И при всем том добрый, ласковый взгляд.
Таков господин Летьерри.
У него были две привязанности: Дюранда и Дерюшетта.
Книга третья
Дюранда и Дерюшетта
Болтовня и дым
Человеческое тело – это только оболочка, за которой скрывается действительность. Оболочка становится то более, то менее проницаемой. Действительность – это душа. Выражаясь точно: наше лицо – лишь маска. Истинный человек скрыт внутри. Если бы можно было увидеть настоящих людей, спрятанных под внешностью из крови и плоти, обнаружилось бы много удивительного. В мире совершается общая ошибка – внешний облик принимают за реальность. Есть, например, девушки, которые на самом деле, если их рассмотреть, оказались бы птицами.
А что может быть прелестнее птички, принявшей облик девушки? Такова была Дерюшетта. Восхитительное создание! Так и хотелось сказать ей: «Здравствуй, трясогузочка!». Крыльев не видать, но щебетание слышно. Временами она поет. Когда начинает болтать, она ниже мужчины, но когда поет – становится выше. В этом пении есть что-то загадочное: невинная девушка таит в себе ангела. Она становится женщиной, и ангел ее покидает, но потом возвращается, когда женщина превращается в мать. А пока жизнь не коснулась ее, та, которая когда-нибудь станет матерью, долго остается ребенком. Девушка продолжает быть маленькой девочкой, по-прежнему остается пташкой. Глядя на нее, невольно думаешь: «Как хорошо, что она не улетает!»
Это милое создание живет в доме, порхает с ветки на ветку, то есть из комнаты в комнату, прилетает, улетает, приближается, уходит, чистит свои перышки, расчесывает волосы, производя нелепый шорох и шум, лепечет вам на ухо. Оно задает вопросы, ему отвечают; его спрашивают, оно щебечет в ответ. С ним приятно болтать, а болтовня – отдых от разговора. Это неземное создание, солнечный блик на фоне ваших черных мыслей. Вы чувствуете благодарность за то, что сие легкое, воздушное, неуловимое создание не становится невидимым, ведь, казалось бы, подобное вполне для него доступно.
Красота необходима нам. Быть прелестным – одно из самых важных назначений на земле. Лес наполнился бы отчаянием, если бы в нем не было колибри. Сеять радость, излучать счастье, озарять своим светом мрачные стороны, служить позолотой, быть воплощенной гармонией, грацией, миловидностью – значит оказывать миру услугу. Красота дарит мне милость тем, что она прекрасна. Некоторые существа обладают способностью наполнять радостью все вокруг; иногда они сами того не подозревают, и это лишь усиливает их обаяние. Их присутствие озаряет, близость согревает; они проходят мимо – все им рады; они останавливаются – все счастливы. Смотреть на них – значит наслаждаться жизнью. Это сама заря в человеческом облике. Достаточно такому созданию присутствовать – дом превращается в рай. Оно распространяет радость на всех, а ему для этого делать ничего не нужно – только дышать одним воздухом с вами. Обладать улыбкой, которая, непонятно почему, облегчает тяжесть огромных цепей, влачимых всем человечеством, – это чудо.
У Дерюшетты была именно такая улыбка. Скажем больше: девушка сама являлась воплощенной улыбкой. Есть вещь, более характерная для нас, чем наше лицо. Это его выражение. Еще более, чем выражение лица, каждого человека раскрывает его улыбка. Дерюшетта с улыбкой на лице – такова была подлинная Дерюшетта.
Женщины и девушки островов Ламаншского архипелага известны своей цветущей, чистой красотой. В них сочетается саксонская белизна и нормандская свежесть; у них розовые щеки и голубые глаза. Этим глазам не хватает блеска: его убивает английское воспитание. Если бы их светлый взор обрел когда-нибудь глубокий блеск глаз парижских женщин, они стали бы неотразимы; но, к счастью, Париж не коснулся этих женщин. Дерюшетта не была парижанкой, однако и гернзейкой ее нельзя было назвать: она родилась в порту Сен-Пьер, но ее растил господин Летьерри. Он старался воспитать ее так, чтобы она была обворожительной; это ему удалось.
У Дерюшетты был холодный, однако в то же время бессознательно задорный взгляд. Она, быть может, даже не понимала значения слова «любовь», но между тем охотно кружила головы мужчинам. Правда, делала это без дурного умысла. Она не мечтала о замужестве. Один старик, эмигрант, поселившийся в Сен-Сампсоне, говорил о ней: «Эта малютка кокетничает вполне бескорыстно».
У Дерюшетты были самые маленькие, самые прелестные ручки на свете и такие же ножки. «Четыре мушиные лапки» – так называл их господин Летьерри. Все ее существо было проникнуто кротостью и добротой. Из родных у нее был только господин Летьерри, ее дядя. Таланты девушки заключались в умении петь несколько песенок, ее образование – в красоте, ум – в невинности, сердце – в неведении. Она отличалась ленивой грацией креолки, но иногда бывала живой и подвижной. Жизнерадостная как ребенок, она порой становилась меланхоличной; туалеты ее казались элегантными, но слегка вызывающими; круглый год девушка носила шляпы с цветами. У нее был чистый лоб, гибкая, нежная шея, каштановые волосы, белая, летом слегка веснушчатая кожа, полные, сочные губы, на которых играла обольстительная и опасная улыбка. Такова была Дерюшетта.
Порой, по вечерам, после захода солнца, в час, когда ночь окутывает море, а сумерки придают волнам зловещие очертания, можно было увидеть, как к Сен-Сампсону подходит, покачиваясь на пенящихся валах, какая-то бесформенная масса, гигантский силуэт некого свистящего и шипящего предмета, чудовище, ревущее словно зверь и дымящее будто вулкан. Чудовище вздымало пену, окутывалось туманом и приближалось к городу, грозно хлопая плавниками. Из его пасти вырывалось пламя.
Такова была Дюранда.
Пароход в водах Ламанша в 182… – необычайное новшество. Все нормандское побережье в течение долгого времени было взволновано этим событием. Сейчас десять – двенадцать пароходов, курсирующих на горизонте, не привлекают уже ничьих взоров; разве только специалист бросит быстрый взгляд, оценивая, какого цвета дым валит из труб, для того чтобы определить, каким углем топят на судне котел – уэльским или ньюкэстльским. Никому нет до них дела. Пароход пришел – добро пожаловать, отчаливает – счастливого пути.
В первой четверти века к этим чудовищам относились не так спокойно. Жители Ламаншского архипелага весьма недружелюбно встречали шум колес и дым пароходных труб. На этих пуританских островах, где осуждали английскую королеву за то, что она нарушила библейскую заповедь, разрешившись от бремени под хлороформом («И будешь ты в муках рождать детей своих»), пароход сразу же окрестили «кораблем дьявола». Добродушным рыбакам, прежде католикам, а теперь – кальвинистам, но всегда одинаково набожным, пароход казался плавучим адом. Один из проповедников выступил с проповедью на тему о том, можно ли заставлять работать вместе огонь и воду, если Господь отделил их друг от друга. Разве это чудовище из огня и железа не напоминало Левиафана? Не означало ли это, что хаос воссоздан человеческими руками?
Безумная идея, грубое заблуждение, абсурд – таков был приговор Академии наук в начале века, когда Наполеон задумал построить судно, движимое паровой машиной. Простительно поэтому, что рыбаки из Сен-Сампсона в научном плане оказались не более передовыми, чем парижские ученые, а в отношении религиозных заблуждений маленький остров Гернзей не стал более просвещенным, чем такой огромный материк, как Америка.
В 1807 году был сооружен первый пароход Фультона. Его построили под наблюдением Ливингстона, на нем находилась паровая машина Уатта, присланная из Англии. 17 августа этот пароход совершил свой первый рейс из Нью-Йорка в Альбани; на нем, кроме экипажа, находились два француза – Андре Мишо и еще один. Во всех церквах в адрес этого изобретения раздавались проклятия проповедников; они доказывали, что цифра семнадцать является суммой двух цифр: десяти (десять слуг сатаны) и семи (семь голов апокалиптического зверя).
Ученые отвергали паровое судно как вещь невозможную; служители церкви восставали против него как против исчадия ада. Наука вынесла ему осуждение, религия – проклятие. Фультона считали посланником Люцифера. Простые жители побережий были встревожены этим новшеством. С точки зрения религии вода и огонь в природе разлучены. Так повелел Господь. Нельзя разделять то, что Бог слил воедино; нельзя соединять то, что он разделил. Точка зрения крестьян была проще: «Смотреть на этот корабль страшно».
Нужно было быть господином Летьерри для того, чтобы решиться в то время построить пароход на Гернзее. Лишь Летьерри мог задумать дело подобного рода, как свободный мыслитель, и выполнить его, как смелый моряк. Француз в нем породил эту идею; англичанин ее исполнил.
Каким образом – будет видно.
Приблизительно за сорок лет до того, как происходили описываемые нами события, в одном из предместий Парижа, к городской стене прилепился подозрительный дом. Он стоял совершенно отдельно и мог, в случае надобности, служить местом любых преступлений. Там с женой и ребенком жил обыватель, превратившийся в преступника, бывший писец прокуратуры, ставший профессиональным вором и впоследствии оказавшийся на скамье подсудимых. Звали его Рантен. В их жилище, на комоде, стояли две расписные фарфоровые чашки. На одной из них золотыми буквами было написано: «В память о дружбе», на другой: «В знак уважения».
