Но разве могли мне чем-нибудь помочь эти целебные источники? Постоянно вспоминалась Ёсико, и безумная тоска мучила меня. Из окна номеpa я подолгу глядел на простиравшиеся вокруг горы; душевное спокойствие не приходило. Я так и не надел ни разу ватное кимоно, чтобы побродить в горах, ни разу не искупался в источнике, если и выходил на улицу, то лишь затем, чтобы забежать куда-нибудь напиться сакэ. Мое состояние только ухудшалось, и я решил вернуться в Токио.
...Ночью шел сильный снег. Я брел по улочке за Гиндзой, расшвыривая снег носком ботинка, и бесконечное число раз пел вполголоса одну строку популярной военной песни "Родина за сотни миль отсюда". Неожиданно меня вырвало. Я впервые харкал кровью. На снегу расползлось красное пятно - ни дать ни взять флаг Японии. Я присел на корточки отдышался, потом обеими руками стал тереть снегом лицо. И не переставал плакать.
"Куда ведет дорога?.. Куда ведет дорога?.. "
Издалека доносится печальный девичий, почти детский голосок. А может, никто и не поет, может, это мне только кажется... Несчастная девочка... Сколько же в этом мире несчастных, по-разному несчастных людей... Хотя нет, можно смело сказать, что все несчастны на этом свете; правда, все могут со своим несчастьем как-то справиться, могут открыто пойти против мнения "общества", и оно, очень может быть, не осудит, возможно даже посочувствует им; но мое несчастье проистекает от моей собственной греховности и всякое сопротивление обречено. Заговори я вразрез с мнением общества - не только Палтус, но и все люди крайне изумятся: глядите, у него еще язык поворачивается что-то требовать... Сам не пойму - то ли я очень уж, как говорится, "своенравный", или, наоборот, слабохарактерный, что ли, но одно несомненно: я - сгусток порока, и уже только в силу этого несчастье мое становится все глубже и безысходнее, и ничего с этим не поделаешь...
Я постоял, подумал и решил, что прежде всего надо бы принять какое-нибудь лекарство; зашел в первую попавшуюся аптеку. Войдя, встретился взглядом с хозяйкой, почему-то она буквально остолбенела, вперив в меня широко раскрытые глаза. В них читался не испуг, не враждебность, а что-то похожее на мольбу о спасении, бездонная тоска была в них. "Бог мой, она тоже несчастна, а несчастные люди остро воспринимают чужое горе", - подумалось мне, и в глаза бросилось, с каким трудом она встала, опираясь на костыль. Подавив в себе порыв подбежать и помочь ей, я стоял, не отрывая от нее взгляда, слезы навернулись на глаза. По щекам женщины тоже катились крупные слезы.
Оставаться здесь было невозможно, я вышел из аптеки. Добрел до дома. Ёсико напоила меня подсоленной водой, и я сразу, ничего не говоря, свалился в постель. Провалялся весь следующий день, солгав Ёсико, что, кажется, простыл, а вечером, не в силах отогнать беспокойную мысль о болезни, кровохаркании (это я держал в секрете), поднялся с постели и пошел в ту самую аптеку. Улыбаясь, без утайки рассказал хозяйке о том, что было и почему меня беспокоит нынешнее состояние здоровья, попросил совета.
- Вам следует воздерживаться от алкоголя. Меня не покидало чувство, что нас связывает что-то родственное.
- Наверное, я уже хронический алкоголик. Вот и сейчас тянет выпить.
- Нельзя. Мой муж болел туберкулезом и считал, что надо пить, потому что алкоголь, якобы, убивает бактерии... Так и пристрастился, сам жизнь свою укоротил...
- Какая-то тревога постоянно гнетет меня, я все время чего-то боюсь... И нет сил вынести эти страдания...
- Хотите, я подберу вам лекарства? Только обещайте бросить пить.
Постукивая костылем, хозяйка аптечной лавки начала снимать с полок, вытаскивать из коробок разные лекарства. (Она вдова, единственный сын учился в медицинском институте где-то в префектуре Чиба, но вскоре, как и отец, заболел туберкулезом и давно уже находится в больнице; с ней в доме живет разбитый параличом свекор; у нее самой в пятилетнем возрасте был полиомиелит, и с тех пор одна нога совсем не действует.)
- Это кровообразующее средство. Вот для инъекций витамины в ампулах, а вот шприц. Здесь кальций в таблетках. Это - диастаза, чтобы желудок не испортить лекарствами.
Она отобрала пять-шесть лекарств, объяснила назначение каждого. Меня очень тронула ласковость этой несчастной женщины.
- А здесь, - она поспешно завернула в бумагу маленькую коробочку, здесь лекарство, которое примете, если совершенно невтерпеж захочется алкоголя.
В коробочке был морфий. Он, по словам хозяйки, менее вреден для меня, чем спиртное; так думал и я сам, тем более, что состояние опьянения казалось мне тогда нестерпимо противным. И вот, радуясь, что наконец-то смогу избавиться от этого сатанинского наваждения, я вколол себе в руку морфий. Тревога, раздражение, робость - все моментально исчезло, я почувствовал себя веселым человеком, ощутил прилив сил, способность искусно рассуждать на любые темы... Уколы помогали мне забыть, что здоровье очень подорвано, я с воодушевлением работал над комиксами, причем рождались сюжеты настолько эксцентричные, что я сам, пока рисовал, время от времени прыскал со смеху.
Я рассчитывал, что вполне достаточно будет впрыскивать по одной ампуле в день, но вскоре дозу пришлось увеличить до двух, а потом и до четырех ампул - иначе работа никак не двигалась.
Хозяйка аптеки забеспокоилась:
- Это очень плохо. Будет ужасно, если вы пристраститесь к морфию.
И тут я понял, что это уже произошло. (Я очень легко поддаюсь внушению; когда мне говорят, например: эти деньги не трать, - говорят, зная, что наверняка истрачу их, - я начинаю думать, что нехорошо не тратить, иначе обману чьи-то ожидания, короче, возникают какие-то превратные толкования и, в результате, я, конечно, трачу все деньги.) Так вот, опасение стать наркоманом, наоборот, подталкивало меня к тому, что я все больше и больше принимал морфий.
- Ну пожалуйста, только одну упаковку! В конце месяца я за все уплачу.
- Да не в оплате дело, уплатить можно в любое время... А если полиция узнает...
О Господи, а и вправду вокруг меня постоянно вертелись подозрительные темные личности.
- Ничего, от полиции как-нибудь отверчусь. Ну прошу вас, хозяюшка! Дайте я вас поцелую.
Лицо женщины залилось румянцем.
Пользуясь моментом, я повел наступление решительнее:
- Работа без лекарства совсем не идет. Понимаете? Оно действует как стимулирующее.
- Тогда лучше гормональные инъекции.
- Не-не, не надо делать из меня дурака. Или сакэ, или то лекарство, иначе работать не могу.
- Сакэ ни в коем случае.
- Ну вот! Кстати, как начал принимать то лекарство - ни капли алкоголя в рот не брал. И, слава Богу, чувствую себя отлично. Я, к слову сказать, не собираюсь всю жизнь рисовать дурацкие комиксы. Решил не пить. Вот поправлю здоровье, буду учиться и стану приличным художником. Так что нынче - очень важный период в моей жизни. Уж не отказывайте, дайте лекарство, а я вас за это расцелую.
Хозяйка засмеялась:
- Ну что с тобой поделаешь... Смотри только, не втягивайся в это дело.
Гремя костылями, она подошла к полке, сняла коробку.
- Целую упаковку не дам, а то сразу все вколешь. Только половину.
- Ну-у... Целую жалко, что ли?... Ладно, и на том спасибо.
Вернувшись домой, я сразу вколол себе одну ампулу. Ёсико спросила:
- Не больно?
- Больно, конечно. Но приходится терпеть. Ради того, чтобы повысить работоспособность. Кстати, тебе не кажется, что в последнее время я стал гораздо лучше выглядеть? Итак, за работу, за работу, за работу! - Я был в сильном возбуждении.
Однажды я отправился в эту аптечную лавку глубокой ночью. Стучусь. Вышла хозяйка, как всегда, гремя костылями. Хватаю ее в объятья, целую, делаю вид, что плачу навзрыд.
Она молча протягивает мне коробочку.
Я стал уже законченным наркоманом, когда убедился, что морфий - такая же как и сакэ, нет, более, чем сакэ зловещая и грязная штука. В бесстыдстве дошел до предела. Ради морфия опять занялся изготовлением и продажей порнографии, а с калекой-аптекаршей даже вступил в любовную связь.
Хочу умереть. Умереть хочу. Назад пути отрезаны. Теперь уже что ни делай, как ни старайся - все напрасно, только больше стыда оберешься. Не до велосипедных прогулок. Не до любования водопадом "Молодые листья". Впереди только позор да презрение, грязь да мерзость - мучения все более тягостные... Как хочется умереть! Это единственный выход. Надо умереть; жить - только дальше сеять семена греха... Мысли теснились, они почти довели меня до безумия, пока я ходил в аптеку и обратно.
Работал я и тогда немало, но морфия со временем потреблял все больше и больше, долг за него вырос в огромную сумму. Хозяйка аптеки при моем появлении уже не могла удержаться от слез. Лил слезы и я.
Ад.
Выход из него виделся в том, чтобы написать отцу покаянное подробное письмо (естественно, умолчав о женщинах), изложить свое состояние. Это последний шанс, на карту ставится все: жить или не жить Божьему творению. Если эта последняя попытка окончится ничем - остается только повеситься...
