ей шесть лет, она маленькая и, ох, сколько же у нее власти!

— Я не люблю сюрпризов.

— Этот тебе точно понравится.

Она трясет головой, льняные волосы падают на лицо.

— Чего же ты хочешь? — пожимает плечами он.

— Пиццу.

— Пиццу? С каких это пор ты вдруг полюбила пиццу?

— С анчоусами, пожалуйста.

— Ты даже не знаешь, что такое анчоусы. — Гэвин опускается перед ней на колени. Мухобойку, забыв об обугленных мухах, он теперь держит как настоящую теннисную ракетку: опустив на плечо подобно профессиональному игроку. — И что же такое анчоус?

— Это рыба.

— О, и точно! — Он кивает. Неожиданно правильный ответ. Когда это она успела узнать про анчоусы? Про капитана Немо это понятно, но анчоусы? — Рыба? Ты имеешь в виду, большая, как кит?

— Неееет! — кричит дочь, удивляясь его глупости. — Эти рыбки совсем крошечные, как креветки.

— Креветки?

Когда она смеется, ее лицо освещается изнутри. Собака стучит хвостом о пол.

— Оушен, извини, у нас нет анчоусов. И креветок нет и никакой другой рыбы. Но ты должна знать, что анчоусы ужасны на вкус.

— А я очень люблю анчоусы, папа.

— Но ты их ни разу не пробовала!

— Нет, пробовала!

— Ладно, открою тебе тайну, сегодня на ужин твои любимые макароны с сыром и… — он с сомнением смотрит на сосиску, лежащую на линолеуме между собачьих лап, — на десерт мороженое с… горошком! Вот какой сюрприз я тебе приготовил. Я не должен был открывать тайну раньше времени. Это очень секретный рецепт. Теперь иди, не мешай мне готовить.

Ха, он ее перехитрил! Маленькое личико выражает недоумение: она не знает, как реагировать. Возможно, он и сходит с ума, но пока еще в состоянии перехитрить шестилетку, отвлечь от возможной истерики.

— Давай иди уже!

Она поворачивается, и он легонько шлепает ее по попке мухобойкой, полной горелых мух. Дочь бредет обратно в спальню, к своему телевизору.

Вода в кастрюле кипит, он разрывает упаковку и, высыпав в кипяток макароны, ждет, пока они размягчатся, помешивает деревянной шумовкой. Потом откидывает на дуршлаг, сливает воду,