- И священник, значит, приютил ее, - сказал Дон. - Добрый, видно, человек.
- У ней нет ни родных, ни своего жилья, ничего, а только то, что ей дал священник. Ну, правда, поглядишь на нее - не догадаешься. Что ни день в разных платьях: то красное, то зеленое, - как в праздник или в воскресенье, и этак-то с четырнадцати, с пятнадцати лет, когда девушке надо учиться скромности и трудолюбию, чтобы стать потом примерной женой своему мужу. Священник говорил, что воспитывает ее для церкви, и вот мы все ждали, чтобы он отослал ее в монастырь - к вящей славе Господа. Но в четырнадцать и в пятнадцать она уже была красавица, а уж непоседа и плясунья - первая в деревне, и молодые парни стали на нее поглядывать, - даже после помолвки. Ну и вот, а два дня назад ее нареченный помер.
- Священник, значит, обручил ее не с Господом, а с человеком, - сказал Дон.
- Он нашел ей самого лучшего жениха в нашем приходе, синьор. Молодой, богатый и каждый год в новом костюме, да не откуда-нибудь, а из Милана, от портного. И что вы думаете, синьоры? - урожай созрел, а свадьбы-то не было.
- Я думал, вы сказали, что она будет, когда урожай соберут, - сказал Дон. - Так вы... Значит, свадьбу хотели сыграть в прошлом году?
- Ее три раза откладывали. Ее хотели сыграть три года назад, осенью, после сбора урожая. А оглашение было в ту самую неделю, когда Джулио Фариндзале забрали в армию. И, я помню, тогда вся деревня удивлялась, что его очередь подошла так быстро; правда, он был, холостяк и без родных, только тетка да дядя.
- Что же тут особенно удивляться, - сказал Дон. - Власти - они на то и власти, чтобы все по-своему делать. И как он отвертелся?
- А он не отвертелся.
- Вот что. Поэтому и свадьбу отложили?
Женщина внимательно посмотрела на Дона.
- Жениха звали не Джулио, - сказала она.
- Понятно, - сказал Дон. - Ну, а Джулио, он-то кто был?
Женщина ответила не сразу. Она сидела, чуть пригнув голову. Во время разговора мужчина напряженно смотрел на наши губы.
- Давай, давай, - сказал он. - Выкладывай. Они мужчины, им женская болтовня что курье кудахтанье. Дайте только женщине волю, синьоры, она вам с три короба накудахчет. Пейте, синьоры.
- К нему она вечерами на свидания бегала - они встречались у реки; он-то даже еще моложе, чем она, был, поэтому в деревне и удивились, когда его забрали в армию. Мы еще и не знали, что она выучилась бегать на свидания, а они уже встречались. И она уже научилась так обманывать священника, как и взрослая, может, не сумела бы. - Мужчина мимолетно глянул на нас, и в его водянистых глазах проблеснула усмешка.
- Понятно, - сказал Дон. - А она, значит, и потом, после помолвки, все бегала на свидания?
- Нет. Помолвка была позже. Тогда мы еще думали, что она просто девчонка. И потом у нас в деревне говорили, что, мол, чужой ребенок - он вроде письма в конверте: с виду как все, а что внутри - неизвестно. А ведь от служителей Господа утаить грех ничего не стоит, их еще легче обмануть, чем меня или вас, синьоры, потому что они безгрешные.
- Верно, - сказал Дон. - И потом он, значит, узнал об этом?
- Конечно. Вскорости и узнал. Она удирала из дому вечером, в сумерки, и люди видела ее и видели священника: он караулил ее в саду, прятался и караулил, - служителю Господа всемогущего приходилось таиться, как сторожевому псу, и люди это видели. Грех, да и только, синьоры.
- А потом парня неожиданно забрали в армию, - сказал Дон. - Так?
- Так, синьор. Совсем неожиданно, и все очень быстро тогда сделалось ему и собраться толком не дали; мы здорово удивлялись. А потом поняли, что это был промысел Божий, и думали, что священник отошлет ее в монастырь. И в ту же неделю у них была помолвка - ее нареченного сейчас там внизу хоронят, - а свадьбу назначили на осень, и мы решили, что вот он, истинный промысел Божий: Господь послал ей жениха, о каком ей и мечтать-то не приходилось, - чтоб защитить своего слугу. Потому что служители Господа тоже подвластны искушению, так же, как я или вы, синьоры; без Божьей-то помощи и они беззащитны перед дьяволом.
- Ну-ну, - сказал мужчина. - Все это так, ничего. Потому что священник тоже на нее поглядывал. Мужчина, он мужчина и есть, хоть и в сутане. Верно, синьоры?
- Толкуй, толкуй, безбожник, - сказала женщина.
- И священник, значит, тоже на нее поглядывал, - сказал Дон.
- Это ему было наказание, Божье возмездие - за то, что он ее баловал. И Господь его в тот год не простил: урожай созрел, и мы узнали, что свадьба отложена, - как вы на это смотрите, синьоры? - девчонка без роду без племени отбрыкивалась от такого дара, а ведь священник хотел спасти ее, уберечь от нее же самой... Мы слышали, как они спорили - священник и девчонка, - и знали, что она его не слушается, что она удирает из дому и бегает на танцы, и жених мог в любую минуту увидеть ее или узнать от людей, какие фокусы она выкидывает.
- Ну, а священник, - сказал Дон, - священник-то на нее все поглядывал?
- Это ему была кара, Божье возмездие. И прошел год, и свадьбу опять отложили, и в тот раз не было даже церковного оглашения. Да-да, она совсем его не слушалась, синьоры, это она-то, нищенка, и мы, помнится, говорили: "Когда же жених-то все это наконец узнает, когда же он поймет, кто она такая, - ведь в деревне есть настоящие невесты, дочери всеми уважаемых родителей, скромницы, рукодельницы - не ей чета".
- Понятно, - сказал Дон. - А у вас есть незамужние дочери?
- Si. Одна. Двух мы уже выдали, а одна еще с нами живет. И хоть не мне это говорить, а все же девушка каких поискать.
- Ну-ну, женщина, - сказал глухой.
- Тут и сомнений никаких нет, - сказал Дон. - И парень, значит, ушел в армию, а свадьбу отложили на год?
- И еще на один, синьоры. А потом еще на один. И назначили на нынешнюю осень; и хотели сыграть ее как раз в этом месяце, когда соберут урожай. И молодых огласили - третий раз уже - в прошлое воскресенье, и священник сам читал оглашение, и жених был в новом миланском костюме, а она стояла рядом с ним, и на плечах у нее была шаль, та, которую жених ей подарил, и она обошлась ему лир в сто, а на шее у нее была золотая цепь, тоже его подарок, потому что он дарил ей такие вещи, какие и королеве не стыдно подарить, а он дарил их ей, девчонке без роду без племени, но мы надеялись, что хоть со священника-то теперь Господь снимет проклятие и отведет от его дома сатанинское наваждение, - ведь нынешней осенью еще и солдат должен был возвратиться.
- Ну, а жених-то, - спросил Дон, - он давно болел?
- Тут тоже все очень быстро сделалось. Крепкий был парень и здоровый; ему бы жить да жить. И вот заболел да в три дня и помер. Может быть, вы услышите колокол, если прислушаетесь, ведь у вас, у молодых, хороший слух. Гора, замыкающая долину с противоположной стороны, была в тени, и синеватая завеса косых солнечных лучей казалась монолитной стеной. А здесь, в солнечной тишине, изредка позванивал колокольчик. - Все в руках Божьих, проговорила женщина. - Кто может сказать, что он хозяин своей жизни?
- Никто, - ответил Дон. Он не смотрел на меня. Он
сказал по-английски: - Дай-ка сигарету.
- Они у тебя.
- Нету их у меня.
- Нет есть, в брючном кармане. Он вытащил сигареты. Он продолжал говорить по-английски:
- И умер он очень быстро. И обручили его очень быстро. И Джулио очень быстро загребли в армию. Тут есть чему подивиться. Все делалось очень быстро - только со свадьбой никто не спешил. Со свадьбой они, похоже, совсем не торопились, верно?
- Я ничего не знаю. Моя не понимать итальянский.
- У них все пошло не быстро да не спешно, как только Джулио загребли в армию. А к его приходу опять все завертелось очень быстро. Надо бы узнать, как у них в Италии, - входят священники в рекрутские комиссии? - Старик напряженно смотрел на его губы выцветшими, но внимательными и цепкими глазами. - И эта главная тропа ведет, значит, вниз, в деревню, а велосипедист свернул на узенькую, боковую... Как вино вам нравится, синьоры?
- Нравится, только, по-моему, оно было слишком кислое. Ну, да в деревне мы чем-нибудь перебьем оскомину.
Мужчина молча смотрел на наши губы. Женщина снова принагнула голову; ее загрубевшая рука разглаживала клетчатую тряпицу.
- Он в церкви, синьоры, - сказал мужчина.
- Понятно, - сказал Дон.
Мы снова выпили. Мужчина взял вторую сигарету - все с той же церемонной учтивостью, но у него она не выглядела нелепой. Женщина положила мех в корзину и прикрыла его тряпицей. Мы встали и взяли вещевые мешки.
- Ваши пальцы проворно разговаривают, синьора, - сказал Дон.
- Он и по губам понимает. А на пальцах я толкую с ним в кровати, когда темно. Старики мало спят. Старики лежат в кровати и разговаривают. Вы-то, молодые, не станете разговаривать в кровати.
- Ваша правда, - сказал Дон. - А вы много детей родили синьору?
- Si. Семерых. Но теперь мы старики. Мы только разговариваем в кровати.
II
Мы еще не дошли до деревни, когда зазвонил колокол. Размеренные удары тяжко скатывались с мрачной каменной колокольни, как льдистые капли с обнаженных, обдутых ветром и промерзших ветвей. Ветер начался на закате. Солнце коснулось горных вершин, бездонная голубизна неба потемнела, подернулась бутылочной зеленью, и только что едва видимые, размытые контуры горы, на которой стояла часовня с распятием и поблекшими, увядшими цветами, проступили резко очерченной чернью. И одновременно с этим потянул ветер: плотная и тугая стена воздуха с вкрапленными в нее льдистыми пылинками. Ветки деревьев упруго, без дрожи согнулись, словно придавленные тяжкой ладонью, а наша кровь стала стынуть, хотя мы все еще шли, - мы остановились чуть позже, когда тропа превратилась в деревенскую, мощенную плитами улицу.
