– Здорово, здорово, брат. Молодчина. Ну, а где же мы сядем? Все полно, а? Погодите, господа, кажется, эти черти расплачиваются. Ишь, демократия! Приволоклась со своими закусками, бумажками, скорлупой!
– Тсс! – испуганно замахал на отца руками Сережа.
– Чего тсс? Прошу рожи не строить. Наталья Федоровна, проходите с Надей к столику Сережи, чтобы не заняли. А эта шантрапа уйдет, мы тогда составим оба стола. Между прочим, Монблан виден? Ого. Как на ладони. Алексей Иванович! Завезите машину и возвращайтесь немедленно. Будем завтракать!
– Слушаю-с.
«Возрождение», Париж, 12 августа 1938, № 4144, с. 4.
Святая женщина
На днях вернулась из трехнедельного отпуска Софья Алексеевна.
Конечно, такая же худенькая, такая же бледненькая, как всегда. Только на кончике носа красный пупырышек – признак загара. И глаза чуть-чуть веселее, чем обыкновенно.
– Ну, что? – спросил я ее. – Хорошо было?
– Чудесно.
– А сколько на этот раз потеряли?
– Всего два кило.
– Ого! Только? Значит, удачнее вышло, чем в прошлом году?
– Ну, еще бы. 3а все пять лет никогда я так не отдыхала, как теперь.
Между прочим, у меня правило: не расспрашивать приезжающих из отпуска об их жизни на лоне природы. Если хотят, сами расскажут. А то как надоедливо! Прицепится любезный собеседник на полчаса и сыплет вопросами: а как кормили? А сколько платили? А в чем состоял завтрак? А из чего ужин? А что утром подавали?
Поэтому я предоставил Софье Алексеевне самой при случае рассказать подробности о чудесно проведенном времени. Тем более, что, судя по предыдущим годам, легко можно вообразить, как она отдыхала.
В самом деле: удивительное существо.
Три года назад жили мы целой компанией в одном русском пансионе в Савойе. И Софья Алексеевна с нами. Все, разумеется, проводили время, как следует. Лежали в лонгшезах в саду, ходили в лес, взбирались на горы, устраивали иногда экскурсии на целый день.
А она, Софья Алексеевна, в это самое время сидит около кухни и чистит картофель. Или ходит по комнатам пансионеров и постилает постели.
– Софья Алексеевна! – говорим мы. – К чему это? Идите гулять.
– Оставьте. Разве не видите, что хозяйке одной никак не управиться?
– Софочка! Едем завтра в Экс-ле-Бен, – уговаривает приятельница. – Погода установилась чудесная.
– Нет, нет. Завтра на базар надо. Разве старушка может одна втащить все корзины к нам в гору?
Иногда только, очень редко, удавалось соблазнить Софью Алексеевну какой-либо недалекой прогулкой. Но и тут, на прогулке ей бывало немало хлопот.
Бежит, например, по дороге кошка. В зубах держит мертвого цыпленка. Все мы, конечно, относимся к кошке без особой тревоги. Ну что же? Бежит, так бежит.
А Софья Алексеевна останавливается – и на лице сразу признаки чрезвычайного волнения.
– Чья кошка? Чей цыпленок? Каким образом произошло? Живого поймала? Или нашла мертвого?
Софья Алексеевна долго гоняется за кошкой, схватывает ее, вырывает цыпленка и несет в соседнюю деревню. Тут бродит она от дома к дому, стучит в калитки, в ворота, заглядывает в окна, спрашивает: «не ваш ли цыпленок?» Получает в ответ брань, насмешки. И усталая, изнеможенная, возвращается, наконец, в пансион.
– Голубушка, а, может быть, вы накроете стол к обеду? – деликатно спрашивает хозяйка.
– Стол? Ах, да. Сейчас, моя милая. Простите, что забыла сама предложить.
В то лето, насколько я помню, Софья Алексеевна потеряла четыре с половиной кило. А вот на следующий год гораздо хуже: шесть.
Как это ей удалось – сбавить шесть, она сама не рассказывала. Но знакомые, бывшие вместе с нею в лагере на Ривьере, говорили, что во время лесного пожара вблизи лагеря Софья Алексеевна вела себя выше всяких похвал: проявила необыкновенное мужество, неисчерпаемую энергию. С топором в руках храбро наступала на горящий лес, рубила ветви, ободряла боязливых, вдохновляла безучастных. А когда огонь временно стихал или поворачивал в другую сторону, помогала соседям по лагерю перетаскивать чемоданы в безопасное место.
Вернулась она тогда в Париж, хотя и сильно исхудавшая, но загоревшая. Можно даже сказать, не столько загоревшая, сколько обгоревшая: на руках долго еще оставались следы.
Ну, а в прошлом году, чтобы не попасть снова на пожар, ездила Софья Алексеевна уже не в Ривьеру, а в Нормандию, на ферму к французам. Каким образом отыскала она этих французов, затрудняюсь сказать. Но вернулась опять – побледневшая, исхудавшая; вместо обычных 54 кило, привезла всего 49.
– Ну, как? – осторожно спросил я ее. – Хорошо провели время?
– Ничего…
Я ни о чем не расспрашивал. Но она сама тут же добавила:
– Ферма, знаете, чудная. Прекрасный сад, близко лес, озеро. Но ходить никуда не могла, некогда было.
– А что? Мыли посуду?
– Нет. Старик фермер умер, жена растерялась, никого больше не было. Пришлось заведовать похоронами. Ну а после этого заболела вдова. Две недели за нею ухаживала, едва отходила.
* * *
– Скажите, Ольга Николаева. – спросил я вчера подругу Софьи Алексеевны, вернувшуюся вместе с нею из Савойи. – Что, вас плохо кормили?
– Нет, прекрасно.
– А отчего же Софья Алексеевна опять похудела?
– Да разве вы ее не знаете? Беда. Жили мы в деревушке в нескольких километрах от Аннеси. На шоссе, в стороне от деревни, находится станция автобусов. На станции никто не живет, просто бетонная постройка стоит, с навесом, со скамьями. Грязь, конечно, внутри страшная – наверно, десять лет никто не прибирал помещения. Так что бы вы думали? Софья решила навести там порядок. Ходила каждое утро с метлой, с тряпкой, с ведром, подметала, чистила, что-то скребла… Один раз ее за это чуть не арестовали даже. Ну, а разве так отдохнешь? Нет, это какая-то святая женщина, честное слово!
«Возрождение», Париж, 19 августа 1938, № 4145, с. 5.