принял какую-то пилюлю, запил ее водой и продолжал: – Прошло несколько дней. Приходит опять Екатерина Иосифовна и говорит, что программу торжества уже наметила и что теперь я должен со своей стороны тоже включиться в работу. Мне нужно самому организовать для себя Комитет чествования, который будет ведать приглашениями и продажей билетов.
– Дорогая моя, – испуганно возразил я. – Ну где это видано, что юбиляр сам себе устраивал комитет и сам продавал билеты?
– Пустяки, – отвечает Екатерина Иосифовна. – Может быть, раньше и не было видано, но теперь видно часто. Всякие жантильничания [560]нужно отбросить. Вот, кстати, и подписной лист я принесла: на покупку вам юбилейного подарка. В ближайшее воскресенье после литургии станьте-ка вы возле церкви вместе с членами нашего комитета, загородите прихожанам дорогу и предлагайте подписываться. Вы ведь не знаете, какая у нас публика: если ее не поставить в безвыходное положение, она на благородную цель ни одного франка не даст.
Долго спорили мы. Категорически отказался я от личного участия в комитете, в сборах по подписному листу. Разъярилась Екатерина Иосифовна, ушла, хлопнула дверью. Но через две недели приходит опять, уже примиренная, и сообщает, что в виду моего отвратительного характера обошлась без всякой моей помощи. Для торжества ею уже снят огромный танцевальный зал. Зал этот будет стоить очень дорого: пять тысяч франков. А так как эта сумма для моего юбилея непосильна, то Комитет решил соединить торжество моего пятидесятилетия с празднованием двадцатипятилетия существования нашего православного русского кладбища. Расходы, таким образом, распределяются пополам, программа – общая, а адреса и речи – отдельные.
– Позвольте, дорогая моя, – снова взмолился я, – Ну где же это бывает, чтобы юбилеи устраивались пополам с кем-нибудь, а особенно – с кладбищем.
– Вы опять спорите? – возмутилась она. – Опять со своими капризами? Извините, я не намерена ничего изменять! У меня все налажено. Все подготовлено. Репетиции в полном ходу. И программа даже написана нашим художником!
Она сердито протянула мне для ознакомления лист плотной бумаги. Вот, поглядите на текст.
Николай Петрович снял со стола афишу, передал ее мне. И я прочел:
«В воскресенье такого-то числа, такого-то месяца местное Русское Благотворительное Общество помощи неимущим, больным, увечным и умалишенным, при благосклонном участии режиссера труппы русских любителей Е. И. Немирович-Станиславской (псевд.) устраивает:
1. Торжественное чествование 50-летнего юбилея профессора Николая Петровича Страхова.
2. Юбилейное торжество 25-летия существования местного русского кладбища.
Программа:
Обманутый любовник. Фарс Сабурова в 3-х действиях. Участвует вся труппа.
„Как мой садик свеж и зелен“ – прочтет Миша Огурцов.
„Мой миленький дружок“ – дуэт из „Пиковой дамы“ исполнят после триумфального турне по Европе известные певицы А. В. и Б. К.
„Казачок“ – протанцует в мужском костюме Юлия Татаркина.
Молебен с провозглашением „Многая лета“ юбиляру Н. П. Страхову.
„О русской дореволюционной профессуре и об ее участии в преступных студенческих забастовках“ – доклад казачьего полковника А. Борзикова.
„О поминовении усопших“ – доклад старосты местного русского храма П. Неверова.
Общая панихида.
Буфет. Лотерея. Джаз. Танцы».
* * *
– Ну что? – спросил Николай Петрович, когда я положил афишу на стол. – Теперь понимаете?
– Да, понимаю. И программа была исполнена полностью?
– Не только полностью. Сверх программы поднесли еще мне мундштук, прочли адрес. Но адрес читал один из актеров; не знал он в лицо ни старосты, ни меня, перепутал текст адресов, и обратился ко мне при всей публике с такими словами: «Глубокоуважаемый Лев Иванович! Мы, православные члены русской колонии, от всей души благодарим Вас за то, что на протяжении многих лет своей полезной деятельности вы с исключительным вниманием доставили вечное упокоение многочисленным нашим родным и знакомым!» Ну, этого я уже не перенес, постепенно подготовленный мундштуком, фарсом Сабурова, казачком и обличительным докладом полковника Борзикова. Покачнулся, потерял сознание… И отвезли меня тотчас домой.
Николай Петрович смолк. Опустил голову. А я, растроганный, обнял его и ободряющим тоном заметил:
– Ничего, ничего, дорогой. Мало ли удовольствий приходится иногда получать от доброжелателей! Здесь вы в новой обстановке отдохнете. Совершите ряд приятных прогулок. Подышите морским воздухом. А я вас познакомлю с нашей русской колонией. Есть очень милые культурные люди…
– Хорошо… Да. Спасибо. Но… голубчик, об одном только прошу: не знакомьте меня, ради Бога, с вашими дамами-патронессами! Боюсь: а вдруг припадки снова начнутся?
«Россия», рубрика «Маленькие рассказы», Нью-Йорк, 27 января 1953, № 5043, с. 2-4.
Поздравление
Дорогой Николай Павлович, по поводу именин «России» разрешите мне от души поздравить не Вас, а самого себя, если Вы ничего не имеете против.
Не удивляйтесь подобной невежливости, но дело вот в чем:
Много мошенников и именинниц поздравлял я на своем долгом веку. Сколько раз, сколько лет!
Сказать по правде, в последнее время по слабости здоровья я иногда даже сильно утомляюсь от этих маленьких радостей.
Но зато из всего подобного именинного опыта мне удалось вывести одно не маловажное заключение:
Если именинника не особенно любишь, а относишься к нему как к простому знакомому, тогда поздравляешь только его.
Но если именинник действительно дорог тебе, тогда ты поздравляешь не столько его, сколько себя, за то, что он существует.
В первом случае, когда заглянешь в календарь, приходишь в ужас и издаешь восклицание:
– Ах, Боже мой! Опять надо тащиться!
Во втором случае наоборот:
– Ба! Милый Петр Александрович – именинник? Нужно обязательно пойти, пожать руку, обнять.
Прилагая этот вывод к Вашей газете, я и решаюсь обратиться к самому себе с поздравлениями, а Вас прошу не отказать их напечатать.
Поздравляю я себя с тем, что у нас, в эмиграции, до сих сохранилась и процветает газета, которая с самого начала и до настоящего временя твердо стоит на своих национальных белых позициях и которую я могу читать без малейшего опасения встретить в ней какой-либо реверанс по адресу большевиков и их достижений.
Поздравляю я себя с тем, что благодаря этой газете мы, национально настроенные русские люди, имеем давно уже созданный антикоммунистический центр, который не требует никакой децентрализации в пользу самостийников и никаких съездов в Германии, а прочно соединяет без всяких путешествий и без всяких скандалов всех нас общей работой, надеждой и верой в Россию.
И, наконец, поздравляю я себя с тем, что есть еще в эмиграции газета, ни от каких посторонних сил не зависящая, в которой можно писать человеку, не заискивающему ни перед социалистами, ни перед милюковцами, ни перед какими-либо другими группировками, имущими капитал и поддержку международных дельцов.
Я думаю, дорогой Николай Павлович, что в этом моем искреннем поздравлении по своему адресу, Вы почувствуете нечто приятное и для Вас тоже.
Да хранит Вас Господь.
«Россия», Нью-Йорк, 31 января 1953, № 5047, с. 2–3.
Последние нянюшки
Стояла зимняя холодная беззвездная ночь.
Недалеко от Парижа, в глубине Медонского леса, под старым голым дубом возле покрытого плесенью небольшого пруда двигались в темноте какие-то странные тени. Слышались слова неясной беседы.
С ближайшей тропинки нельзя было
