И вот мы снова на площади с фонтанами.
- Выпьем по рюмочке? - спросил я. - В кафетерии зоопарка?
- Вы ходите в зоопарк?
Я читал его мысли. Он думал, что я не в себе.
Солнце сильно припекало, и теперь я не мог решиться дойти до зоопарка.
- Я знаю тут одно кафе, совсем близко, на углу бульвара. Народу там никогда не бывает и очень прохладно.
Мы были единственными посетителями. Он заказал кофе. Я тоже.
- Я пришел по просьбе Анкет, - сказал он.
- Да? И как она поживает? - Я притворился безразличным.
- Вы, должно быть, озадачены, каким образом мне удалось отыскать вас? Смотрите.
Он показал смятый клочок бумаги, на котором я прочел:
"Отель "Гуэн"? "Жонкьер"? "Кьетюд" (улица Берцелиуса)?
"Фьев"? "Пуэн-дю-Журу"? "Доддс"? "Бегонии" (улица Пикпюс)?"
- Вы забыли это в кабинете, в Сите-Верон. Аннет как-то вечером нашла эту бумажку и сразу все поняла.
Действительно, я нацарапал эти названия перед мнимым отъездом в Рио.
- И вы сразу же обнаружили меня?
- Нет, я четыре дня шатался возле других гостиниц.
- Сожалею.
- Аннет сказала, что знает их все.
- Да. Мы часто бывали в них двадцать лет тому назад.
- Она поручила мне передать вам вот это.
На конверте было написано: "ЖАНУ", и я узнал крупный, разборчивый, как у малограмотных, почерк жены, который всегда меня умилял.
"Дорогой!
Я скучаю по тебе. Кавано ни на шаг не отходит от меня, и я вынуждена послать тебе это письмо тайком. Можешь довериться Смидану и передать ему записку для меня. Я хочу тебя видеть. Попробую быть каждый вечер около семи часов в Сите-Верон. Позвони мне. Если не позвонишь, я позвоню тебе сама, когда буду знать, в какой гостинице ты живешь. Я могла бы прийти к тебе, как много лет назад. Тайком от Кавано. Я никому не говорю, что ты жив.
Люблю тебя, Аннет".
Я положил письмо в карман.
- Вы напишете ей ответ? - нетерпеливо спросил Бен Смидан.
- Нет.
Бен Смидан наморщил лоб с каким-то детским старанием.
- Вы ставите меня в тупик, Жан.
Он хотел понять, что происходит, и был так почтителен - все-таки я был старше его, - что растрогал меня.
- Все очень просто. Я немного устал и от своей жизни, и от своей профессии. - Он жадно впитывал мои слова, сурово качая головой. - Вы еще слишком молоды, Бен, чтобы ощутить это. Поначалу все полны энтузиазма и горят жаждой приключений, а через сколько-то лет это становится ремеслом и даже рутиной... Но я не хочу вас обескураживать. Пожалуй, я последний, кто имеет право поучать.
- Жан, вы не представляете себе... Мы решили, что вы пропали навсегда... - Несколько мгновений он колебался, затем добавил: - Что вы умерли...
- Ну и что?
Он растерянно уставился на меня:
- Вы не знаете, как Аннет любит вас. Только когда она нашла бумажку с названиями гостиниц, в ней снова проснулся вкус к жизни...
- А Кавано?
- Она просила сказать вам, что Кавано для нее никогда ничего не значил.
Мне вдруг стало противно, что вот так вслух идет разговор о моей личной жизни, и еще меня смущало, что во все это оказался замешанным Бен Смидан.
- В вашем возрасте, Бен, надо думать о себе и о своем будущем.
Его очень удивило, что в таких обстоятельствах я интересуюсь им. А я и правда предпочел бы, чтобы он рассказал мне об экспедиции, которую он готовил в Индийский океан на поиски останков голландского галиона, поделился со мной своими планами и надеждами.
- А как же вы? - спросил он. - Вы тут надолго обосновались? - Он сокрушенно махнул рукой в сторону бульвара Сульт за окнами кафе. - Могу я сказать Аннет, чтобы она пришла повидаться с вами?
- Скажите, чтобы пока не приходила... Или я скроюсь... Не надо торопить события. - Он снова так же напряженно морщил лоб. Пытался понять. И не хотел возражать мне. - Пусть звонит и передает мне, что нужно, или время от времени оставляет записку. Пока этого хватит. Просто скажет что-нибудь по телефону... Или письмо... Сюда в "Доддс", или во "Фьев"... или в другие гостиницы из того списка... Все они ей знакомы.
- Я передам...
- А вы, Бен, не стесняйтесь, заходите. Расскажете о своих планах. Вы единственный, кроме Аннет, знаете, что я жив... Но пусть это остается между нами.
Бен Смидан пошел в сторону улицы Домениль, и я заметил, что на него оглядываются многие женщины - случай незаурядный.
Я снова был в одиночестве. Конечно, я мог вскоре получить весточку от Аннет. Но был уверен, что внезапного визита не будет. Слишком хорошо она меня знала.
За двадцать лет она со мной прошла хорошую школу и обучилась искусству прятаться, избегать назойливых людей, уходить украдкой. Она знала все приемы: укрыться в стенном шкафу, выскочить в окошко, удрать через черный ход или, на худой конец, по пожарной лестнице, сбежать по эскалатору против хода... А путешествия в дальние страны... Я же совершал их не для того, чтобы удовлетворить любопытство или по призванию исследователя, каждое из них было бегством. Бегством была вся моя жизнь. Анкет знала, что она не должна торопить события: при малейшей тревоге есть риск, что я исчезну - и на этот раз уже окончательно.
Но я был бы тронут, если бы время от времени получал от нее весточку во всех этих местах, где мы когда-то жили с ней и где я теперь оказался снова. Они почти не изменились. Почему в восемнадцать лет я оставил центр Парижа и перебрался на окраины? Здесь мне легче дышалось, эти кварталы вдали от суеты центра были укрытием, трамплином к приключениям и неизвестности. Достаточно было пересечь площадь, дойти до конца улицы - и Париж оказывался за спиной. Я испытывал наслаждение, чувствуя себя на краю города, на старте... Когда вечером загорались фонари на площади где-нибудь у заставы Шампере, это было как приглашение в будущее.
Именно это я пытался объяснить Аннет, которая удивлялась моему пристрастию к окраинам. В конце концов она поняла. Или притворилась, что поняла. Мы селились в разных гостиницах у парижских застав. Целые дни я проводил в хлопотах по покупке и перепродаже старинных книг, но Аннет зарабатывала больше: две тысячи франков в месяц за работу манекенщицей у Л. в знаменитом Доме моделей на улице Фобур-Сент-Оноре. Остальные манекенщицы были на пятнадцать лет старше и не прощали ей этого.
Я помню, что комнатка манекенщиц была упрятана в глубине заднего двора. Часто требовалось, чтобы Аннет дежурила там на случай, если какая-нибудь клиентка придет подобрать себе платье. И ей надо было остерегаться подножек, ядовитых колкостей и каблуков-шпилек других манекенщиц, потому что именно она на всех представлениях коллекций показывала свадебное платье.
Мы жили в гостинице "Доддс" не одну неделю, но прошло столько времени, что я забыл, в какой комнате. Может, той самой, где нахожусь я сейчас? Во всяком случае, поза моя не изменилась. Я лежу, вытянувшись на кровати, руки скрещены под головой, и я занят созерцанием потолка. Именно так я ждал ее по вечерам, когда она оставалась на дежурстве в Доме моделей. Мы шли в ресторан, а потом в кино. И я не могу удержаться - неисправимая канцелярская крыса, - чтобы не составить примерный список нескольких заведений, где мы тогда бывали:
Орнано, 43
Шале-Эдуард
Брюнен-Варьете
У Жозетт из Ниццы
Дельта
Ла-Карленг
Данюб-Палас
Пти-Фантазио
Ресторан Коке
Кино Монкальм
Алоппэ
Сейчас, когда я подходил к гостинице, мне казалось, что все происходящее - сон. И я вот-вот проснусь в Сите-Верон рядом со спящей Аннет. Вернусь в реальную жизнь. И вспомню, что мы должны ужинать с Кавано, Ветцелем и Бен Смиданом. А может, это будет 14 июля, когда мы принимаем друзей? Наконец проснулась бы и Аннет и, найдя, что у меня странный вид, спросила бы: "Тебе снилось что-нибудь плохое?" Я рассказал бы ей обо всем: о мнимом отъезде в Рио-де-Жанейро, о поездке в Милан, туда и обратно; о том, как я приходил в нашу квартиру, словно я теперь не более чем призрак, и о том, как удивился, что она заперлась в спальне с Бен Смиданом; о своих долгих послеполуденных прогулках по зоопарку и в окрестностях заставы Доре; о планах кочевать по окраинам, которые мы с ней хорошо знали двадцать лет тому назад. И остаться там навсегда. Аннет сказала бы мне: "Ну и странные же ты видишь сны, Жанно..."
Я ущипнул себя за руку. Встряхнул головой. Вытаращил глаза. Но не проснулся. Так и стоял на площади, глядя на фонтан и на группы туристов, входивших в бывший Музей колоний. Я было собрался дойти до большого кафе на улице Домениль, сесть там на террасе и заговорить с соседями, чтобы разогнать чувство нереальности происходящего. Но это только усилило бы мое беспокойство и тревогу: вдруг я заговорю с незнакомыми людьми, а они ответят на чужом языке. Оставалась последняя зацепка: позвонить из номера Аннет. Но если моя комната - та самая, которую мы занимали двадцать лет тому назад, я не смогу соединиться с ней: связь будут нарушать помехи всей этой толщи лет. Пожалуй, лучше попросить жетон в первом попавшемся кафе и набрать номер в кабине. Но от этого я тоже отказался. Все равно мой голос будет слишком далек - она не услышит.
