Тоскин тяжело перевёл дыхание, достал папиросу, закурил. Даже при тусклом свете свечи было заметно, как дрожат его руки.
— Вот послушай, что сказал этот демагог:
«Если бы Тоскина своевременно критиковали, то, может быть, и этого разговора сейчас не было. Но замалчивать его недостатки и дальше нельзя. Их вы все хорошо знаете. Я приведу лишь один пример, чтобы вы поняли, как он пренебрежительно относится к людям, как принижает их человеческое достоинство. Прошлой осенью он был на нашей ферме «Урасалаах». Тогда на ферме надои молока были ещё не высоки. Об этом у нас с Тоскиным был разговор, говорили мы о причинах таких надоев, говорили об условиях труда доярок. Не хотелось мне, чтобы ненароком наш председатель что-нибудь резкое, обидное дояркам сказал. Приехали во время дойки, заходим в хотон. Доярка сидит к нам спиной, доит корову. И что же вы думаете? Тоскин, даже не поздоровавшись с женщиной, стал ей выговаривать: «Наверное, некогда тебе о коровах думать, мужики у тебя в голове!» Доярка поставила ведро на пол и не торопясь повернулась к нам. Это была самая пожилая доярка совхоза, шестидесятилетняя Харытыай Канаева. Женщина посмотрела на меня с укором: мол, какого ещё дурака привёл сюда — и ответила ему: «Тукаам, думать про мужчин — боже упаси, уже десять лет прошло, как я перестала нести яйца».
В зале загремел смех. Я посмотрел на Силянняхова, он старался выглядеть серьёзным, но в последнюю минуту и он не удержался от улыбки. У меня в груди всё клокотало от злобы, но, собрав все свои силы, я держался спокойно, даже попытался улыбнуться.
«В последние годы в нашем районе даже у людей с небольшой должностью появилась дурная привычка ходить задирая голову, — продолжал Бястинов. — Почему они не смотрят под ноги? Почему не боятся, что могут споткнуться? Новое партийное руководство района должно покончить с таким положением».
Тоскин шумно отхлебнул чай.
— Оболгал, оклеветал. Мало того, вспомнил о старом. Руководители, говорит, должны не только заботиться о выполнении плана, но и быть примером высокой сознательности. Если бы Тоскин был таким руководителем, строго придерживающимся государственной дисциплины и требующим этого от других, тогда врачи не взяли бы санитарный вездеход, тогда хирург не поехал бы охотиться на зайцев, тогда девочку из «Дабана» вовремя оперировали бы… Выходит, в смерти девочки повинен и он.
Тоскин, подражая голосу Бястинова, закончил рассказ хриплым басом и, видимо копируя его движения, неуклюже махнул рукой.
— Да, врезал тебе этот Бястинов!
— Трофим, это я лишь суть передал тебе. Развёл он демагогию…
— Ну, это ты зря… Кое в чём он прав, — осторожно возразил Оготоев.
— Демагогия! Когда хотят сожрать человека, всегда прикидываются правдолюбцами, высокие слова говорят…
«Сейчас его не переубедить», — подумал Оготоев. Он решил не спорить с Тоскиным, ему даже стало жалко этого человека, которого, как говорится, носили на руках, который был хозяином тёплого очага, главой благополучной семьи, а теперь лишился всего, превратился в «человека не у дел», одинокого, неухоженного, сидящего за неубранным столом в холодной комнате. Сам ли он виноват во всём случившемся или вина лежит и на других, как бы то ни было, вдруг сбросить человека с горы, на которую сами же ему помогали подняться — не слишком ли это круто? Потому он так ожесточён, так обижен. Сумеет ли он во всём разобраться, поймёт ли свою неправоту? Может и не понять. А ведь завтра наступит новый день с новыми заботами, которому не нужны ожесточённые Тоскины.
— Ну, а потом? — спросил Оготоев мягко.
— Что потом?! Я ждал, что поправят Бястинова, поставят его на место. Но нет, я ошибся, и первый секретарь райкома, и представитель обкома сидели как ни в чём не бывало, слушали выступления. Неужели, думал я, не найдётся человека, который скажет доброе слово обо мне? Мучился, ждал. Только двое попытались защитить меня: главный врач больницы, тот самый, которому досталось тогда из-за охоты на зайцев, и получивший в прошлом году орден Трудового Красного Знамени наш лучший председатель нассовета. Стараться-то старались, но как была бедна и бледна их речь!
После выступил я сам. Был у меня заранее заготовленный текст, это и прочитал. Особенно подчеркнул достижения района, назвал лучших работников и, конечно, осветил имеющиеся недостатки и предстоящие задачи. В заключение остановился на критике, которая была адресована мне:
— Здесь выступили некоторые товарищи. Их речи похожи на анекдоты, которые рассказывают охотники на привале, чтобы вызвать смех и веселье. Тракторист Сергей Иванович (в самом деле, имя этого нахала узнал только во время собрания) обижается на меня за то, что я его назвал «нохоо». У меня есть единственный сын, я его тоже иногда ласково зову «нохоо». Сергей Иванович, вы по годам мне приходитесь если не сыном, то младшим братом. Или вот Бястинов… Не отрицаю, был такой случай. Но разве есть такой человек, который с самого утра до глубокой ночи говорит правильно, словно читает передовую из газеты? А злорадствовать, да ещё на партийной конференции, повторяя чьи-то неудачные слова, товарищи, — неприглядный поступок. На серьёзном собрании надо и говорить серьёзно, по существу.
В конце выступления, как всегда, призвал работать с ещё большим воодушевлением, чтобы и в будущем году не выпустить из рук Красное знамя. В зале похлопали — но жидковато. И я с какой-то настороженностью направился к столу президиума.
После меня выступили представитель обкома и первый секретарь. Так уж устроен человек: попав в водоворот, пытается держаться за пену. Была всё же у меня какая-то надежда, что представитель и первый секретарь, хотя с самого начала не дали отпор таким выступлениям, в своих заключительных речах защитят меня от такой несерьёзной критики. А они — отреклись от меня: «Критические замечания в адрес товарища Тоскина справедливы по существу».
Как ты понимаешь, в новый состав райкома я не вошёл. Не сразу поверил я в реальность происходящего — так неожиданно всё было. Наконец понял: теперь всё кончено… Метался в пустой квартире как сумасшедший, потом выскочил на улицу. Тьма непроглядная. Ноги сами понесли меня к Даше. На полдороге остановился, словно кто-то толкнул: «Зачем к ней идёшь, ведь она и довела тебя до этого!» А к кому идти? Оказывается, нет у меня друга. Ни одного. Стою один. Вокруг ночь, тёмная, холодная. Повернулся, пошёл домой. И вдруг затявкала откуда ни возьмись собачонка. Мне захотелось подозвать её, забрать с собой, разделить с ней своё одиночество. Подзывал её по-разному — боится меня. Пытаюсь поймать её — отбегает. Тогда надумал заманить её каким-нибудь куском. Побежал домой. Вернулся на то место, а собачонки нет. Чуть не плача, выкликал её из темноты — не отозвалась. Не отозвалась… Вот так-то.
Утром отправился к Силянняхову — сам не знаю зачем, по привычке, что ли. Он с представителем обкома сидит рядышком, голова к голове. При моём появлении сразу умолкли. Поздоровались. Видно было, что я пришёл не ко времени и мешаю им. Тут зазвонил междугородный телефон.
— Кирик Григорьевич, — сказал Силянняхов, — зайдите, пожалуйста, попозже. Сейчас мы заняты.
Что делать — вышел. Я догадался, что разговор будет с обкомом обо мне.
Уехал я к себе, из райсовета позвонил в Якутск. Соединили меня с начальством. Доложил я о конференции и результатах выборов. В действительности, сказал я, на конференции не было названо никаких фактов, компрометирующих меня как человека и руководителя. Я — жертва сплетен. Необходимо вмешательство высших партийных органов.
Товарищ этот опытный, ответственный работник.
— Ладно, посоветуемся, — сказал он и сразу положил трубку: видно, ему уж было известно, что произошло у нас.
Долго я сидел как оглушённый. Но постепенно успокоился, стал разбирать бумаги, хотя и не было желания что-либо делать. Пусть ещё не освобождён формально сессией райсовета, вопрос о моём снятии с работы фактически уже решён: разве будут держать во главе райсовета человека, не получившего доверия коммунистов района. Это понятно всем. Сегодня нет у дверей кабинета стоящих в очереди ко мне на приём. Разбираю бумаги, а время тянется медленно-медленно…
Домой пришёл, лёг на диван и провалился в тяжёлый сон, как камень в воду.
Проснулся от ударившего в глаза яркого света. Сперва не понял, где я? Почему лежу одетый? Вдруг вижу, стоит Даша.
— Здравствуй, — тихо сказала она и лёгким привычным движением поправила кружевную накидку на стенной полочке.
— Здравствуй, — сказал я, всё ещё лёжа на диване.
С какой-то странной, но тёплой, играющей на губах улыбкой смотрела она на меня. «Милая, пришла. Не оставила в беде», — подумал я и спросил:
— Слышала?
— Слышала.
Я ждал сочувствия, ждал слов примирения. И она заговорила:
