Он посмотрел на дом, в который она вошла; дом был старый, неоштукатуренный, ни в окнах, ни в подъезде не горел свет. Может быть, у нее тут любовное свидание? Тогда все объяснилось бы очень просто. А если нет? Если в этом доме она встречается с коммунистами? Какие они, коммунисты? А она _тоже_ коммунистка? С чего это люди вдруг делаются коммунистами? На рисунках в правых газетах они всегда бородатые, размахивают горящими факелами и пытаются совершить поджог или убийство. Так ведут себя только сумасшедшие. По всему, что он о них слышал, слово "коммунист" вызывало у него представление о старых, заброшенных домах, потемках, разговорах шепотом и забастовках. Вот и здесь, верно, что-то вроде этого.
Он замер, парадная дверь отворилась. На крыльцо вышла она, и с нею высокий молодой человек, белый. Они подошли к машине, но, вместо того чтобы сесть, остановились у передней дверцы.
- Ну, Биггер, это Джан. Джан, это Биггер Томас.
Джан широко улыбнулся и протянул ему руку, ладонью вверх. У Биггера все напряглось внутри от неожиданности и испуга.
- Очень рад. Как вам на новом месте, Биггер?
Правая рука Биггера вцепилась в баранку руля, он никак не мог решиться пожать руку этому белому человеку.
- Хорошо, - пробормотал он.
Джан все еще не опускал руки. Правая рука Биггера поднялась дюйма на три и повисла в воздухе.
- Что же вы? Давайте поздороваемся, - сказал Джан.
Биггер протянул мягкую, безжизненную кисть, забыв закрыть рот от изумления. Он почувствовал крепкое пожатие пальцев Джана. Потом он осторожно потянул руку назад, но Джан придержал ее, посмеиваясь.
- Нам нужно получше познакомиться, - сказал Джан. - Я - друг Мэри.
- Да, сэр, - пробормотал он.
- Прежде всего, - продолжал Джан, поставив ногу на подножку, - не говорите мне "сэр". Я зову вас Биггер, а вы зовите меня Джан. Так оно у нас и пойдет. Уговорились?
Биггер ничего не ответил. Мэри улыбалась. Джан все еще не отпускал его руки, и он слегка наклонился вперед, так, чтобы можно было, не поворачивая головы, переводить взгляд на тротуар и дома, когда ему не хотелось встречаться с взглядом Джана. Он услышал, как Мэри тихонько засмеялась.
- Ничего, не смущайтесь, Биггер, - сказала она. - Джан говорит _всерьез_.
Он вспыхнул от гнева. Да провались она ко всем чертям! Что она, смеется над ним? Разыгрывать его вздумали? Что им нужно от него? Чего они привязались? Он их не трогал. С такими всего можно ожидать. Его мысли и ощущения сошлись в одной болезненной точке. Он мучительно старался их понять. Он чувствовал, как это нелепо - сидеть за рулем автомобиля перед белым человеком, который держит его руку. Что должны подумать прохожие? Он никогда не забывал о своей черной коже, и в нем жило инстинктивное убеждение, что это Джан и ему подобные сделали так, чтобы он о ней никогда не забывал. Разве все белые не презирают чернокожих? Так зачем Джан держит его руку? Зачем Мэри стоит рядом, такая возбужденная, с блестящими глазами? На что им все это? А может быть, они вовсе не презирали его? Но они напоминают ему о его черной коже уже одним тем, что стоят и смотрят на него, держат его руку, улыбаются. У него было такое ощущение, что в этот момент он перестал существовать как человек; осталось только то, что он ненавидел, - знак позора, неотделимый от черной кожи. Земля, на которой он находился, была Ничьей Землей, полосой отчуждения, гранью, отделявшей белый мир от мира черного. Он был голым, прозрачным; и этот белый человек, который помогал унижать его и искажать его облик, выставил его теперь всем напоказ и на потеху. В эту минуту он чувствовал к Джану и Мэри глухую, холодную и бессловесную ненависть.
- Давайте, я буду править, - сказал Джан, выпустив его руку и затворяя дверцу.
Биггер посмотрел на Мэри. Она подошла ближе и дотронулась до его локтя.
- Конечно, Биггер, пустите его, - сказала она.
Он приподнялся и хотел выйти, но Джан его остановил.
- Не нужно, вы только подвиньтесь.
Он отодвинулся в угол, и Джан занял его место за рулем. Непонятным образом он все еще чувствовал пожатие Джана, как будто оно оставило на его руке невидимый след. Мэри зашла с другой стороны и тоже собиралась сесть на переднее сиденье.
- Дайте-ка и мне местечко, Биггер, - сказала она.
Он подвинулся ближе к Джану, и Мэри втиснулась между ним и дверцей. Теперь с обеих сторон рядом с ним были белые люди; он сидел, словно зажатый между двумя огромными белыми стенами. Впервые в жизни он сидел так близко к белой женщине. Он вдыхал запах ее волос и чувствовал прикосновение ее бедра. Джан вел машину, то вливаясь в общий поток движения, то вырываясь из него. Потом они помчались по набережной, рядом потянулась огромная ровная пелена тускло мерцающей воды. Снежные тучи заволокли небо, и ветер дул все сильнее.
- Какой замечательный вечер, - сказала она.
- Чудесный, - ответил Джан.
Биггер прислушивался к этим двум голосам, к их непривычному звучанию, к восторженным возгласам, которые так свободно срывались с губ.
- Небо какое!
- А вода!
- Так красиво, что даже больно смотреть, - сказала Мэри.
- В прекрасном мире мы живем, Биггер, - сказал Джан, повернувшись к нему. - Посмотрите на горизонт.
Биггер смотрел, не поворачивая головы; он только заводил глаза. Слева высился нескончаемый ряд больших стройных фасадов, испещренных квадратиками желтого света.
- Когда-нибудь все это будет наше, Биггер, - сказал Джан, сделав широкое движение рукой. - Революция отдаст это нам. Но надо бороться. Мир стоит того, Биггер! А когда это наконец произойдет, все изменится. Не будет ни черных, ни белых; ни бедных, ни богатых.
Биггер молчал. Машина неслась, ровно жужжа.
- Вы, наверно, думаете, что мы очень странные люди, правда, Биггер? спросила Мэри.
- Нет, мэм, что вы, - слабо прошептал он, зная, что она ему не поверит, но считая невозможным дать другой ответ.
Оттого, что сидеть было тесно, у него затекли руки и ноги, но он не смел шевельнуться. Он знал, что никто не протестовал бы, если б он попытался устроиться поудобнее, но излишние движения привлекли бы внимание к нему, к его черному телу. А этого ему не хотелось. Эти люди заставляли его чувствовать то, что он не хотел чувствовать. Будь он белый, будь он такой же, как они, - другое дело. Но он был негр. И потому он сидел неподвижно, и руки и ноги у него все больше затекали.
- Скажите, Биггер, - спросил Джан, - можно у вас на Южной стороне где-нибудь прилично поесть?
- На Южной стороне? - переспросил Биггер, раздумывая.
- Только чтоб было хорошее место, - сказала Мэри, весело улыбаясь ему.
- Вы хотите в ночной клуб? - спросил Биггер тоном, в котором ясно чувствовалось, что он только называет, а не советует.
- Нет, мы хотим просто поесть.
- Понимаете, Биггер, мы хотим такое место, куда заходят закусить негры, а не в какой-нибудь экзотический ресторанчик.
Что им нужно, этим людям? Он ответил равнодушно, без всякого выражения:
- Вот есть "Хижина" Эрни.
- Ну что ж. Название располагающее.
- Туда и поедем, Джан, - сказала Мэри.
- Есть, - сказал Джан. - Это где?
- Угол Сорок седьмой и Индиана-авеню, - сказал Биггер.
Джан доехал до Тридцать первой улицы, свернул и взял направление на Индиана-авеню. Биггеру хотелось, чтобы Джан ехал как можно быстрее, чтобы как можно скорее добраться до "Хижины" Эрни. Пока они будут сидеть там, он сможет отдохнуть, вытянуть на свободе онемевшие ноги. Джан выехал на Индиана-авеню и свернул к югу. Биггер думал, что сказали бы Джек и Гэс и Джо, увидя его в такой шикарной машине, между двумя белыми. Дразнили бы его этим, пока самим не надоело бы. Он почувствовал, что Мэри подвинулась на сиденье. Она положила руку ему на плечо.
- Знаете, Биггер, мне так давно хотелось побывать в этих домах, сказала она, указывая на высокие темные корпуса, тянувшиеся по обеим сторонам улицы, - хотелось _увидеть_, как живут ваши. Вы меня понимаете? Я была в Англии, во Франции, в Мексике, а как живут люди в десяти кварталах от меня, я не знаю. Мы вообще так _мало_ знаем друг о друге. Мне хочется увидеть. Мне хочется _познакомиться_ с этими людьми. Я ни разу не была в доме у негров. Ведь они _должны_ жить так же, как и мы живем. Ведь они _люди_... Их двенадцать миллионов... Они живут здесь же, в нашей стране... В одном городе с нами... - Голос ее замер.
Наступило молчание. Машина мчалась по Черному поясу, мимо высоких корпусов, вмещавших черную жизнь. Биггер знал, что Джан и Мэри думают о том, как он живет, как живет его народ. Вдруг ему захотелось схватить какой-нибудь тяжелый предмет, встать, очутиться в воздухе, над несущейся машиной, и, размахнувшись изо всех сил, одним ударом сокрушить все машину, и их, и себя самого. Сердце у него колотилось, и он с трудом переводил дыхание. Он знал, что так нельзя, он слишком поддался своим чувствам. Но он ничего не мог поделать. Зачем они привязались к нему? Что он им сделал? Какая им польза от того, что они его мучают?
