тот стаскивает с него рубашку, лаская при этом губами его обнаженную грудь. Склонившись над ним, Эрик поцеловал Вивальдо в пупок, наполовину скрытый в густых, по-цыгански черных волосах. По телу Вивальдо прошла дрожь – ощущение было необычно новым. Эрик как бы воздавал должное Вивальдо, его телу, его желанию, показывал, как глубоко все это чтит. Но ласки доставляли не только наслаждение. Вивальдо ощущал некоторую неловкость, не зная, чего от него ждут, и не догадываясь, что собирается делать дальше сам Эрик. Непроизвольно он притянул к себе Эрика и поцеловал в губы, потом руки Вивальдо сами поползли по его бедрам, ягодицам и ласково легли на восставший член. Какое непривычное ощущение – держать в руках этот яростный, растущий на глазах и пульсирующий мускул, такой похожий на его собственный и все-таки принадлежащий другому мужчине! И эти грудь, живот, ноги – все, как у него. Горячее дыхание Эрика сливалось с его дыханием – не менее страстным. Что же это такое? Впервые за многие годы он лег в постель с мужчиной, да еще с другом. Ему всегда представлялось, что подобная связь предполагает унижение одного партнера другим, и униженный находится в положении использованной и отброшенной салфетки. Но у них с Эриком все как-то складывалось по-другому, и он не мог разобраться в своих ощущениях. Вивальдо боялся только одного – что его все разъедающая, мучительная рефлексия погубит дарованный им шанс. Этого он совсем не хотел – желание затопило его, да и вообще они зашли слишком далеко. При мысли о том, как легко можно все испортить, Вивальдо пережил настоящий страх. А страсть все нарастала, переполняя его и грозя снести все барьеры; желание было непривычно сильным и властным, сопротивляться ему было невозможно, и, однако, оно сопровождалось глубокой, непостижимой нежностью: ни за что на свете не причинил бы он Эрику боли. Та физическая боль, которую он по необходимости доставлял канувшим в прошлое, неизвестно существовавшим ли девушкам, была тем необходима – он растворял перед ними дверь во взрослую жизнь, теперь же он столкнулся с новой тайной, более глубокой и более целомудренной. Обнимая такое загадочное тело Эрика и чувствуя под своей рукой таинственный знак его пола, Вивальдо мысленно возвращался в свою юность. В то же самое время он заставлял себя думать о женщине. (Но только не об Иде.) Тела их сплелись в живописной античной позе – руки покоились друг у друга на интимных местах; дыхание Эрика щекотало грудь Вивальдо. Это доверчивое, детское сопение вернуло Вивальдо ощущение своей власти. Он крепко обнял Эрика и накрыл своим телом, словно защищая от разверзшихся небес. В то же время он был уверен, что его самого охраняет любовь Эрика. Все отзывалось эхом, во всем была какая-то постоянная загадочная двусмысленность, казалось, они занимались любовью среди зеркал. Или вместе тонули. И еще их ласки были сродни музыке, вызывая в памяти высокие нежные и пронзительно одинокие звуки свирели и навевая представление о дожде. Он целовал Эрика, не переставая думать, каким же образом они, в конце концов, станут одним целым. Раньше мужское тело не казалось ему таинственным, он вообще много о нем не размышлял, но теперь оно вдруг стало для него тайной тайн, и это открытие навело его на мысли о собственном теле, о его возможностях и неминуемой окончательной гибели – так раньше он никогда не думал. Эрик льнул к нему, томимый желанием, – так раскаленный песок пустыни жаждет воды. Что заставляет Эрика искать убежище, подобно птице в бурю или сорванному ветром листу, у его тела? – задал себе вопрос Вивальдо и тут же продолжил мысль: а что заставляет его самого? Что надеются они этим обрести? Что он делает здесь? Как непохожи эти отношения на привычную войну полов, вечную борьбу с женщиной. Если бы сейчас здесь была женщина, он уже вошел бы в нее и она дышала бы так же порывисто, но все-таки иначе, и никогда не отдала бы себя полностью. Лоно, через которое проникали в нее, всегда оставалось тайной. И все же, даже сейчас, в это радостное наэлектризованное, хотя и несколько сомнительное утро, когда только дождь был немым свидетелем их ласк, Вивальдо знал, что обречен любить женщин. Интересно, каково быть мужчиной, обреченным любить мужчин? У него не хватило воображения представить себя на месте этого мужчины, на секунду его даже охватила легкая брезгливость, но он тут же подавил ее, не желая портить себе удовольствие. Напротив, его охватило радостное возбуждение: он чувствовал, что способен зайти с Эриком так далеко, как тот того пожелает. И вот Вивальдо, привыкший к активной роли, выступавший всегда дарителем и достигавший наслаждения, только удовлетворив сначала женщину, позволил себе роскошь впасть в сладостное оцепенение, сбивчиво и страстно моля горячим шепотом Эрика о любви.
Блаженная греза балансировала на грани кошмара: сколько продолжался этот ритуал, этот любовный акт? Сколько продолжался он в объективной конкретности времени и сколько в субъективном восприятии участников? Вивальдо казалось, что он ступил в пропасть, но не упал, а повис в воздухе, тот держал его, как морская соленая вода удерживает на поверхности пловца; находясь там, он мог созерцать в священном трепете потаенные глубины своего сердца, где таились самые разные возможности, некоторые он мог назвать, другие – нет. Отпущенное им время приближалось к концу. Вивальдо стонал, его бедра расслабились, словно бедра женщины, он согласно устремлялся навстречу Эрику. Как необычно! Как все необычно! Неужели сейчас Эрик так же безмолвно рыдает и молится, как делал обычно он, склонясь над Идой? И неужели Руфус вот так же, как Вивальдо сейчас, метался на постели с сильно бьющимся сердцем, приближаясь с каждой секундой к блаженству? Руфус. Руфус. Неужели он испытывал то же самое? У Вивальдо чуть не сорвалось с языка: а как у тебя было с Руфусом? Что чувствовал он? Но тут же стремительно полетел вниз, как будто море устало держать его; он летел вниз с той же силой, с какой раньше мучительно рвался наверх. Его застигли врасплох, и он как бы со стороны слышал свое затрудненное дыхание и мерный шум дождя. Он вспомнил, как Ида в такой же мучительный момент запрокидывала голову, металась и кусала губы. И еще кричала его имя. А Руфус? Шептал ли он изменившимся голосом, как шепчет сейчас он сам: о Эрик. Эрик?.. Что напоминает это неистовство? Эрик… Он притянул к себе Эрика, преодолевая сопротивление скомканных простыней, и крепко обнял. Спасибо, прошептал Вивальдо, спасибо, Эрик, спасибо. А Эрик лежал подле него, свернувшись калачиком, как ребенок, и
