Изумленные жители деревни зашептались между собой, а я не знал, что думать: Нараяна или сошел с ума, или у меня галлюцинации. Я знал, что Нараяна вовсе не такой богач, чтобы с ходу выложить четыре-пять тысяч.
Рамеш-гару первый пришел в себя и заговорил спокойно и внушительно:
— Уважаемый Нараяна! Вы — замечательный человек, и мы счастливы, что нам выпала честь знакомства с вами. Стране нужны такие люди, как вы. Идите, отдыхайте, а нам здесь надо еще кое-что обсудить. Утром обо всем договоримся.
— Ты чего так разошелся? — спросил я Нараяну, укладываясь спать. — Где деньги-то возьмешь?
— Там видно будет, — хитро улыбнулся Нараяна. Через пять минут он уже беззаботно похрапывал.
Наутро, когда мы пили кофе, пришли каранам и несколько крестьян. Они почтительно отказались от дара Нараяны.
— Вы горожанин, приезжий, посторонний человек здесь, — оказал Рамеш-гару. — Если школа будет построена благодаря вашей щедрости, это будет позором для нас. Мы сами должны оправиться с нашими трудностями. Так мы решили вчера вечером…
— Ну что ж, главное, чтобы школа была построена, — согласился с ним Нараяна.
Все жители деревни собрались нас провожать. Джип мгновенно вытащили, и мы отправились.
— А как бы ты раздобыл деньги, если бы они не отказались? — спросил я по дороге, сидя за рулем джипа.
Нараяна усмехнулся:
— Никакого риска не было. Я знал, что так случится, почтенный господин адвокат! Такие идеалисты, как этот Рамеш-гару, все хотят сделать своими руками, без чужой помощи. А как охотно эти простаки помогли нам после моего широкого жеста!
Педдибхотла Суббарамая
Под знаком Шани[13]
— Да что ты увязался? Преследуешь меня, словно Шани! Сказано: и сегодня и впредь без твоих услуг обойдусь! Не трогай мой велосипед! Ступай прочь! Опаздываю из-за тебя! — кипятился Перишастри.
Я стоял совершенно растерянный. Перишастри вскочил на велосипед и уехал.
Невыносимо палило солнце, с самого восхода его лучи обдавали жаром, будто горящие в печи дрова. Ветер совсем стих и до вечера не шелохнул даже листочка.
Тяжело вздохнув, я пошел к храму, расстелил пайпанче[14] и лег в тени деревьев. Надо мной в ветвях чирикали воробьи. Напротив храма, у киоска с газированной водой, пил воду мальчик лет десяти. Бедняга! Еще месяц назад отец этого ребенка был здоров, ни на что не жаловался. Про таких говорят: крепок, как камень. И вот тебе — совсем неожиданно умер. Мальчик был мал и не мог совершить погребальные обряды. Перишастри поручил мне заняться этим, и я заработал на этом деле около двадцати пяти рупий.
Однако что же мне теперь делать? Со вчерашнего дня во рту ни крошки. Вот уже пять-шесть дней в доме инспектора происходит грахашанти[15]. Вчера была пурнахути[16]. Перишастри удалось убедить инспектора и его родных, что они недостаточно умилостивили планеты, поэтому их желания не исполняются. И вот так он выманил у них навадханьялу[17] и деньги. Есть у этого Перишастри сноровка, ничего не скажешь… Если во время обрядов он и совершит оплошность, то не покажет виду, и у окружающих создается впечатление, что все идет как надо. О, Перишастри палец в рот не клади! Дай ему в руки куриное яйцо, он из него волосы вытянет.
Когда принимали навадханьялу, разгорелся спор. Пшеницы сейчас на рынке не найти, поэтому Перишастри и Нарасимха повздорили, каждый из них норовил взять зерно себе. Смолчи я, все обошлось бы хорошо. Сам не знаю, что на меня нашло, я не удержался и вставил словцо в их перебранку. У Перишастри лицо перекосилось. Он вытаращил на меня глаза и прорычал:
— И этот туда же! Не твое это дело! Помалкивай лучше, знай свое место.
Я испугался и замолчал. Потом очередь дошла и до меня. Мне нужно было принять шаниданам и мрутьюнджаяданам[18]. Должен сказать, что в этом деле нет мне равных. Вот уже лет семь-восемь в этом небольшом городе никто, кроме меня, этим не занимается. Я вошел в дом, слегка встряхнул пайпанче, накинул его на плечи и сел. Хозяева дома, обмыв мои ноги, положили, передо мной на тарелке из листа банана шаниданам — немного риса, семена кунжута, одну рупию… Приняв шаниданам, я произнес:
— О господин, будьте счастливы вы и ваши дети! Да обретете вы все богатства. Бог злосчастия не будет стоять на вашем пути. Принеся мне эти жертвоприношения, вы направили взгляд Шани на меня. Несчастья, посланные вам Шани, обрушатся на мою голову…
Вслед за шаниданам подали мрутьюнджаяданам. Немного риса, столько же хлопка, погруженный в растительное масло железный гвоздь, опять рупия… Я принял и это, воскликнув:
— О господин! Если кому-либо в вашей семье предназначено было умереть раньше времени, то теперь вы направили смерть ко мне. Будьте же вы счастливы!
Несколько минут спустя я аккуратно собрал полученный мной рис и, завязав в узелок, уселся на веранде. Перишастри все время злобно поглядывал в мою сторону: как видно, не мог простить моих слов. Ох, зачем мне надо было вмешиваться? Это бог злосчастия говорил моими устами. Плохо мне придется в ссоре с Перишастри.
Я повернулся на другой бок. Перед храмом с грохотом прокатил автомобиль со щитами кинорекламы. И опять все стихло, только слышалось чириканье воробьев. Напротив, в аптеке, какая-то женщина покупала лекарство… Я сначала принял ее за Ганги, но, когда она повернулась, увидел, что ошибся. Я лежал и вспоминал Ганги. Кожа у нее очень темная. Ну и что с того? Зато она вся крепко сбитая, стройная. А как смеется! Какой звонкий голос! А взгляд ее прямо обжигает! Ганги торгует сладким пальмовым вином в лавке. Вчера, когда уже совсем стемнело, я зашел к ней в лавку. Увидев в моих протянутых руках узелок с рисом и две рупии, она расхохоталась.
— Ну, что окажешь, господин брахман? Решил промотать свой заработок? Да что ты такой несмелый! Отведай-ка рюмочку и поешь. Не убегай, я мигом приготовлю и накормлю тебя до отвала, — сказала она, взяв узелок с рисом и пряча монеты в складки сари. При этом она изогнулась, и пайта[19] почти соскользнула у нее с плеча, приоткрывая грудь. Кровь во мне закипела, когда я увидел это. Мне вдруг на память пришла строчка из поэмы, запомнившаяся в школьные годы: «Золотое ожерелье бросает блики на смуглую грудь».
А все-таки как же теперь быть? Солнце уже взошло. Голод усилился. Видно, сегодня так и не придется поесть. Поэтому-то старшие и советуют, когда заводятся деньги: «Спрячь! Сбереги!» Но у меня от моего заработка никогда ничего не остается…
Я лежал, подперев рукой подбородок, смотрел вдаль и думал. Каким я был лет семь-восемь назад? Кожа тогда у меня была смуглая, золотистая. Глаза ярко блестели, не было вокруг глаз этих темных кругов. А теперь и глаза тусклые, и лицо черное, как головешка…
Видно, Перишастри здорово разозлился на меня. Признаться, я действительно виноват. Не все ли равно мне было, кто возьмет пшеницу — Перишастри или Нарасимха? Это бог злосчастия заставил меня вмешаться в их спор. Мало ли что мне приходилось видеть? Все брахманы втихомолку многое себе позволяют. Рамамурти, например, чуть только стемнеет, надевает свой тюрбан и тайком крадется к лавке, чтобы выпить рюмочку водки. А сколько раз я видел, как Вишванатха заигрывает с Ганги в темном закоулке! Сам Перишастри рано утром до молитвы заказывает себе лепешки и ест. Венкатешам покуривает украдкой, хотя, по правде оказать, мне это все равно. И вообще лучше помалкивать.
Однако что же я буду сегодня есть? Я лежу и смотрю на воробьев, которые клюют рис. Вот воробьиха-мать схватила зернышко и летит к своим птенцам. Те нетерпеливо ждут с раскрытыми клювами. А вот большая ящерица застыла на стене. Увидев жучка, она с быстротой молнии набрасывается на свою жертву и глотает ее.
Солнечные лучи упали на мои ноги. Я закрыл глаза, нежась в тепле. Кто-то сел рядом. Я открыл глаза и спросил, который час. Оказалось, уже было одиннадцать. Глаза мои слипались… Я подумал о том, что хорошо бы сейчас уснуть и проснуться только на рассвете: когда спишь, голода не чувствуешь. Завтра в доме у какого-то чиновника должна состояться пурнахути. Дадут не меньше килограмма риса, две рупии, накормят обедом. А до тех пор придется голодать. Но разве это впервой? Ох, и наголодался я за свою жизнь!
Когда я проснулся, уже темнело. Я быстро встал, вытряс пайпанче, накинул его на плечи и, спустившись вниз по ступенькам храма, вышел на улицу.
Повеяло прохладой — это с моря подул ветерок. Глядя на заходящее солнце, я подумал: «О всемогущее! Возвращайся поскорее!»
Я медленно направился к каналу. Лучи заходящего солнца отражались в воде, и гладкая поверхность ее напоминала ярко-красную фольгу. В ветвях дерева на берегу канала каркали вороны. Я вошел в воду, наклонился и увидел бородатое лицо! Я зашел поглубже и взбаламутил воду — отражение исчезло. Прохладная вода приятно ласкала тело.
Я вышел на берег, вытерся пайпанче и долго сидел, глядя вдаль. Когда я собрался уходить, уже совсем стемнело. Вокруг не было ни души, стояла полная тишина.
