Ознакомительная версия.
О боже, Роуз и мачеха поскандалили! Сестра предложила ей поехать в Лондон подзаработать денег. Топаз ответила, что овчинка выделки не стоит: жизнь в столице безумно дорога. И это истинная правда. Накопить ей обычно удается разве только нам на гостинцы — делать подарки она обожает.
— К тому же два художника, которым я позирую, сейчас за границей, — добавила Топаз, — а работать с Макморрисом я не люблю.
— Почему? — спросила Роуз. — Он ведь платит больше остальных?
— Разумеется. Он богат, — ответила мачеха. — Мне не нравится, что он рисует лишь голову. Как говорит ваш отец, художники, которые пишут меня обнаженной, думают о работе, а Макморрис пишет лицо, но думает о теле. И хлопот он доставил мне куда больше, чем стоит знать Мортмейну.
— Ради денег, — начала сестра, — можно примириться с мелкими неудобствами.
— Вот сама, милая, и мирись!
Роуз ужасно разозлилась: с такими «неудобствами» ей столкнуться явно не грозило.
— С превеликим удовольствием! — картинно вскинув голову, заявила она. — К вашему сведению, я уже давно подумываю продаться. В крайнем случае, стану уличной женщиной…
Я заметила, что в саффолкской глуши и улиц-то нет.
— Если наша добрая Топаз одолжит мне денег на билет до Лондона и даст полезный совет…
Топаз невозмутимо сказала, что проституцией никогда не занималась, о чем весьма сожалеет, так как «лишь достигнув дна, поднимаешься вверх». Один из «топазоризмов», переварить который можно только по большой любви.
— В любом случае, — добавила она, — тяготы безнравственной жизни не по тебе, Роуз. Раз не терпится себя продать, выбери состоятельного мужчину и самым благопристойным образом выйди за него замуж.
Естественно, Роуз посещала такая мысль. Ей, правда, хотелось, чтобы мужчина был притом красив, романтичен и обаятелен.
Сестра вдруг разрыдалась. Наверное, от отчаяния: где же в наших полях встретить холостяка брачного возраста — пусть нищего, пусть урода?! Плачет она нечасто, от силы раз в год; по-хорошему, мне бы подойти ее утешить, но я тороплюсь описать происходящее. Похоже, черствость и беспристрастность — часть писательского ремесла.
Утешила ее Топаз, ласково, по-матерински. У меня бы так ловко не вышло: не умею я укачивать страдальцев в объятиях. Слезы у Роуз текли ручьем, заливая оранжевое бархатное платье мачехи. Чего только не вытерпел несчастный наряд в свое время!
Позже сестра будет на себя злиться за проявленную слабость — есть у нее недобрая привычка смотреть на Топаз презрительно, сверху вниз; однако сейчас между ними царит мир.
Тихонько всхлипывая, Роуз сворачивает глажку. Мачеха накрывает к чаю стол, размышляя вслух, где бы взять денег. Одна идея нелепее другой: например, устроить в деревне лютневый концерт. Или купить свинью.
Я отвлекаюсь от дневника (руке нужен отдых) и отпускаю несколько замечаний — ничего интересного.
За окном снова дождь. Через двор бежит Стивен Колли, сын нашей горничной. Да, когда-то мы могли позволить себе прислугу. Он живет у нас с детства; его мать давно умерла, а родственников не нашлось. Стивен выращивает овощи, ухаживает за курами… да уйму всего делает! Не представляю, как бы мы без него обходились. Ему восемнадцать, он очень хорош собой; в его облике есть что-то благородное, только выражение лица глуповато. Сколько помню, Стивен вечно бродил за мной по пятам; отец зовет его моим пажом. Он и правда вылитый Керубино из «Женитьбы Фигаро», хотя я-то ничего общего с Барбариной не имею.
Войдя в кухню, Стивен сразу зажег свечу и поставил мне на подоконник.
— Испортите глаза, мисс Кассандра!
И уронил на страницу дневника тщательно свернутый листок бумаги. Опять стихотворение! Сидел, наверное, выводил в сарае. Почерк у Стивена аккуратный, даже красивый. В начале заголовок: «Мисс Кассандре, автор — Стивен Колли».
Стихотворение прелестно. Автор — Роберт Херрик.
Ну, вот что со Стивеном делать? Отцу его «жажда самовыражения» кажется «трогательной». Боюсь, основная «жажда» тут — порадовать меня. Ему известно, как я люблю поэзию. Всю зиму, почти каждую неделю, он подбрасывал мне чужие стихи, выдавая их за свои. Сказать бы, что знаю его секрет, но… не хватает духу: расстроится ведь! Может, когда потеплеет, позову беднягу на прогулку и как-нибудь ласково, тактично все выложу.
Расточать Стивену обычных фальшивых похвал на сей раз не стала — ограничилась одобрительной улыбкой. Теперь он с довольным видом усердно закачивает в бак воду из колодца.
Колодец в полу кухни, похоже, ровесник замка; говорят, за шестьсот лет он ни разу не пересыхал. А вот насосов сменилось много. Тот, что у нас, остался якобы со времен королевы Виктории, когда проводили отопление.
То и дело приходится прерываться. Сначала Топаз, набирая чайник, обрызгала мне ноги; затем из соседнего городка Кингз-Крипт, а точнее из школы, приехал наш брат Томас, крупный юноша пятнадцати лет. У него густые, но растущие пучками волосы (их даже трудно причесать), такого же мышиного цвета, как у меня. Мои, правда, мягкие и послушные.
Всего несколько месяцев назад я тоже день за днем приходила домой после занятий. Как сейчас помню: десять миль трясешься в лениво ползущем поезде, плюс пять миль накручиваешь педали от станции Скоутни. У-у-у, как я ненавидела дорогу зимой!.. И все же школа мне нравилась. Моя одноклассница, дочь директора кинотеатра, иногда бесплатно водила меня на фильмы. Ужасно теперь этого не хватает! И вообще в школе было неплохо — для тихого провинциального городка уровень подготовки там замечательный. Я получала стипендию, Томас тоже получает. Словом, кое-какие способности у нас есть.
По стеклу хлещет дождь; из-за мерцающего сияния свечи темнота за окном кажется непроглядной. В дальнем конце кухни столь же сумрачно: отверстие в плите закрывает чайник. Роуз и Топаз, сидя на полу у очага, обжаривают на огне хлеб. Их головы очерчены тонкими золотистыми дугами: так светится сквозь волосы пламя.
Стивен оставил насос и теперь подкладывает топливо под большой старинный котел из меди — отличный обогреватель с запасом горячей воды. Медь пышет жаром, плита раскалена докрасна! Во всем доме не сыскать места теплее кухни. Потому здесь и толпится вся семья. Впрочем, мы и летом едим в кухне — мебель из столовой продана больше года назад.
Боже мой, глазам не верю: Топаз ставит варить яйца! Куры расщедрились. Милые, милые птички! Я-то думала, обойдемся чаем, хлебом, маргарином… Честное слово, и рада бы привыкнуть к маргарину, но не получается. Спасибо, хоть у хлеба нет дешевых заменителей.
Неужели когда-то «выпить чаю» означало накрытый в гостиной стол, кексы и тоненькие бутерброды с маслом? Теперь для нас это полноценный ужин, да и тот нелегко раздобыть. Едим мы обычно после приезда Томаса.
Стивен возится с лампой. Розовое сияние на стенах вот-вот погаснет. Зажженная лампа перекочевывает на стол. Что ж, ее свет тоже красив.
Отец! Пришел из караульни по крепостной стене. Стоит на лестнице, кутаясь в старый клетчатый плед, и бормочет:
— Чай, чай… А мисс Марси принесла книги?
Не принесла.
Тут отец говорит, что руки у него окоченели. Это не жалоба — скорее легкое недоумение. Неужели в нашем замке можно удивляться заледеневшим конечностям? Тем более, зимой. Тряхнув мокрыми волосами, он спускается в кухню. На душе теплеет: как же я его люблю! К сожалению, приливы нежности к отцу случаются у меня нечасто.
Внешность у него по-прежнему броская, хотя черты красивого лица немного расплылись; яркие, как у Роуз, волосы тоже постепенно блекнут.
Отец непринужденно беседует с мачехой. У него то самое наигранно радостное настроение. Жаль… Впрочем, бедняжка Топаз благодарна ему даже за фальшивое веселье: отца она обожает — а он к ней почти равнодушен.
Ох, надо выбираться из раковины. Мачехе нужен чехольчик для чайника, да и хозяйка подстилки прибежала — бультерьерша Элоиза. Она у нас белая, как снег, только из-под короткой шерстки просвечивает нежно-розовая кожа. Ладно, Элоизочка, бери свое одеяльце! Собака преданно смотрит мне в лицо: в ее взгляде и любовь, и упрек, и как будто смех. Откуда столько эмоций в маленьких раскосых глазках?
Перебираюсь с дневником на ступеньки. На душе радостно. Грусть из-за отца, жалость к Роуз, раздражающие послания Стивена и беспросветное будущее семьи не считаются. Может быть, счастлива я потому, что утолила творческий голод. А может, меня согрела мысль о яйцах к чаю.
II
Тот же день, позже. Написано в постели.
В общем-то, все неплохо: на мне теплое школьное пальто, в ногах горячий кирпич. Жаль только, эту неделю придется мучиться на маленькой железной кровати. На кровати с пологом мы с Роуз спим по очереди. В руках у сестры роман из деревенской библиотеки. «Миленький сюжет!» — отрекомендовала его мисс Марси. Роуз ворчит, что книга ужасна, но уж лучше читать, чем размышлять о своей невеселой жизни.
Ознакомительная версия.
