Женщина из Красного Креста с мокрым от холода носом и с усами подошла к моей кровати и разбудила, чтобы спросить, не хочу ли я конфетки с рождественской елки. Я не мог удержаться и ответил:
- Нет, не надо. Дайте мне хоть умереть спокойно.
Если хотите знать, кто в этом госпитале ухаживал за больными, я вам скажу. За больными ухаживали больные же. Легкобольные - за тяжелобольными. Они не давали им лекарств, но именно они приносили исцеление. Они садились около кровати и дежурили. Сидели молча. Сидят себе спокойно и молчат, а когда тяжелобольной очнется, он видит - сидит возле него кто-то, он даже не знает, кто-такой, но знает - это брат. Я все это знаю хорошо, потому что, когда я очнулся, мой брат милосердный сидел возле меня. Это был один японский парнишка, который служил в американской армии. Он мне тогда не улыбнулся и ничего не сказал. Просто сидел рядом: он уже выздоравливал и ждал, чтобы и мне стало лучше.
В руках у него был маленький, высохший золотой апельсин, но он знал, что в этот момент мне не захочется апельсина, и мне даже не нужно было качать головой, чтобы он это понял. Он знал это и так и положил апельсин на столик, чтобы я мог съесть его, когда захочу. Немного спустя я заснул, а когда проснулся, он все еще сидел рядом.
Мы такие же животные, как и всякие другие. Больные животные понимают друг друга, даже если не принадлежат к одному виду, и заботятся друг о друге. Кто бы он ни был, этот японский мальчик, а мне он был доктором в госпитале. Мне даже не удалось разглядеть его как следует, слишком тяжело я был болен, а к тому времени, когда мне стало лучше настолько, что я мог сидеть навытяжку при утреннем обходе армейских врачей, его уже не было. А на столе лежали три маленьких, высохших золотых апельсина, оставленных им для меня. Спасибо роду человеческому за сердечную доброту, которая проявилась так щедро и скромно в этом парнишке. Армейские врачи исправно давали мне лекарства, но с таким же успехом они могли бы давать его зверю в клетке или бактериям в пробирке. Ведь болезнь гнездится не только в теле, верно?
Однажды вечером, еще в госпитале, я вдруг услышал, что идет уже 1943 год, но, черт возьми, я ведь не знал, что произошло к концу 1942-го. Виктор Тоска пытался меня навестить, но ему не позволили, потому что, во-первых, я был слишком слаб, а во-вторых, в нашу палату вообще посетителей не допускали. И я его увидел, только когда, качаясь и едва держась на ногах, вышел из госпиталя. Это было уже почти в конце января.
Мне хотелось сейчас же повидать и Джо Фоксхола, но Виктор сказал, что Джо попал в неприятную историю и в наказание его отправили в другой лагерь, в Огайо.
Мы с Виктором сидели в маленьком ресторанчике в Бэттери и пили кофе.
- В какую же это историю? - спросил я.
- Он крупно поговорил с ротным командиром, - сказал Виктор.
- О чем же это?
- О чем-то там они повздорили, - сказал Виктор. - Его хотели было предать военному суду, а потом решили, что не стоит. И сослали вместо того в Огайо.
- А что это за часть, к которой мы причислены?
- Сам увидишь.
- Что, так скверно?
- Сплошные угрозы.
- Чем же они угрожают?
- Послать в Северную Африку или на Тихий океан.
- А кто они такие?
- Шайка мошенников! Чтобы избежать мобилизации, они пошли в армию добровольцами и получили офицерские чины как технические эксперты. Только, по-моему, все это вздор - какие они там эксперты.
- А ротный командир у нас кто?
- Парень из "Юниверсел".
- Что это значит?
- "Юниверсел пикчерс", кинофабрика.
- Ты хочешь сказать, он киноактер?
- Нет. Дядя у него - член правления.
- Ну, а сам-то он кто?
- Говорят, таскал пленку из одного конца студии в другой.
- Ничего не понимаю!
- Да и вся наша часть из таких. Это, по сути дела, клуб, куда не так-то легко принимают.
- Что же для этого требуется?
- Не могу сказать точно. Знаю только, что ни один из них не умеет держать в руках винтовку.
- Ну а тебя что заставляют делать?
- Дневалить по кухне, - сказал Виктор. - И по казарме. И нести караул. И в школу ходить.
- А чему учат в школе?
- Чтению карты и военной администрации.
- Так. Ну а сержант там какой?
- Этот - кадровик. Единственный человек в подразделении, который знает свое дело. Без него бы тут все давно развалилось. Несчастнейший человек.
- Отчего?
- Один за всех работает.
- Почему?
- Да потому что все они - кто из "Юниверсела", кто от Цорнеров, кто из "Колумбии", или "Метро", или "Р.К.О." Самые счастливые люди на свете.
- Ты шутишь?
- Нет, - сказал Виктор. - Приходишь на службу, козыряешь там комунибудь из них, а он тебя возвращает и приказывает отдать честь еще раз мол, недостаточно четко делаешь. "Вы что, первый день в армии?" - спрашивает он. А сам прилетел на самолете из Голливуда каких-нибудь четыре дня назад и сразу нарядился в розовые штаны. Майор!
- А как с рядовыми?
- Есть члены и нечлены.
- Что это значит?
- Члены - это люди с положением, они не обязаны выполнять грязную работу и водят компанию с офицерами. Называют их по имени, болтают о Сэме Голдвине и Л.Б. Мейере и высмеивают свое начальство.
- А что делают нечлены?
- Война в разгаре. Отечество в опасности! Нечлены выполняют свой долг, как это диктуется приказами командования. Они везде годятся.
- Ну и что ты скажешь?
- Напустить бы на всю эту шатию тройку приятелей брата моего Доминика, во славу Америки, вот было бы здорово.
- Ты часто получаешь наряды на кухню?
- Слишком даже часто. Понюхай мои руки. Это еще с четвертого дня. Вонь никак не соскребешь с кожи. А люди в розовых штанах все приглядывают, чтобы я хорошенько соскабливал жир с печных горшков.
- А Нью-Йорк тебе нравится?
- Так себе.
- Какие вести от Доминика?
- Он побил одного лейтенанта за то, что тот обозвал его итальяшкой.
- Ну и дела!
- Да прямо хоть дезертируй.
- Писем нет для меня?
- Как же, целых два, от Лу Марриаччи.
Виктор отдал мне письма, и я положил их в карман, чтобы прочесть попозже. Я еще не совсем оправился от воспаления легких и от госпиталя, у меня был двухнедельный отпуск по болезни, и я сказал Виктору, что хотел бы снять комнату в хорошем отеле. Что он посоветует?
- Давай ко мне, - сказал Виктор. - Возьмем две смежные комнаты.
- Разве тебе разрешают жить не в казарме?
- Неофициально. Я обязан являться к побудке в шесть утра, но немножко свободного времени бывает у меня каждый день. У меня есть койка в казарме, я обязан держать ее в чистоте, оставаться на вечернюю уборку по пятницам и так далее.
- Это неплохо, а?
- Да, но они все время угрожают, - сказал Виктор. - Запретить тебе снимать комнату в отеле, если это тебе по средствам, они не могут, так как все члены живут вне казармы. Но они всегда знают, кто ночует в казарме, а кто нет, и если твоя койка пустует и ты нечлен, они считают нужным тебе напомнить, что идет война. Помните о ваших братьях на Тихом океане, которые ежеминутно рискуют своей головой! Помните об этом!
- Так что же ты думаешь делать?
- Не знаю пока. Не люблю, когда мне угрожают, и все.
Мы взяли такси, и Виктор велел шоферу отвезти нас в "Большую Северную" на 57-й улице.
- Там не так хорошо, как нам было в Чикаго, - сказал он мне, - но я не мог поселиться в лучшей гостинице, потому что им бы это не понравилось.
- Почему?
- Боятся, как бы люди не узнали, что кто-то из нашей воинской части не жертвует своей жизнью ежеминутно. Они ужас как чувствительны на этот счет. Мы с тобой состоим в роте "Д". Это значит, мы числимся в списке строевого состава, и, значит, нас могут в любую минуту погрузить на корабль. А члены состоят в роте "А".
- А это что значит?
- Что их дядюшки - члены правлений и что они не числятся в строевом списке, зато умеют лихо козырять и языком сокрушают противника.
- Если ты вздумаешь дезертировать, куда же ты отправишься?
- Я не собираюсь дезертировать, - сказал Виктор.
- Мы можем перевестись в какой-нибудь другой род войск.
- И не мечтай. На этот счет они тоже весьма чувствительны, и если ты подашь рапорт по форме, ты оскорбишь их в лучших чувствах. Они так расстроятся, что начнут волноваться зя исход военных действий и сочтут своим долгом как можно скорее отправить тебя на фронт.
Мы вышли из такси и прошли в "Большую Северную". Виктор там всех знал. Когда он сказал, что нам нужны смежные комнаты, все засуетились. В какие-нибудь десять минут вещи Виктора перенесли на новое место, и мы вселились в две отличные комнаты.
Не очень-то мне понравилось то, что Виктор рассказал о нашей части, но я слишком устал, чтобы думать об этом. Я растянулся на своей кровати, а Виктор на своей. Когда я прочел оба письма от Лу Марриаччи и захотел поделиться с Виктором хорошими новостями, он уже крепко спал.
А новости были такие, что Лу разыскал моего отца в военном госпитале в форту Президио в Сан-Франциско. Он был серьезно болен. Но Лу забрал его из госпиталя, поместил в меблированную квартирку над своим баром на Тихоокеанской улице и дал ему денег. Лу писал, что отцу теперь лучше и он скоро напишет мне сам. Он писал также, чтобы я не беспокоился, отец ему понравился, и он отцу тоже, все у них пойдет отлично - и на этом я спокойно уснул.
