ЦК и КЦ. Твоя Крупа
Родная моя Крупочка, какое содержательное письмо! И какое тревожное. Меня очень тревожат новые для меня черты в облике В. И. Ведь человек, душа которого закрыта для искусства, — опасен для общества. Тем более — для близких людей.
А это странное высказывание — «искусство должно принадлежать народу»?! Вообще существа «мужеска» пола склонны к хлестким и бессмысленным высказываниям. Сказанет этакое словцо, а потом думай, что сие означает. Но самое неприятное в этих высказываниях — их превращение в цитаты, потому что, становясь фольклором, они оказывают влияние на окружающих. Последствия воздействия упомянутой уже фразочки могут быть просто катастрофическими. Как минимум разграбят картинные галереи. И хорошо, если этим и ограничится.
Очень знаменательно, по-моему, посещение именно «Юдифи». Решительность и способность к самопожертвованию этой удивительной женщины всегда производили на меня сильное впечатление. Мне кажется, что если бы Юдифь жила в наше время, то записалась бы в партию СР. Я искренно считаю, что только физическое уничтожение некоторых личностей может пойти на пользу народу.
Пожалуй, на ближайшем заседании внесу предложение об учреждении новой награды для архиактивных стрелков СР — «Орден святой Юдифи с мечами и бантами». На мечах (орудие труда Юдифи) и бантах (дамское украшение) буду настаивать особо. Или лучше «Юдифь на шее», ха?
Опять снился сон. И опять ничего не поняла. Мне «показывали» многолюдное мероприятие под названием «Субботнее бревно» (?). Весь присутствующий народ группами по три-пять человек перетаскивал что-то длинное (бревна?). В голове колонны шли Вовка и Инеска с бревном, конечно. Оба манкировали.
Интересно, как бы этот сон объяснил З. Фрейд? Уж наверное, что-нибудь неприличное открылось бы. Ха-ха.
У нас опять зима, дома холодно, так как меня забыли включить в список на получение дров. Это казначея-то! Слушай, а не про дрова ли мой сон?
Рученьки, однако, замерзли, да и чернила вроде густеют. В другой раз напишу длиннее.
ЦК тебя, твой замерзший Фантик.
P.S. Дюшка от холода впала в спячку. Мне стало жаль ее, беднягу, рожденную в жарких среднеазиатских широтах. Завернула ее в старый оренбургский платок и ношу за пазухой, как камень, ха!
ЦКЦКЦКЦКЦК
Хочу верить, что к моменту получения моего письма ты уже согрелся, продрогший и заиндевевший Фантик!
Про так называемые цитаты — ты абсолютно права. В. И. в каждую статью, которую пишет, старается вставить какой-нибудь афоризм с далеко идущими последствиями. Я, как могу, с этим борюсь — при перепечатывании и переписывании «нечаянно» пропускаю сомнительные, с моей точки зрения, выражения. Но, с одной стороны, Володя страшно бдителен, а с другой стороны, никогда не знаешь, что западет в души читателей, гы.
Перечитала твои последние письма и поняла, что ты — мыслитель и логик, а я — всего-навсего летописец. И с этим, видимо, ничего не поделаешь. А потому спешу рассказать о последних событиях нашей «европейской» жизни.
Недавно к нам приехал погостить Павлик Ланжевен[60] — сочувствующий коммунистам ученый-физик. Мы прогуливались с ним по Цюриху, и он захотел посетить местный университет. Нас провели в аудиторию, где несколько лет назад читал свои блистательные лекции Рикки Авенариус[61]. Не могу описать тебе Володину реакцию — во всяком случае, это было похоже на истерический припадок: он взгромоздился на кафедру и стал наизусть произносить (нет, выкрикивать!) куски своей статьи «Критика эмпириокритицизма». Бедный Авенариус, наверное, в гробу переворачивался. Все замерли, Павлик так вообще стоял разинув рот во все время почти получасового выступления. Проявления патологические всегда вызывают ступор у здоровых людей. Когда В. И. иссяк, Павлик подошел к нему, погладил по плечу и пригласил съездить в Лондон! В. И. мечтательно улыбнулся, а я чуть не умерла от ужаса, и ты понимаешь почему. Павлик же, не замечая впечатления, которое оказали его слова на нас обоих, продолжал красочно описывать радости жизни в Кавендишской лаборатории, куда он едет работать. При этом как-то так получилось, что приглашение посетить «мир науки» относилось только к Володе. Тут же, не покидая еще стен университета, В. И. написал для меня «заветы Ильича» — задание (как для Золушки[62]) на время его отсутствия.
Если бы ты знал, мой замечательный Фантик, как я боюсь последствий этого путешествия.
Состояние мое столь прискорбное, что придется закончить грустное письмо. Увы.
Твоя до чрезвычайности испуганная Крупа. ЦК.
Родная моя Крупиночка, какие лестные слова ты обо мне написала — «мыслитель и логик». Если бы! Ведь мыслитель находит пищу для ума в явлениях глобального характера. А я просто бурно (и по-бабьи) реагирую на твои во всех отношениях примечательные письма. Твои послания — не только летопись событий, в эпицентре которых ты по воле провидения и ЦК (ха!) находишься, но и попытка вытащить твоего верного Фантика из уединенного кокона, сотканного жизненными обстоятельствами.
Однако и у нас тут кое-что происходит. Попытаюсь рассказать во всех подробностях, и уж тут не до обобщений и логических выводов.
На заседании нашего ЦК я выступила с очередным отчетом о финансовой деятельности. Когда отгремели бурные аплодисменты, поднялся Коба-Фикус, сделал приглашающий жест, и из плохо освещенного угла вышли двое, утомительно похожие друг на друга и на самого Фикуса. У всех троих приземистые фигуры, очень основательные усы и мелодичный кавказский акцент. Имена новоприбывших он назвал разные (вроде это были Орджоникидзе[63] и Шаумян[64]?), но я, то ли от почти отсутствующего зрения, то ли от недостаточного освещения, тут же их перепутала и в течение продолжавшегося вечера обращалась сразу к парочке: «Серж и Стефанио, не могли бы вы ознакомить присутствующих с новыми источниками финансирования терактов в Тифлисе?» — или так: «Стефанио и Серж, пардон муа, не передадите ли блюдо с осетриной на наш конец стола».
Вечер наш затянулся сверх меры — «горцы» привезли с собой несколько бочонков кахетинского (это, конечно, не амонтильядо, но тоже кое-что) и настаивали на окончательном и бесповоротном распитии божественного напитка. Прости меня, Крупиночка, но в тот вечер по непонятной для меня причине я слегка перебрала и, конечно, заговорила о самом дорогом — о феминизме как форме борьбы части пролетариата за часть своих прав. Как мне показалось тогда, никто не обратил внимания на мои слова. Потом кавказские экспроприаторы проводили меня до дома, а на следующий день…
На следующий день в дверь моей квартиры позвонили, я открыла. На пороге стояли две женщины. Я их хорошо знаю (да и ты тоже), но удивлена была донельзя — взору моему явились мадам Клара[65] и юная Розочка[66], активистки фронта суфражисток, которых я, невзирая на этот факт их биографий, не очень-то уважаю — есть ведь и другие факты. Не замечая моей настороженности, они бросились меня целовать-обнимать и преуспели в этом. Не дав мне опомниться и отряхнуться, они вывалили целый короб информации, суть которой сводилась к следующему:
1. Они счастливы приветствовать в моем лице нарождающиеся силы феминизма в России.
2. Для того чтобы это движение не было задавлено в зародыше, следует позаботиться о массовости.
3. Массовость должна быть обеспечена за счет трудящихся женщин, лучше, чтобы это были горожанки, хотя бы в какой-то мере понимающие, что такое права женщин вообще.
4. Поэтому движение «прирастать будет» работницами публичных домов.
5. По этой причине желательно, чтобы все новые «участницы» работали бы на одном предприятии.
6. «Единый бордель» они решили открыть на первом этаже моего дома.
7. Теперь, чтобы попасть к себе домой (это касается и всех владельцев квартир в нашем подъезде), я вынуждена буду проходить через апартаменты мадам (или бандерши?) Клары.
8. В качестве компенсации за неудобства, которые причинят мне последствия реализации пунктов 6 и 7, они предложили мне крупный пакет акций в предприятии.
Оргвыводы можешь сделать сама, дорогая моя. А я, когда мадам и Розочка наконец-то оставили меня в покое, размышляла о трудностях, с которыми столкнутся приставленные ко мне шпики.
Из затруднительного положения жизни твой Фантик тебя все-таки ЦК.
Озабоченный мой Фантик! Я просто шокирована твоим сообщением. Как они могли дойти до мысли, способной перечеркнуть любое самое благородное дело! Впрочем, вкуса у этих особ никогда не было в достатке, а тяга к пороку, по-моему, врожденная. Клара, говорят, всегда (у себя в Германии) хотела пристроиться на должность инспектрисы «веселых» домов. Но этот номер ей не удался — традиционно эту работу исполняют представители мужского племени. После получения окончательного отказа в должности мадам Клара и начала свою сверхактивную деятельность в феминистских рядах. Кстати, в ожидании отказа она талантливейшим образом подрабатывала тамбурмажором в дамских оркестрах, а обучение по этой специальности проходила в Чикаго — видно, успешно!
