нигде не показано, чтобы у меня бороду таскать… Да что вы за судья и в сам деле такой?… Кто вас надо мной поставил?… Что мне, что ты богат, а я беден… Я тебя не знаю, да и знать-то не хочу… коли ты к бороде моей полез… Вот что…
Александр Никитич повернулся и пошел к дверям. Паленов совсем забылся от бешенства и бросился было на старика, но Иван загородил его собою и взглянул на грозного судью так смело и выразительно, что тот в минуту опомнился и остановил поднятую руку.
– Я вам дам… Вы меня вспомните… – кричал им вслед сконфуженный Паленов.
– Ладно… – насмешливо проговорил Александр Никитич, затворяя за собою дверь.
Паленов сел на лавку и отдувался от попыхов и волнения.
– Вот, батюшка, Николай Андреич, изволите видеть, каковы мои родители… Как мне с ними жить… – жалобно говорил Никеша.
– Ох, батюшки мои… Ох, согрешили… Ой, спинушка… Ой, сердечушко… О-ох… – стонала Наталья Никитична, увидевшая неудачу и залезая опять на печь.
– Только вас-то я, батюшка, напрасно обеспокоил… Вы-то для меня этакую себе муку только приняли…
– Это звери какие-то, а не люди!.. – говорил Паленов. – На них нужно палку, а не слова… Этакое невежество, этакая грубость…
– Ах, батюшка Николай Андреич, то ли бы вы еще у нас увидели… То ли еще бывает… Жить ведь нельзя, благодетель… Что они меня, уж теперь совсем съедят… и подавно… Живой в гроб ложись… Ах ты, Боже мой…
– Ничего, Осташков, не бойся… Я уж коли сказал тебе, что защищу, так надейся на меня… Я их проучу… Я покажу им, с кем они имеют дело…
– Не оставьте, благодетель…
Никеша утирал слезы.
– Батюшка, не оставь… Совсем заели… – присоединилась Катерина, тоже со слезами, кланяясь в ноги Паленову.
– Уж не бойтесь, не оставлю… Нарочно, сам лично поеду к губернатору…
– Благодетели вы наши!.. – сказали в один голос Никеша и Катерина, куксясь, всхлипывая и целуя руки Паленова.
– Молитесь Богу, друзья мои, чтобы я… не отказался на будущие выборы быть здешним предводителем… Тогда будете покойны и счастливы… Несчастный всегда найдет во мне защитника… – говорил тронутый Паленов.
– Дай тебе, Господи, много лет здравия и всего, что твоя душа желает за твои добродетели… – проговорила Наталья Никитична, слезая с печи со стоном и кряхтеньем и также поклонилась в ноги Паленову. – Не оставь нас, сирот…
Наталья Никитична, захворавши вдруг после описанной истории с отнятым хлебом, в несколько дней осунулась и захирела страшным образом. До сих пор бодрая и здоровая старуха, она казалась теперь совсем больной и разрушающейся.
– Полно, полно, старушка, полезай себе на печь… Бог даст, все поправится… – успокаивал ее окончательно размягчившийся Паленов. – Еще кланяться вздумала: смотри-ка, какая ты хворая, еле на ногах держишься…
– Эх, родимый, укатали бурку крутые горки… Недавно ведь я этакая-то стала… Они же, изверги, видно, меня испортили… Вдруг ничто приспичило… На поле сысталось… С Ванюшкина, видно, глаза… Либо уж напустили что-нибудь на меня с ветра… Ох, силушки моей нет… Попортили, злодеи…
– Полно, старушка, этого не бывает, не говори вздору…
– Думается, кормилец, думается, родимый… Ведь с этого самого случая, как из-за хлебца с Ванюшкой на поле поругалась… С того самого раза ровно что в меня вступило… Ну ноет в утробушке… Нет моей силушки, да и на, поди…
– Да, батюшка, с того самого раза, как с поля пришла в те поры, так в себе и почувствовала… Да вот все хуже да хуже… – подтвердила Катерина.
– Что же вы чайком-то дорогого гостя не потчуете… Ох! – заметила Наталья Никитична. – Ох… А я, батюшка, опять на печь… уж не обессудь… В тепле-то лежу, так ровно полегче… А уж ноженьки не держат… Нет, не держат… Особливо, как что… раздумаюсь про горесть свою, али перемогусь… так и хуже… Ох, уж не взыщи…
– Поди, поди, старушка, ложись.
Наталья Никитична опять залезла на печь.
Никеша с Катериной начали угощать дорогого гостя чаем, рассказывая о своих нуждах и жалуясь на свою горькую долю, прося защиты и помощи. Паленов обещал и то и другое.
Когда он опять вместе с Никешей отправился в обратный путь, Харлампий Никитич, уже совершенно пьяный, сидевший у избы брата вместе с Иваном, проводил их хохотом и ругательствами. Паленов, в ответ на это, выразительно погрозил ему пальцем, а Харлампий Никитич со своей стороны показал ему чубук.
Дня через три после описанных происшествий Паленов рекомендовал Осташкова и Николеньку смотрителю уездного училища своего городка. Смотритель, маленький кругленький человек, с гладко прилизанными волосами, с рабски угодливым, подленьким выражением лица, но лукавыми и злыми зелеными глазками и красным утиным носом, видимо, считал за особенную честь посещение такого богатого помещика, как Паленов, но старался сохранить достоинство и независимость главы местных педагогов, особенно пред лицом будущего свое воспитанника. Вследствие этого, раболепно и с подобострастною улыбкою выслушивая слова Паленова, важно развалившегося на диване, он мгновенно изменял выражение лица и внушительно хмурил брови при взгляде на Осташкова и его сына, стоявших перед ним. Ни в одном из наших сословий, и до очень ближайшего к нам времени, не было так развито чиновничество со всем своим мелким чванством, самоуничижением и деспотизмом, как в ученой братии низших и даже средних учебных заведений. Ни один губернатор на последнего приказного земского суда, ни один барин на своего лакея не смотрели с таким презрением, с таким сознанием безответственной власти, как наставники на своих учеников; ни один правитель канцелярии, ни один полковой командир не требовали такой субординации, не старались так запугать своих подчиненных и не наслаждались столько страхом, внушаемым их личностью в подчиненных, как смотрителя, инспектора и директора в воспитанниках подведомственных им учебных заведений. И, может быть, нигде во всем русском царстве не заботились столько развивать идеи самоуничижения, рабской безответной покорности и подлого шпионства, нигде не чувствовался такой деспотизм власти, как в этих рассадниках общественного образования, как любили называть учебные заведения наши педагоги…
– Я вас прошу обратить особенное внимание на этого ребенка, – говорил Паленов, указывая на Николеньку. – Отец его, правда, очень бедный дворянин, не имеющий ни одной души… но он все-таки дворянин…
Смотритель с презрением взглянул на Осташкова и, закрывшись от Паленова рукою, понюхал табаку.
– И я вам скажу еще более: он дворянин весьма древнего и, вероятно, княжеского рода… Следовательно, ваше училище должно считать за особенную честь принять в свои недра этого мальчика… Ведь у вас большею частью все простонародье…
– Конечно, наше училище общенародное называется, – отвечал смотритель
