никакой ручки нет; вместо нее небольшое круглое отверстие, в которое вделан микрофон, а над отверстием надпись по-русски:
– «Произнесите в дыру ясно и раздельно, что вам надо. Громкоговоритель с крыши ответит».
– Андрей Сергеевич, вы дома? – покорно спросил я, приложив губы к отверстию. – Алло! Андрей Сергеевич!
– Слышу! – раздался мощный рев с крыши. – Кто говорит?
Я назвал себя.
– Сию минуту! – любезно рявкнула крыша. – Я нажму кнопку.
Дверь через несколько секунд распахнулась. Послышался отчаянный звон. И по лестнице навстречу ко мне быстро спустился радушный хозяин.
– Входите скорее, а то звонок не прекратит звона, – торопливо проговорил он. – Пожалуйте. Очень рад… Мариночка! Иди сюда. Гость пришел.
Из боковой комнаты вышла бледная и заплаканная Марина Виссарионовна. Грустно улыбнувшись, она протянула мне правую руку, а левой почему-то прикрывала щеку.
– Какой ужас! – проговорила она. – Вы не поверите, что со мной делает это чудовище. Все лицо в разноцветных пятнах от его отвратительных красок!
– Ничего, ничего, к вечеру отойдет, – добродушно заметил Андрей Сергеевич. – Я, знаете, – обратился он ко мне, – сегодня развешивал на весах анилиновые краски. Ну, пылинки, конечно, летают. А что с ними поделаешь, если у них свойство – при оседании на влажную поверхность ярко окрашивать предмет? Пожалуйте ко мне в мастерскую, пока Мариночка чай приготовит.
Мы направились в мастерскую через небольшую узкую кухню. Проходя мимо кухонного стола, Андрей Сергеевич любезно предупредил:
– Держитесь, пожалуйста, правее, чтобы не прикоснуться. Электрический ток может ударить.
– Ток? Откуда? – удивился я, тревожно покосившись на стол.
– А из этой самой металлической тарелки. Я, знаете, приучаю нашу кошку, чтобы она не лазила на стол и не крала мясо. Вот, видите, к тарелке идет провод. Как только кошка прикоснется, ее сразу и ахнет. Между прочим, я запатентовал эту вещицу. Для дрессировки домашних животных незаменима. Ну, идемте, идемте. Осторожнее только, не запутайтесь в проволоке.
Мы вошли в мастерскую. Это был огромный чердак, заваленный всякой всячиной: старыми аккумуляторами, испорченными трансформаторами, громкоговорителями, радиолампами, ржавыми частями всевозможных машин, купленных на «марше о пюс [386]».
– Вот, посидите минутку, а я кончу свой опыт, – сказал Андрей Сергеевич, предлагая мне стул. – Купил вчера, знаете, подержанный немецкий прибор для зарядки аккумуляторов и хочу узнать, каким составом покрыты пластинки, выпрямляющие ток. Кстати, может быть, поможете держать паяльную лампу?
Я не отказался, конечно. Паяльная лампа шипела в моей руке. Пластинка, которую держал Андрей Сергеевич, чуть-чуть дымилась. И вдруг ужасающее зловоние распространилось по всему помещению.
– Андрюшка! Опять ты? – раздался из соседней комнаты вопль Марины Виссарионовны.
– Ура, Мариночка! Угадал! Ты знаешь, пластинки покрыты селеном.
Через полчаса, когда вся квартира была как следует проветрена, мы сели в столовой пить чай. Андрей Сергеевич с аппетитом поедал варенье, сваренное им самим из смеси фруктов и овощей: айвы, яблок, тыквы и огурцов. А Марина Виссарионовна, найдя в моем лице покорного слушателя, долго жаловалась на мужа и на свою жизнь.
– Нет, вы подумайте, – говорила она. – Каждый день так. Всегда что-нибудь. Утром встану и не знаю, буду ли жива вечером.
– Ну, ну, чего там. Жива до сих пор, кажется? – добродушно возражал Андрей Сергеевич.
– Вот, например, недавно… – грустно продолжала Марина Виссарионовна. – Уронил он на пол склянку с фосфором, и ковер загорелся. Огромная дыра получилась, пока затушили. А неделю назад взрыв произошел. Хотел составить светящиеся краски. Какую-то дрянь нагревал на газовой плите…
– Не дрянь, а сернистый цинк, дорогая моя.
– Нагревал, нагревал – и вдруг, как все это взорвется. Часть ударила в дверь, часть полетела в борщ. А что он сделал летом с укропом на огороде! Формалином полил, чтобы уничтожить тлю, понимаете? А спросите его, как он от своего электрического будильника чуть не умер. Молчи, молчи, не оправдывайся! Привязал к ногам проволоку, а проволоку провел к часам. Ровно в семь утра часы должны были соединиться с током, ток должен был пройти в ноги и разбудить. Так что было! Просыпаюсь я от дикого крика: оказывается, проволоку он к ногам прицепил, а снять сразу не мог. Метался на кровати, катался, как сумасшедший. А матрац… Не перебивай, когда я говорю! Вы знаете, из чего наш матрац состоит? Не угодно ли: из автомобильных шин. Да, да! Иногда какая-нибудь из них лопнет, и на весь дом будто из пушки… Ну, а теперь откровенно скажите: разве это терпимо? Разве не достаточная причина, чтобы развестись и разойтись навсегда?
* * *
Ехал я домой от Андрея Сергеевича и, под впечатлением всего виденного, думал о положении Марины Виссарионовны.
Грустна жизнь жен наших шоферов, спору нет. Невесела также жизнь жен ночных сторожей. Печальна жизнь жен ресторанных служащих…
Но, действительно: неизмеримо тяжелее всего этого быть женой изобретателя. Ужас!
«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 19 января 1936, № 3882, с. 3.
Куроводство
С удивлением и с искренним сожалением прочел я на днях в газете объявление: «Перед. куроводство на полн. ходу в Нормандии. 800 кур, нов. оборуд., прекрас. жил. помещ. и пр. Обращ.: К. Гуров, адрес…»
Бедняга Константин Андреевич! И Софья Николаевна тоже. Неужели надоело? Неужели решились расстаться с любимым делом?
Ведь вся история их куриного хозяйства прошла, можно сказать, на моих глазах. Раза два в году гостил я у них, наблюдал, как они работают, не мог нарадоваться на мирную буколическую жизнь. И вдруг… Такое известие!
С утра до вечера самоотверженная Софья Николаевна носилась по ферме с подокнутым подолом, с засученными рукавами, таская взад и вперед ведра, мешки, корзины. Всюду раздавался ее бодрый звонкий голос: «цип-цип, ципешечки! Козочки, козочки… Сюда, миленькие! Тюптюп!»
А по вечерам проводила она время в курятнике, энергично боролась с насекомыми, чем-то пудрила кур, и поздно ночью вся в пудре, в пуху, покачиваясь, чуть держась на ногах, добиралась до спальни и валилась прямо на кровать.
Сам же Константин Андреевич тоже был большой работяга. Правда, характер у него флегматичный, не то, что у экспансивной Софьи Николаевны. Но и он весь день добросовестно был чем-нибудь занят. Починял крышу, белил потолки, помогал жене чистить курятник, штемпелевал яйца.
А три раза в неделю нагружал он штемпелеванными яйцами купленный по случаю собственный автомобильчик, надевал шикарный черный костюм, котелок, брал с собой монокль и ехал в соседний город продавать товар.
– Бонжур, мадам, – изысканно вежливо, но не теряя чувства собственного достоинства, говорил он, входя в магазин и вставляя в глаз монокль.
– Бонжур, мсье, – угодливо бросалась к незнакомому господину обрадованная продавщица. – К вашим услугам, мсье. Пожалуйста, мсье.
– Не угодно ли вам яиц, мадам. У меня две тысячи. Там.
Константин Андреевич делал небрежный жест, слегка выворачивая кисть правой руки в сторону автомобиля, из которого выглядывала в виде снеговой горы гигантская груда.
– Яйца? – Лицо продавщицы сразу тускнело. – Не надо. Мы сами не знаем, куда свои яйца девать.
– Благодарю вас, – по-прежнему изысканно вежливо произносил Константин
