— Где? — спросил Гога.
— На Лаврушинском, где он живёт, в проходных дворах.
— Семеро, говоришь? — Гога задумался и принял решение. Он набрал номер телефона…
По переулку шёл Никита. За ним по противоположной стороне улицы — трое мужчин и Александра. И вдруг Никита исчез. Его втянули во двор.
Никита стоял в окружении семерых высоких и плотных парней. Трое его держали, четвёртый снимал с него ботинки. Сняв ботинки, он перекинул их через невысокую стенку, разделявшую дворы двух соседних домов. Туда же полетела и кепка Никиты.
— Ты подумал? — спросили Никиту.
— Подумал, — ответил Никита.
— Ну что? — спросили его.
— Нет, — ответил Никита. — Вы подонки.
Никиту подтолкнули. Он отлетел к другому парню, и тот с силой оттолкнул его обратно. Щуплый Никита бросился на одного из парней и тут же отлетел я сторону.
Гога с сопровождающими вошли во двор. Трое мужчин легко вошли в круг. Гога подошёл к Копылову, который снимал с Никиты ботинки, и резко дёрнул за рукава его пиджака. Пиджак соскользнул с плеч и сковал руки Копылова. Гога нагнулся, сдёрнул с ног Копылова ботинки и перебросил их за стенку, туда же полетел и пиджак Копылова. Ребята опешили.
— Вы что, деды? — неуверенно спросил один из них. — Шли бы вы к своим старушкам подобру-поздорову.
Плотный Иван незаметно двинул плечом, и говоривший отлетел в сторону. Ребята бросились вперёд. Мужчины мгновенно встали спина к спине. Ребята наскакивали и разлетались по сторонам. А ещё через мгновение все семеро были прижаты к стенке.
И тут вышла Александра.
— Добрый вечер, — сказала она нежно. — Разрешите вас представить друг другу. Это мои школьные друзья. А это мой отец, — она показала на Гогу. Тот галантно кивнул. — А это его друзья из третьего строительно-монтажного управления. Приношу свои извинения. Я вынуждена была пригласить пока только троих, но учтите, что в их монтажном работает ещё одна тысяча семьсот человек. Я думаю, что инцидент исчерпан.
— Нет, — не согласился Иван. — Всё-таки их надо сдать в милицию.
— Пока, пожалуй, не стоит, — не согласился Гога, — Всё-таки выпускники. Привод в милицию повлияет на оценку по поведению в аттестате, а это, в свою очередь, на общий бал при поступлении в институт. На первый раз, будем считать, конфликт исчерпанным. Копылов, принеси одежонку свою и Никиты, — попросил Гога.
Копылов перелез через стенку и принёс одежду Никиты.
— Привет, ребята. До завтра в школе! — Александра обаятельно улыбнулась.
И они двинулись обратно. Иван задержался и показал ребятам внушительный кулак.
— Видите? — спросил он. — Сегодня ведь была просто разминка. Во мне лично сто двадцать кило, и я держал первенство по двадцать четвёртой особой воздушной армии в тяжёлом весе. Это я вам так, на всякий случай…
Александра и Гога шли по ночной Москве, Они оставили позади большой Каменный мост и Александровский сад. Справа ярко светились звёзды на башнях Кремля.
— Гога, мы маме об этом расскажем? — спросила Александра.
— Не надо, — сказал Гога.
— Но мне так хочется рассказать. Меня всю так и распирает.
— Не надо, — сказал Гога.
— Но ведь вы поступили как настоящий мужчина!
— Перестань, — сказал Гога. — Я поступил как нормальный мужчина. Если надо защищать, мужчина это должен делать. Это нормально. Ты же не будешь хвалить женщину, которая постирала бельё и сварила обед? Это нормально.
— Гога, а почему вы не стали учиться дальше? Вы бы смогли стать руководителем.
— А что, разве все должны быть руководителями? — спросил Гога.
— Ну, не все, конечно, — согласилась Александра. — Но это даёт личности возможность реализовать себя с наибольшей полнотой. Вот мама, например…
— Что мама? — насторожился Гога.
— Мама так считает, — нашлась Александра.
— Я думаю, единого решения здесь нет, — не согласился Гога. — Кому этого хочется, пусть становятся, но ведь этого не всем хочется.
— Я думаю, этого всем хочется, — сказала Александра. — Все хотят быть знаменитыми, все хотят, чтобы их уважали, все хотят иметь больше возможностей, чем имеют, только не все в этом признаются.
— Давай разберём возможности. Возьмём моего начальника управления. Кстати, мы с ним учились в одном классе. Ты думаешь, он ест не тот хлеб, что и я? Или не ту же колбасу? Или он дышит не тем же воздухом? Нет. Потому что, если любишь, твоя женщина лучше всех остальных, даже английской королевы. Какие ещё возможности? Его возят на машине, а я езжу на автобусе. Так у него уже был инфаркт, а у меня нет. Знаменит ли он? Да его в лицо даже не все в управлении знают. Главное, Александра, не в этом, главное — быть счастливым.
— А что такое счастье? — спросила Александра.
— А это каждый понимает по-своему.
— А как понимаете вы?
— Я понимаю как свободу и уважение.
— Как это? — удивилась Александра.
— Как же тебе объяснить? — задумался Гога. — Вот я сварщик высшей квалификации, работающий на высоте. Таких единицы. Я и вправду специалист экстра-класса. Я могу то, чего не могут другие. Я, как Роднина и Зайцев, на льду. Они могут то, чего не могут другие.
Александра улыбнулась.
— А ты не смейся, — сказал Гога. — Вот Алексеев поднимает штангу в четыреста пятьдесят кило, а другие не могут. Его знает весь мир. А меня знает всё управление. Масштабы не так уж важны. У меня приятель Мишка Линьков. Он закройщик экстра-класса. К нему очередь на три месяца. Я считаю, что он великий человек, потому что его уважают. И это счастье.
— Вас послушать, так можно и в институт не поступать, — сказала Александра. — За три месяца выучилась на портниху и сиди шей.
— Ну, я тебе скажу, на простого инженера легче выучиться, чем на хорошую портниху. Как ты это не понимаешь! Не в этом же главное. Скажи, ты Никиту любишь?
— Люблю, — сказала Александра.
— А вот если он станет не инженером, а простым таксистом, ты что — его будешь меньше любить?
— Конечно не меньше, — возмутилась Александра. — Но инженер, как личность, всё-таки интереснее. У него кругозор шире.
— Ну, ты не права, — опять не согласился Гога. — У таксистов кругозор больше, чем у кого другого. Ты поговори с ними. Они за день такого наслушаются. А что инженер? Ну, придёт с работы и будет тебе рассказывать о швеллерах, о балках или как раствор не подвезли…
Александра не выдержала и рассмеялась.
— Ты чего? — спросил Гога.
— Ничего, — сказала Александра. — Мне ужасно с вами интересно. Выходит, вы счастливый человек?
— Я счастливый, — подтвердил Гога. — Я люблю свою работу, своих друзей, Москву, твою мать. Кстати, твоя мать тоже не достигла чего-то сногсшибательного. Ну и что, если она простая работница, я её от этого люблю совсем не меньше.
Александра посмотрела на Гогу. Тот улыбался от того, что у него всё прекрасно. И Александра задумалась.
Катерина, Александра и Гога ужинали вместе.
— Этого не надо было делать, — вдруг сказала Катерина.
Гога, не понимая, смотрел на Катерину.
— Я ей всё рассказала, — призналась Александра. — Извини, я не утерпела.
— Она же достаточно взрослый человек, — сказала жёстко Катерина. — И сама должна решать такие вопросы. А кулачная расправа — это не метод, ударить можно и словом. Это иногда больнее.
— А если слов не понимают? — спросила Александра.
— Значит, плохо объяснила, значит, дала повод думать, что может быть и по-другому. Если ты любишь Никиту, зачем кокетничать с Копыловым? Возражений не принимаю, потому что я это видела сама. Но как мог ты, взрослый мужчина? — возмутилась Катерина. — Теперь эти мальчишки будут думать: прав тот, кто сильнее.
— Нет, — сказал Гога. — Теперь они будут думать, что против любой силы всегда могут найтись силы, более мощные.
И тут позвонили в дверь.
— Это только к тебе, — сказала Катерина, и Александра пошла открывать дверь.
В комнату вошёл Рачков с цветами и свёртком.
— Здравствуйте, — сказал он. Александра стояла рядом с ним, они были похожи.
— Здравствуйте, — сказал Гога, потому что Катерина молчала.
— Катерина Александровна, — сказал Рачков. — Вы меня представите или мне представляться самому?
— Это Рачков, — сказала Катерина и всё-таки добавила: — Родион Петрович, телевизионный оператор с Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.
— Но, может, это не его вина, — сказала Александра. — Может быть, ты так изменилась!
— Может быть, — сказала Катерина.
— Вам понравилась передача? — спросил Рачков.
— Понравилась, — сказала Александра. — Особенно один момент, где женщина быстро-быстро подкрашивает губы, чтобы успеть попасть в кадр. Остальное лабуда.
