па де шамбр» [447]. Из Бург Сен Морис: «компле» [448]. Из Клюза, возле Коль де-з-Арави: «шер мосье, будьте добры обратиться непосредственно к самим „отелье“ [449] и к „ложерам“» [450].
А из Центрального Массива было придано даже чрезвычайно обидное письмо, которое привело в негодование Наталью Николаевну. Владелец виллы в деревушке около Пюи Де Дом вместо обстоятельного ответа прислал всего две строки:
«Мосье. Па де шьен. Вейе агрее. Риваль, проприэтэр» [451].
– Какой нахал! – проговорила Наталья Николаевна. – А ты разве писал, что мы с собакой?
– Ну, конечно.
– Напрасно. Пум, бедненький, пойди сюда. Ты слышал, какой нехороший дядя? Па де шьен!
– Ав!
– Но мы не поедем без тебя, Пумчик. Не бойся. Ноги нашей не будет на Массиве-Сентраль. Хочешь сахару? На. А Риваль дурак. Негодяй. Куси его, Пум!
* * *
К середине июня настроение у Константина Павловича испортилось окончательно. Он заметно похудел, изнервничался; под глазами от бессонных ночей образовались голубые мешки. После ужина уныло склонялся он над картой, выискивая какие-то деревушки возле Мутье, Альбервилля и что-то неясно бормотал про себя.
А главное – теперь на пансион поехать еще труднее: после покупки марок для писем и ответов на них выходило уже не 43 франка в день, а всего 41.
Правда, на одну неделю настроение неожиданно повысилось. Блеснул, так сказать, луч света с того вечера, как к Наталье Николаевне пришла в гости Ольга Сергеевна, и, заговорив о «ваканс», посоветовала ехать под Гренобль в Гранд-Шартрез.
– Ведь это бесподобно! – восклицала она. – Это, господа, гораздо лучше Савойи! Мы с Полем в восторге были в прошлом году! Какие виды! Какие леса! А сколько земляники! Малины! Около Сапей, например, отойдешь от дороги в сторону, и малины сколько угодно. Ешь, ешь, ешь… ешь, ешь, ешь…
– В самом деле? – встрепенулся Константин Павлович. – А я туда не писал!
– Малина, вы говорите? Это заманчиво… – в свою очередь отозвалась Наталья Николаевна. – Пум, ты как? Хочешь малины?
Уже на следующий день Константин Павлович достал на Шан-з-Элизе проспекты массива Шартрез и ночью написал письма: в Сен-Пьер-де-Шартрез, в Сен-Пьер-д-Антремон, в Саппей, в Сен-Лоран-дю-Пон, в Сарсена, в Сен-Панкрас.
Но ответы оказались неутешительными. Например, из Сен-Пьер-де-Шартрез: «Мосье. Комм сюит а вотр леттр ну-з-авон ле регре де ву рандр конт к-иль н-и а плю-з-окюн шамбр у аппартеман мебле а луэ пур ла сезон д-этэ. Вейе агрее…» [452]
* * *
Был конец июня. Совершенно обессиленный перепиской, Константин Павлович временно забросил свои поиски. В последние дни решил с отчаяния так: возьмут они Пума, поедут куда-нибудь в горы наудачу, выйдут со станции, оставив на хранение вещи… И пойдут побираться, звоня у всех ворот и прося приюта, ради Христа.
Чтобы не смотреть больше на карту, которая стала приводить его в трепет, Константин Павлович решил посвятить вечер уборке книжных полок. Уже месяц, как старые газеты валялись на разных местах; нужно собрать по номерам, положить на место.
И, вдруг, взгляд упал на заголовок телеграммы:
«Бомбардировка Сербера».
– Наташенька!
Голос Константина Павловича как-то странно дрожал.
– Ну?
– Наташенька… Идея!
– А что?
– Едем туда!
– Куда?
– В Пиренеи! К Серберу! В район обстрела! Ах я, старый дурак! Как раньше не сообразил? Ну-ка, посмотрю карту… Вот… Перпиньян. Верне-ле-Бен. Сен-Мартен-дю-Канигу. Фон-Роме… Горы какие! Прелесть! А туристов никаких. Все побоятся… Дорога-то выйдет дороже, конечно, но зато комнаты! Комнаты, наверно, за бесценок. Пятьдесят франков сезон! Ну, что? Едем, Наташа?
– Пожалуй. Это любопытно. В Кисловодске ведь жили.
– Ну, да!
– Под обстрелом тоже…
– Ну, конечно! И как хорошо было! Чудесное время! Значит, решение? Да? Ура! Пум, поди сюда, негодяй, получи сахару! Едем в Пиренеи, собачка! Согласна?
– Ав!
«Возрождение», Париж, 1 июля 1938, № 4138, с. 8.
В горах
Чудесный безоблачный день. Мы сидим небольшой компанией у шоссе под навесом ресторанчика на «Коль-дэ-з-Арави» и раскладываем на столике взятую с собой провизию.
Так как уехали мы сюда на целый день, то хозяйка пансиона дала взамен завтрака каждому кусочек телятины, два яичка, ломтик ветчины, один персик и немного хлеба.
– Не густо, не густо, – разглядывая содержимое свертков, говорит художник Александр Степанович. – На такой высоте аппетит зверский. А еды, можно сказать, на один зуб.
– Господа! – тревожно спрашивает, осматриваясь по сторонам, Николай Андреевич. – А вы уверены, что здесь разрешается садиться со своими продуктами.
– Ну, конечно, – успокоительно отвечает Вера Петровна. – Я на этом перевале не раз бывала. Мы всегда привозили закуску, а брали в ресторане только напитки. Кстати, Александр Степанович, вы заказали нам кофе?
– Точно так, заказал. И кофе, и пиво. Эх, Николай Андреевич, Николай Андреевич! И всего-то вы боитесь, как красная девица. И обрывов, и виражей, и содержателей ресторанов. А какая кругом красота! Посмотрите, господа. Монблан – точно из рафинада. Даже поблескивает. А в ложбинах здесь сбоку снег. Честное слово, снег! Рукой подать. Пожалуй, позавтракаем и попробуем подняться прямо на горы. Кто хочет? А?
– Да, но, все-таки, мы одни только так… Со своею едой, – продолжал бормотать щепетильный Николай Андреевич. – Вот та компания, видите, завтрак себе заказала. И этой тоже подали тарелки. Недаром на нас сосед-альпинист так пристально смотрит.
– Какой сосед? – пренебрежительно спросил Александр Степанович.
– А справа.
– Кто? Этот шибздик? И пусть себе смотрит. Ишь чучело, прости Господи. Сапоги три пуда весят наверно. Гвозди, будто зубы акулы. Очки лупоглазые, перо на башке. И палка как казацкая пика. Болван!
Гарсон принес огромный поднос с кофейником, молочником, чашками. Александр Степанович быстро проглотил свою порцию, прихватил попутно яичко Веры Петровны, которая боялась пополнеть. А Николай Андреевич заметно повеселел и с аппетитом принялся за телятину. Если гарсон не сделал замечания, то очевидно все в порядке. Можно не беспокоиться.
– А вы знаете, господа, – сказала молчавшая до сих пор и любовавшаяся видом Евгения Федоровна. – В прошлом году я здесь на Кольде-з-Арави встретила своего родственника. Честное слово. Приехали мы сюда целой компаний, поели, отправились затем туда, к обрыву, откуда чудесный вид на долину. И вижу я – сидит на краю пропасти какой-то господин. «Ах, черт, – сказал бывший со мной полковник, – и тут эти свиньи мешают нам остаться вдвоем… То есть, виноват, не вдвоем, а вообще»… Другие тоже шли… И вдруг – что бы вы думали? Господин услышал про свиней, обернулся, посмотрел на меня, да как вскочил и закричит: «Женя, ты?» Оказалось – двоюродный брат! Целых семь лет не виделись с тех пор, как уехала я из Туниса.
– Да, бывает, – сочувственно проговорил Александр Степанович. – Значит, за свиней не обиделся? Слава Богу. А то, господа, случаются иногда штучки. Как-то летом, помню, ехал я со своим приятелем из Парижа в Сен-Жермен, хотел этюды кое-какие набросать. Приятель у меня франт: надел клетчатые брюки, рискованный галстук, светлый пиджак. Поставил я около себя ящик, мольберт. Сидим молча. От жары говорить даже не хочется. А
