- Ну, пойдем!
И песик пошел. Ужасно!
Когда она с опаской переходила через Бэйсуотер-Род, мимо во весь опор промчалось два или три кэба - до чего же они неосторожно ездят! - а на самой середине улицы одна из этих громоздких извозчичьих карет вздумала поворачивать, и тете Джули пришлось пережидать, стоя на месте. И, как водится, полисмена там не было. Нет, эта езда по улицам положительно выходит из всяких границ. Только бы не встретиться с Тимоти, когда он будет возвращаться с прогулки, и успеть бы поговорить со Смизер - расторопная девушка! - чтобы она накормила этого песика и выкупала, пока никто его не видел. Ну, а дальше что? Может быть, удалось бы подержать его на кухне, пока хозяева не потребуют. Но как они могут его потребовать, если не знают, где он? С кем бы посоветоваться? Может быть, Смизер знает какого-нибудь полисмена, но будем надеяться, что нет: полисмены - опасное знакомство для девушки, если она недурна собой, а у Смизер еще и румянец во всю щеку и фигура даже чересчур пышная по ее годам. Тут тетя Джули вдруг обнаружила, что уже подошла к дому, и вся задрожала с головы до ног. Вот и звонок - в ту эпоху еще не водилось американских замков, - и уж пахнет обедом, и песик тоже это учуял. Теперь или никогда! Тетя Джули нацелилась зонтиком в песика и чуть слышно сказала: "Пошел!" Но песик только припал к земле. Ну вот, не уходит, она не умеет его прогнать! И тетя Джули, снова ощутив прилив отваги, позвонила. Ожидая, пока откроют, она почти наслаждалась собственной дерзостью. Да, она совершает ужасный поступок - и пусть, ей все равно! Но тут перед нею зазиял дверной проем, и сердце тети Джули медленно покатилось вниз, вниз, прямехонько в ее высокие ботинки на пуговках.
- Смизер! Этот бедный песик пристал ко мне на улице. Этого со мной еще никогда не бывало. Он, наверно, потерялся. Такой худой и грязный. Что нам теперь с ним делать?
Песик явно стремился в дом, откуда исходил столь дивный запах, и хвостик его трепетал.
- О-о! - радостно воскликнула Смизер: она ведь была молода! Бедняжечка! Сейчас я скажу кухарке, мэм, пусть, даст ему каких-нибудь объедков!
При слове "объедки" глаза у песика загорелись.
- Хорошо, - сказала тетя Джули. - Но уж это на вашу ответственность, Смизер. Поскорее уведите его вниз.
Она стояла, затаив дыхание, пока песик, ведомый Смизер и собственным носом, бежал через маленькую прихожую и дальше вниз по ступенькам в кухню. Легкий топоток его лап пробудил в тете Джули очень сложное чувство, какого она, пожалуй, ни разу не испытывала со дня смерти Септимуса Смолла.
Она поднялась к себе в комнату, сняла вуаль и шляпку. Надо сейчас же решить, что она им скажет. Так и не решив, она сошла вниз.
В гостиной, где только что обновили пампасовую траву в вазах, на диване сидела Энн, опустив молитвенник на колени, - по воскресеньям она всегда читала про себя утреннее богослужение. Подбородок у нее был широкий и губы крепко сжаты, а в старческих серых глазах такое выражение, как будто ей больно. Ну, понятно, заждалась завтрака, - теперь они все старались называть это вторым завтраком, потому что, по словам Эмили, никто, сколько-нибудь претендующий на светскость, уже не называет это обедом, даже по воскресеньям. Эстер, сидя в своем уголке у камина, облизывала губы кончиком языка: она любила пирожки с изюмом, а сегодня они будут в первый раз в этом сезоне. Тетя Джули сказала:
- Мистер Скоулз замечательно говорил, превосходная проповедь! А потом я еще прошлась в Кенсингтонском саду.
Какой-то внутренний голос предостерег ее - пока больше ничего говорить не надо, - и они в молчании стали ждать гонга. У Тимоти только что завели гонг: Эмили сказала, что иначе нельзя в порядочном доме.
И гонг грянул. Боже, как громко: бом, бом! Тимоти с ума сойдет. Смизер должна поучиться! У дорогого Джемса на Парк-лейн дворецкий умеет так звонить, что получается даже уютно.
В дверях столовой Смизер сказала ей на ухо: - Он все съел, мэм, до чего голодный!
- Тсс!..
В холле послышались тяжелые шаги: Тимоти шел из кабинета. Он показался в дверях, очень грузный в своем сюртуке, и лицо все в красных и коричневых пятнах, - у него было такое слабое здоровье! - и сел на свой стул; он всегда сидел спиной к окну, чтобы свет не бил в глаза.
Тимоти, конечно, не ходил в церковь - это слишком его утомляло, - но всегда спрашивал, какой сегодня был сбор, и иногда добавлял, что не понимает, на что им столько денег, - как будто мистер Скоулз что-нибудь тратит зря! Недавно он заказал новые подушечки, и когда их разложили, тетя Джули выразила надежду, что, может быть, дорогой Тимоти и Эстер теперь придут в церковь. Но Тимоти буркнул сердито:
- Подушечки! Только спотыкаешься об них и портишь себе брюки!
Тетя Энн, которая уже не могла становиться на колени, снисходительно улыбнулась.
- В церкви полагается иногда преклонять колени, дорогой мой.
Сейчас они уже все сидели за столом, перед блюдом с ростбифом, и Тимоти говорил:
- Горчицу! И скажите кухарке, что картофель недостаточно подрумянен, слышите, Смизер?
Смизер, залившись краской, над его головой ответила:
- Да, сэр.
Неизбежность объяснений, тревога за песика и тяжесть йоркширского пудинга породили в недрах тети Джули такое смятение, что у нее уже началась боль под ложечкой.
- Я так хорошо прогулялась в Саду, - с трудом выговорила она. - После церкви.
- Нечего тебе, там ходить одной: по нынешним временам нельзя знать, на кого ты можешь там напороться.
Тетя Джули отпила глоток темного хереса. Сердце у нее так колотилось! Тетя Эстер - она столько читала! - заметила, что где-то прочла, будто мистер Гладстон тоже там иногда гуляет.
- Вот видишь! - сказал Тимоти.
Тетя Энн выразила мнение, что мистер Гладстон - человек высоких принципов и не пристало им его судить.
- Судить его! - буркнул Тимоти. - Я бы его повесил!
- Грешно так говорить, дорогой мой, тем более в воскресенье.
- Чем лучше день, тем слаще труд, - проворчал Тимоти, и тетя Джули задрожала: он сегодня, оказывается, еще и в дурном настроении! И вдруг дыхание замерло у нее в груди. До ее ушей донеслось бойкое тявканье: как будто белый песик позволял себе вольности с кухаркой. Взгляд ее обратился к Смизер.
- Это что? - спросил Тимоти. - Собака?
- В девятом номере за углом есть собака, - пролепетала тетя Джули и, увидев внезапно округлившиеся глаза Смизер, осознала всю глубину своего криводушия. Как ужасно! Вот к чему приводит, когда с самого начала не говоришь правды. Тявканье сменилось пронзительным визгом: как будто кухарка, в свою очередь, позволила себе вольность.
- Это не за углом, - сказал Тимоти. - Это у нас внизу. Что это значит?
Все глаза обратились к Смизер. В наступившем гробовом молчании раздался странный звук - скрипнул корсет на Смизер.
- Извините, мисс, это та собачка, что увязалась за миссис Смолл на улице.
- А-а! - поспешно воскликнула тетя Джули. - Тот песик!
- Что-о? - сказал Тимоти. - Увязался за ней на улице?
- Он был такой худой! - прошелестел замирающий голос тети Джули.
- Смизер, - сказала тетя Энн, - передайте мне сухарики и скажите кухарке, что я желаю ее видеть, когда она пообедает.
Пухлые складочки на лице тети Джули начали заливаться краской.
- Я принимаю на себя всю ответственность, - сказала она. - Этот песик потерялся. Он был страшно голодный, и кухарка дала ему объедков.
- Какой-то бродячий пес! - сказал Тимоти. - Да он тут блох напустит!
- Ах нет, что ты! - пролепетала тетя Джули. - Это очень хороший, породистый песик!
- Ты-то почем знаешь? Ты же собаку от половика не отличишь.
Краска на пухлых щеках тети Джули стала ярче.
- Это был с моей стороны христианский поступок, - сказала она, глядя в упор на Тимоти. - Если 6 ты был сегодня в церкви, ты бы так не разговаривал!
В первый раз она открыто восстала против своего слабого здоровьем братца. Результат превзошел ожидания. Тимоти поспешно доел свой пирожок.
- Только чтобы я его не видел, - пробормотал он.
- Поставьте вино и орехи на стол, Смизер, - сказала тетя Энн. - И пойдите вниз, посмотрите, что там кухарка с ним делает.
После ее ухода воцарилось молчание. Все чувствовали, что Джули вела себя непозволительно.
Тетя Энн поднесла к губам рюмку, в которой было на два глотка темного хереса - подарок дорогого Джолиона, - он такой знаток вин! Тетя Эстер, успевшая за время этих волнений прикончить второй пирожок с изюмом, улыбалась. Тетя Джули не сводила глаз с Тимоти; она вкусила непокорности и нашла ее сладкой.
Смизер вернулась.
- Что скажете, Смизер?
- Кухарка его моет.
- Это еще зачем? - сказал Тимоти.
- Он был грязный, - пояснила тетя Джули.
- Вот видишь!
Раздался голос тети Энн, произносившей молитву. Когда она кончила, все три сестры встали.
- Мы покидаем тебя, дорогой. Пей себе спокойно свой херес. Смизер! Мою шаль, пожалуйста.
Наверху в гостиной они некоторое время сидели молча. Тетя Джули старалась утишить свои расходившиеся нервы. Тетя Эстер старалась делать вид, что ничего не произошло. Тетя Энн, сидевшая очень прямо, старалась подавить бунт строгим взглядом и плотным сжатием своих тонких, бескровных губ. Не о себе она думала, а о нерушимом порядке вещей, который неожиданно оказался под угрозой.
