замахнулся автоматом. Посмотрел на Фараго. Тот кивнул головой и дал полный газ. Мощный мотор заревел, заглушая звон разбиваемого стекла. Шувегеш так умело ударил в правый нижний угол, что стекло потрескалось во всех направлениях. Затем он осторожно, по одному, вынул все осколки. Через одну — две минуты все трое уже орудовали в магазине.
Педро работал классически… В его длинных ловких пальцах, как в стремительном танце, мелькали тонкие стальные спицы. Он бубнил сквозь зубы свою любимую выученную на Западе ковбойскую песенку: «…Там на юге, среди прерий, есть город Мехико прекрасный…»
Пока Педро работал, Шувегеш и Хорват складывали в портфель содержимое ящиков.
«На главной улице беспечно гуляют три весельчака…» — напевал Педро, с поразительной ловкостью работая пальцами. Дверца толстого несгораемого шкафа бесшумно открылась.
Педро любовался добычей, перемещая луч света от карманного фонаря с золотых часов на массивные золотые браслеты, кольца.
— Хозяина этого добра следует проучить, — засмеялся Педро. — Он запер только на средний замок…
Содержимое сейфа быстро перекочевало в портфели, а кое-что, разумеется, и в карманы грабителей.
В течение ночи еще три ювелирных магазина подверглись «реквизиции» в пользу «революционного фонда».
Увидев драгоценности, Борбала пришла в восторг. Она стала олицетворением ласки, нежности и страсти… Фараго был щедро вознагражден за свой подарок: весь этот быстро пролетевший час любовница не выпускала его из объятий. Словно какой-то электрический ток излучало ее натренированное тело… Фараго охотно остался бы еще, но неумолимо близился рассвет, а «ребята» ждут его внизу, в машине. «Надо идти! Осталось только одно дельце, и мы быстро управимся…»
— Борбала, — прошептал Фараго, — прелесть моя, готовься в дорогу. Никуда не уходи… Все упакуй… Из одежды ничего не бери. Мы закажем ее там, на месте… Понимаешь, сокровище мое.
— Останься, — упрашивала его Борбала, — не уходи, я хочу побыть с тобой… — И, порывисто дыша, она прильнула к нему.
— Я должен уходить… Меня ждут… но я скоро вернусь, — и он освободился из ее объятий. Обнаженная, Борбала лежала на тахте, черные волосы волнами спадали на ее округлые плечи. Не переставая упрашивать, она простирала в его сторону руки, вытягивала губы для поцелуя.
Фараго долго не мог попасть в рукава пальто. Он злился, что приходится уходить именно сейчас, когда Борбала вся, с головы до ног, принадлежит ему. «Но и оставаться опасно. Еще зайдет какая-нибудь сволочь, и тогда все узнают, что драгоценности я отдал на хранение до конца боев вовсе не иностранному полковнику».
Он выглянул в окно. Туман рассеивался. В предрассветной мгле выделялась темная масса горы Геллерт. Фараго взял автомат и направился к выходу.
— Жди меня, Борбала!
— Буду ждать, — пролепетала она.
Когда Ласло доложил Фараго о своем отъезде домой, жандарм одобрительно закивал головой.
— Поезжай, поезжай, Ласло, сейчас надо укреплять революцию в провинции, — а про себя подумал: «Какое мне дело, куда и зачем едет этот парень». Его мысли были заняты Борбалой и завтрашним бегством. Он даже разрешил Ласло взять шестицилиндровый «шевроле». В это утро они между прочим реквизировали четыре автомашины в гараже на улице Чаки. Фараго взял одну из них себе, остальные были ему не нужны.
— Да смотри не наткнись на советские войска. Сегодня утром получены сведения о передвижении в провинции крупных воинских подразделений.
— Я знаю все ходы и выходы, а вести машину умею, — самонадеянно заверил Ласло.
— Но осторожность не мешает. На твоем месте я взял бы с собой справку, что машина принадлежит клинике, и положил бы несколько ящиков с медикаментами, словно для какой-нибудь провинциальной больницы.
— Неплохая мысль. Пожалуй, я так и сделаю.
Ласло выписал по всей форме путевку на машину, где указывалось, что он якобы везет в Сентешскую больницу необходимый для спасения жизни больных стрептомицин, заверил ее печатью и подписью.
Затем он осмотрел машину, скаты, проверил, есть ли бензин, масло. Все было в порядке. Пора и отправляться, но он медлил… Ждал Эржи.
Наконец, стал убеждать себя, что ждет напрасно, что больше никогда не увидит Эржи. Взглянул на часы: до срока оставалось еще полчаса.
Он сел в машину. Откинулся назад на удобном сиденье, вытянул ноги и предался размышлениям.
Он много раз думал о том, можно ли грезить наяву. «Не знаю, как с другими, а со мной это случалось», — заключил он. Может быть, потому, что в детстве ему подолгу приходилось бывать одному. Еще маленьким мальчиком он научился мечтать. А может быть, дед, сутулый, высокий старик, привил ему мечтательность своими чудесными сказками…
«У дедушки были белые волосы и белые усы, но он все равно не был похож на улыбающегося дела Мороза. Слишком уж худое было у него лицо. Глаза глубокие-глубокие. Глазные впадины напоминали какой-то темный свод, в глубине которого светились лишь две маленькие точки, отражавшие солнечный свет, — глаза… А белые, словно посеребренные инеем, брови напоминали сугробы снега, выпавшего на краю свода.
Больше всего дедушка гордился своими усами. Они толстыми кистями свисали по обе стороны рта, как лошадиный хвост на турецких бунчуках. А сколько он знал сказок! Бывало, сядет на вершину Вечернего холма и не спеша начнет рассказывать… И как живые, встают герои его сказок: и волшебные феи, и злая ведьма, обратившая в свинью бедного пастушка, и счастливый овчар, которому умная собака отыскала клад, откопав котел золота под древним курганом…
Дедушка… Боже мой, как давно он умер! После его смерти я продолжал мечтать один… То был где-то в синем море, на гребне огромных волн… Все погибали, только я один оставался жив, потому что мне всегда помогала какая-то сверхъестественная сила. То, улыбаясь, шел в снежную пургу наперекор разбушевавшейся стихии, потому что я был сильный, непобедимый».
Однажды он, не закрывая глаз, представил себе конец света. Тогда он уже ходил в школу. Там услышал о необыкновенном существе — о боге. Попробовал представить его себе, но не мог. Каждый раз перед ним возникало лицо деда. Он знал, что бог сильнее деда, потому что забрал его к себе.
«В один из зимних вечеров к нам как-то забрела молодая девушка. Отец сказал, что ее зовут Эстер Эселёш. Она была очень странная, но рассказывала удивительные, необыкновенные истории. С каким интересом я слушал ее! Эстер говорила о боге, который уничтожит весь мир, потому люди злые. Вот тогда, сказала она, все огласится плачем и стенаньями. Огонь вырвется из глубины земли. Лава, пепел и кровь, много крови, потекут с неба. Из глаз матерей тоже польется кровь. И из глаз младенцев. Кровью наполнятся ручьи, кровью разольются реки, и кровавое море будет катить свои
