Сергей Константинович сделал последнюю затяжку, не торопясь затушил трубку и почувствовал сладкое кружение в голове, которое ему стало знакомо с тех пор, как он до минимума сократил свою табачную норму. Это легкое головокружение, которое испытывает всякий давно не куривший заядлый курильщик, было настолько приятно Сергею Константиновичу, что он не заметил, как в соседнем саду снова родились звуки мелодии. Они точно приближались издалека, откуда-то из-за позолоченных закатом облаков, и незаметно росли, становились мягче, проникновеннее.
Сергей Константинович затаил дыхание. Никогда в арии Генделя он не чувствовал столько неразгаданной печали. А скрипка все плакала… Плакала все протяжнее, безнадежнее… В какое-то мгновение ему даже послышалось, что за кустами сирени рыдает существо, которое к нему приходило в воображении в дни его далекой юности…
Под густой липой, за столиком, на мокрой скамейке сидела Машенька. Облокотившись на столик, она положила голову на ладони, как это часто делают внимательные школьники, захваченные рассказом учителя. Сидела не шелохнувшись. Такой Сергей Константинович ее никогда не видел.
Солнце уже село за дальний лес, и розовато-огнистые облака напоминали, что день умирает.
А скрипка все тосковала… Даже Елизавета Семеновна, которая не скрывала, что ей с рождения «слон наступил на ухо», и та бросила мыть посуду и подошла к открытому окну, выходившему в соседний сад.
— Сережа, пора спать, — громко, так, чтобы слышала и Машенька, позвала она Сергея Константиновича.
От этих слов Маша вздрогнула и быстро встала. Она походила на человека, которого хлестнули ременным кнутом в ту секунду, когда он только что хотел улыбнуться.
Бросив взгляд на соседний сад, Машенька направилась к застекленной веранде. Через несколько минут в ее комнату бесшумно вошел Сергей Константинович, пожелал доброй ночи и вышел.
Наступила дачная тишина. Но вскоре она была захлестнута приливом звуков, неожиданно хлынувших из соседнего сада. На этот раз скрипка хохотала звонким, хрустально-колокольчатым смехом и словно кого-то дразнила. Дразнила и хохотала, хохотала и дразнила…
Машенька затаила дыхание.
Всего несколько минут назад, когда из сада доносилась ария Генделя, в которой траурные ноты неразделенной любви чередовались с мгновенными вспышками живущей надежды, лицо юноши, играющего на скрипке, Машеньке представлялось библейски кротким, печальным, таким, какие она видела на картинах с религиозными сюжетами. Оно напомнило ей лик святого Себастьяна, пригвожденного стрелами к столбу…
Теперь же, когда скрипка рассыпала по саду звенящие насмешливые колокольчики, ей было досадно, что она так много и так нежно думала о соседе из Ленинграда.
Вскоре звуки в саду умолкли. Но перед глазами Машеиьки продолжал стоять сутуловатый, невысокого роста юноша. Каждое утро он проходил мимо их дачи и, ни разу не повернув головы в сторону их веранды, направлялся к реке. Не сделал ни одного шага, ни малейшей попытки познакомиться с ней. «Ну почему же так? Ведь он же молод… Неужели ему не скучно одному?» — думала Машенька, лежа с закрытыми глазами.
Всего один лишь раз, и то это было случайно, Машенька встретилась с юношей взглядом и вдруг почувствовала, как щеки ее полыхнули огнем. Почему она так смутилась? Неужели он заметил ее волнение?.. И потом, лицо юноши было не таким уж кротким и красивым, каким его представляла себе Машенька прежде. Оно было суровым, утомленным и бледным. Но глаза… Такие глаза она видела впервые. Большие, синие, они словно говорили: «Вы думаете, мне не скучно одному?» Это выражение глаз она запомнила. Запомнила и, сама не зная зачем, в это утро раньше, чем обычно, вышла на речку. Замедлив шаг, она отклонилась от тропинки в сторону и стала рвать полевые ромашки. Она не смотрела на соседнюю дачу, но видела ее. Видела забор, клубящиеся над ним кусты акации, видела калитку, из которой никто не выходил… Маша рвала цветы, а сама думала: «Загадаю: если после тридцатого цветка он не выйдет, значит, не суждено с ним познакомиться…»
Вот уже сорван двадцатый цветок, вот уже губы Маши беззвучно произнесли: «Двадцать пять…» А калитка все не открывалась. «Тридцать…» Машенька распрямилась, откинула со лба прядку шелковистых выгоревших волос и, вздохнув, посмотрела в сторону соседней дачи. И тут вдруг словно кто-то толкнул ее в грудь. Она даже отступила на шаг. Из-за калитки соседней дачи показался юноша. Той же тропинкой он шел по направлению к реке. На плече его висело полотенце. Чувствуя, как учащенно, прибойными толчками начало биться ее сердце, Машенька боялась посмотреть в его сторону. Она продолжала рвать цветы. И когда между ними оставалось каких-нибудь десять — пятнадцать шагов, она подняла голову и встретилась взглядом с ленинградским гостем.
— Здравствуйте, — еле слышно произнес он, поравнявшись с Машей.
— Здравствуйте. — Маша как-то растерянно улыбнулась.
Он протел мимо нее и скрылся в кустах ольшаника, куда юркнула узкая тропинка. За ольшаником тропинка вела в кусты сизого тальника, за которым змеилась тихая прозрачная Усманка, кишевшая пескарями и раками.
— Вот и все, — прошептала Машенька, глядя на кусты, в которых скрылся юноша.
От обиды ей хотелось плакать. Она бросила букет на тропинку и направилась домой, но тут же вернулась и подобрала цветы. «Чего доброго, еще подумает, когда будет возвращаться, что даю ему знаки…»
То, что юноше двадцать пять лет и что он аспирант Ленинградского университета, Машенька случайно узнала из разговора матери с соседкой, у которой гостил ее племянник. Узнала она также и то, что он намерен провести в Сосновке все лето. Когда же ей стало известно, что молодой сосед — круглый сирота, то как-то сразу, неожиданно вокруг его образа в воображении ее создался ореол неразгаданной скорбной тайны.
Заснула Машенька почти на рассвете, когда в соседней деревне начали горланить вторые петухи. А когда наступило утро и на всем: на увядающей пожухлой траве, на кое-где тронутых багрянцем молоденьких кленах, на холодной железной щеколде калитки — еще лежала холодная роса, в соседнем саду снова зазвучала скрипка.
Вначале звуки ее были тихие, доносились откуда-то из бесконечности, из-за дальних лесов и гор, потом они медленно стали приближаться, нарастать, подступать все ближе и ближе, пока, наконец, не затопили сад, веранду и своими взвихренными валами не захлестнули Машу…
«Так играть может лишь тот, у кого в жизни было много страданий», — думала она и воображением пыталась проникнуть в прошлое незнакомого ей человека.
В это утро Машенька встала позже, чем обычно. Она пролежала в постели до тех пор, пока в соседнем саду не умолкла скрипка.
День обещал быть жарким. После завтрака Сергей Константинович осматривал бредень, а Елизавета Семеновна варила из вишен варенье.
После обеда было решено идти ловить рыбу. Хрупкая и тоненькая Маша не в силах была волочить сквозь камыши и заросли речного затона тяжелый бредень. Ей была поручена работа полегче — пугать в камышах рыбу и загонять ее в бредень. Ничего не оставалось, как только пригласить молодого соседа, который помог бы Сергею Константиновичу вести бредень.
В сад к соседям Елизавета Семеновна вошла не без волнения. Пройдя буйно заросшую травой аллею, она хотела было свернуть к дому, до самых окон потонувшему в густом декоративном кустарнике, как совсем неожиданно из-за кустов боярышника навстречу ей выскочил серый породистый щенок с впслыми ушами. Елизавета Семеновна повернула голову влево, откуда только что вынырнул щенок. В гамаке, натянутом между двумя дубками, увидела молодого ленинградского гостя. Смутившись, он отложил в сторону книгу.
— Здравствуйте, молодой человек! А я за вами.
— Пожалуйста, — застенчиво отозвался тот, вставая из гамака.
— До сих пор мы с вами незнакомы, а это, скажем прямо, не по-соседски, — не то шутя, не то серьезно сказала Елизавета Семеновна. Сорвав ветку лебеды, она присела на корточки и, уже не глядя на соседа, принялась дразнить молоденького вислоухого дога. — Как вас зовут?
— Виктор.
— А меня Елизавета Семеновна. А мою дочку, которая будет вам сегодня загонять в бредень рыбу, зовут Машей, — простодушно сказала Елизавета Семеновна.
— Какую рыбу?
— Как? Вы еще ни разу не рыбачили в наших местах? Вы еще не знаете, какие несметные сокровища спрятаны в нашей Усманке?
— Я в этих местах первый раз, а поэтому…
— Тогда вот что, товарищ Виктор… Простите, как вас по батюшке?
— Сергеевич.
— Так вот, Виктор Сергеевич, облачайтесь во что-иибудь попроще и с нами на речку. Сергей Константинович и Машенька вас ждут. Вы только посмотрите, какой сегодня день! — Елизавета Семеновна встала, швырнула в щенка ветку лебеды и, улыбнувшись Виктору, направилась в сторону увитой хмелем застекленной террасы, где уже немолодая и болезненная тетушка Виктора капала на ноготь большого пальца тягучее варенье: снимала пробу.
