живые, умные глаза. Темные, как две спелые вишни. Не было в тех глазах сейчас ни слез, ни жалобы, ни горя. Печаль какая-то. Да, разве что печаль.
— Все, иди. Иди, внук, — сказала она настолько спокойно, что Натан даже поразился ее ледяному голосу.
Наклонившись, поцеловал бабушку в щеку. И запах уловил — пудры, тот знакомый, незабываемый запах пудры, с которым баба Лиза однажды вошла в его детство, в его мир.
— Иди, иди.
По коридору направился к двери. Вот и все. Никаких сцен. Никакого театра. Все прошло тихо, спокойно. Почти буднично...
Взявшись за ручку двери, оглянулся. Чтобы увидеть еще раз ее лицо. Лицо женщины, всегда умевшей «закрывать свое сердце», подчиняя эмоции своей твердой воле.
...Она буквально тряслась в кресле. Все ее тело ходило ходуном, тряслись плечи, голова. Рот ее был широко раскрыт, словно она пыталась вобрать в себя побольше воздуха.
Натан едва не ринулся назад, но стоявшая возле бабы Лизы медсестра решительным жестом попросила его уйти, уйти поскорее...
***
Он стоял на одной из невысоких гор, возле беседки для отдыха. Ждал Томаса, который должен был отвезти его в аэропорт.
Сердце его было полно самых противоречивых чувств. Досада на себя, чувство вины, жалость к бабушке, гнев на родных в Канаде — все это смешалось в нем.
Он вдруг понял, что в его жизни произошла ошибка, случилось что-то неправильное. Столько лет он жил рядом и будто бы так никогда и не встретился с бабушкой. Почему-то, по какой-то их обоюдной глупости они всегда расходились, чаще прощались, чем встречались, проходили мимо друг друга, считая один другого чужим. Но ведь это не так. Ведь была же и любовь в их сердцах. Но почему-то эта любовь никогда не раскрывалась, а всегда пряталась, уходила в тень, уступая место другим, незначительным и мелким чувствам и вещам.
«Это настоящее свинство с моей стороны, и со стороны мамы тоже, и сестры. Но еще не поздно, еще все можно поправить».
Изредка за его спиной проезжали машины. Ветерок приятно касался лица.
Гора Фавор темнела вдали. Несметные стаи птиц кружили у той горы. Будто бы прозревали там птицы то, чего человеческий глаз видеть не мог. И, как тысячи лет назад, отовсюду к Фавору устремлялись облака. Облака то стремительно падали за Фавором, создавая белоснежную стену, то медленно свивались вокруг вершины в кольцо, мерцая неземным, таинственным светом...
По возвращении в Нью-Йорк Натан и в самом деле занялся «делом бабы Лизы».
Сначала решительно объяснился с родными в Канаде на этот счет. Правда, без особых результатов — те были крайне озабочены послеродовой депрессией Светки и какой-то аллергией младенца.
Вне зависимости от родных Натан решил действовать. Конечно же, сразу столкнулся со множеством разных «но». Как гражданин США, он имел право вызвать бабушку в Америку. Но согласно закону нужно ждать год, пока она получит медстраховку и право жить в доме престарелых. Как минимум год. Без лекарств и медобслуживания.
И отправился Натан, что называется, по инстанциям, обивать пороги. Писал к конгрессменам, добился встречи с сенатором штата и депутатом городской Ассамблеи. Все что-то обещали. В одних кабинетах как будто искренне, в других формально, для «галочки».
И тут случилось чудо! Аня забеременела! Без всяких лекарств и уколов. Без дорогущих тестов и процедур. Не в пробирке, не искусственно. А как обычная женщина беременеет: прекратились месячные, стало подташнивать. И осанка вдруг у нее изменилась: спина выгнулась, а живот выпятился вперед. Еще плоский живот, но в нем уже забилось чье-то сердечко. Девочка.
Баба Лиза тоже очень обрадовалась, когда Натан по телефону сообщил ей эту новость.
— Вымолили ее все-таки! Только поменьше говори об этом всем вокруг, чтобы не сглазили.
Насчет своего переезда в Америку баба Лиза по-прежнему ворчала. Зачем ей это нужно? Лучше пусть он приедет ее проведать, когда сможет. Правда, с грустью обмолвилась, что теперь у него забот прибавится и ему будет не до своей старенькой бабушки. Но о ней пусть не думает, ей-то все равно скоро помирать. Ребенок важнее.
Но ошиблась баба Лиза. Он продолжал писать письма и ходил по кабинетам. Даже специальную папку завел — кожаную, на молнии, где хранил все бумаги, связанные с «делом бабы Лизы».
Он порой мечтал: вот родится ребенок, баба Лиза переедет в Америку. Будет жить в доме престарелых, что минутах в пятнадцати ходьбы от его дома. Натан туда уже не раз заходил, и с директором познакомился, а с их социальным работником вместе сочинили и отправили несколько писем влиятельным лицам и организациям.
Представлял себе, как все соберутся у них дома, все поколения — и правнучка, и прабабушка. Протянутся ниточки, соединятся через время и пространство. И тогда все в жизни встанет на свои места. Так, как должно быть.
Бабе Лизе тоже передались его надежды, словно «заразил» ее Натан своими мечтами. Старики тоже, оказывается, любят помечтать. Почему же всем можно, а им нельзя? Нет-нет да и спрашивала, слышно ли что нового о том ее «смешном» переезде, есть ли какие новости.
И новое чудо случилось. Не такого порядка, как беременность Ани, а чуток поменьше. Но все равно — чудо.
Пришла бумага из одной благотворительной еврейской организации. Заказным письмом. В той бумаге с официальной шапкой, печатями и подписями сообщалось, что эта организация согласна помочь Натану в его «деле» с Елизаветой Марковной. Готова поместить бабу Лизу в тот дом престарелых, что около дома Натана. Возьмет на себя оплату по ее содержанию там до тех пор, пока она не получит государственную медстраховку и пособие. Даже с ее переездом в Америку готовы подсобить.
Все было хорошо в той замечательной бумаге. Одно только плохо. Не дождалась ее бабушка Лиза. Умерла.
2005 год.
Лаба дена (литовский) — Добрый день.
Чувакас — литовский молодежный жаргонизм. Производное от русского слова «чувак».
Бэсэдер (иврит) — все в порядке, все в норме.
Кадиш — еврейская поминальная молитва.
Хавер (идиш / иврит) — друг, приятель.
В Израильском календаре праздник День независимости начинается сразу же по окончании Дня поминовения, в восемь часов вечера.
