Сомс пошел прочь. Неужели он тоже кричал "ура"? Он и сам не знал. Ему было немного стыдно. Разве не мог он дождаться этого у себя на реке, непременно ему понадобилось затесаться в эту толпу, точно он мальчишка, какой-нибудь клерк или продавец. Хорошо, что никто не узнает, где он был. Как будто ему можно волноваться; как будто ему в его возрасте можно выходить из равновесия. Шестьдесят лет! Хорошо, что у него нет сына. Три племянника, хватит и этого. Вэл, правда, в Южной Африке, и нога у него не в порядке; но второй сын Уинифрид, Бенедикт, - сколько ему сейчас, тридцать? И у Сисили сын, только что поступил в Кембридж. Вся эта молодежь! Помчатся теперь очертя голову под пули! Скверное дело, одна грусть. А все почему? Да, вот именно, почему?
Он шел и шел, словно в забытьи, и очутился перед отелем Риц. Тут все перемешалось. Официанты высыпали на тротуар. Уличные женщины оживленно переговаривались между собой или заговаривали с полисменами, словно сбросив с себя свою профессию. По Беркли-сквер и сравнительно тихим улицам Сомс добрался до дома Уинифрид. Она дожидалась его, одетая в строгое черное платье, - она все еще носила траур по Монтегью Дарти, что Сомс считал совершенно излишним. Ему-то в качестве доверенного лица пришлось узнать подлинную историю этой французской лестницы, хотя бы для того, чтобы утаить ее от остального мира.
- Говорят, война объявлена, Сомс. Такое облегчение!
- Хорошенькое облегчение!
- Ну, ты меня понимаешь. Мало ли что могли натворить эти радикалы!
- Война обойдется нам в сотни и сотни миллионов. Неизвестно, когда она кончится. Немцы не шутка.
- Что ты, Сомс, когда против них Россия и мы? Да и Франция, говорят, сейчас очень сильна.
- Сказать можно что угодно, - проворчал Сомс.
- Но ты ведь доволен?
- Доволен, что мы не подвели, это да. Но тут всем достанется. Где твой Бенедикт?
Уинифрид быстро подняла голову.
- О, - сказала она. - Но ведь он даже не записывался в армию.
- Значит, запишется, - мрачно произнес Сомс. - Ты правда думаешь, что это так серьезно?
- Серьезнее некуда. Попомни мои слова.
Несколько минут Уинифрид молчала; на лице ее, обычно светски непроницаемом, появилось такое выражение, будто кто-то приподнял над ним шторку. Она сказала едва слышно:
- Счастье, что у Вэла больная нога. Сомс, неужели ты думаешь, что они вторгнутся сюда?
- Только если совсем потеряют голову. Все зависит от флота. Говорят, есть там один дельный, по фамилии Джеллико {Джон Джеллико (1859-1935) английский адмирал.}, а, впрочем, кто его знает. Тут еще эти цеппелины... Отдам Флер в какую-нибудь школу на западе.
- Запасать провизию нужно?
- Если все начнут запасать, будут перебои, а это не годится. Чем меньше суеты, тем лучше. Я завтра уеду к себе первым поездом. А сейчас пойду спать. Покойной ночи.
И он поцеловал сестру в лоб, мельком взглянув на ее лицо, над которым все еще не задернули шторку.
Он хорошо выспался и еще до полудня вернулся домой. Радость Флер, выбежавшей встречать его, и солнечный покой реки пролили бальзам на его сердце, так что он не без аппетита позавтракал. После завтрака к нему на веранду пришел старший садовник.
- Выставку цветов отложили, сэр. Сегодня не откроют. А немцы, похоже, зарвались, сэр, как вы полагаете?
- Не знаю, - сказал Сомс. Все, казалось, воспринимали войну, как веселый пикник, и это раздражало его.
- И лорд Китченер, на счастье, здесь, - сказал садовник. - Уж он-то им покажет!
- Война может продлиться и год и больше, - сказал Сомс. - Так что не тратьте зря деньги, понятно?
Садовник удивился.
- А я думал...
- Думайте, что хотите, но никаких лишних трат, и готовьтесь сеять овощи. Ясно?
- Ясно, сэр. Так вы думаете, это дело серьезное, сэр?
- Да, - сказал Сомс.
- Слушаю, сэр.
Садовник удалился. И у этого ветер в голове! В том-то и беда: сердце у людей доброе, а вот голова не работает. У немцев, говорят, головы большие, круглые, а затылок срезан. Да, помнится, так оно и есть. Он вошел в дом и взял "Таймс". Читать газеты - больше как будто ничего и не оставалось. Вошла Аннет с румянцем на щеках и клубком шерсти в руке.
- Ну, - сказал он, выглядывая из-за газеты, - теперь ты довольна?
Она подошла ближе.
- Брось газету, Сомс, дай я тебя поцелую.
- Это по какому же случаю?
Аннет отбросила газету в сторону и села к нему на колени. Потом положила руки ему на плечи, наклонилась и поцеловала его.
- Потому что вы не покинули мою родину в беде. Я горжусь Англией.
- В первый раз слышу, - сказал Сомс. Она была не легонькая, от нее пахло вербеной. - Не знаю, право, - добавил он, - какую пользу мы можем принести. Разве что на море.
- О, но это все, что нужно. Теперь мы не приперты к стене, мы опираемся на вас.
- Ты-то безусловно, - сказал Сомс, нисколько, впрочем, не огорчаясь этим обстоятельством.
Аннет встала. Вид у нее был преображенный.
- Теперь мы разобьем этих ужасных немцев. Сомс, нужно расстаться с фрейлейн. Нельзя больше ее держать.
- Я этого ждал. Но почему? Она-то чем виновата?
- Оставить в доме немку? Нет!
- Да почему? Какой от нее вред? А если ты ее уволишь, что ей делать?
- Что угодно, лишь бы не в моем" доме. Почем мы знаем, может, она шпионка.
- Чушь!
- Ах, вы, англичане, так туго соображаете, всегда спохватываетесь слишком поздно.
- Не вижу проку в истериках, - буркнул Сомс.
- О нас будут говорить по всей округе.
- Пусть говорят.
- Non! Я уже сказала ей, чтобы собиралась. А Флер после каникул отдадим в закрытую школу. Не возражай, Сомс, я не оставлю в своем доме немку. "A la guerre comme a la guerre".
Сомс проворчал что-то очень неодобрительное. Ну, закусила удила! Чувство справедливости в нем" было глубоко оскорблено, однако рассудок подсказывал, что если спорить с Аннет, положение станет невыносимым.
- Тогда пришли ее ко мне, - сказал он.
- Только не вздумай с ней нежничать, - сказала Аннет и ушла.
"Нежничать"! Это слово возмутило его. "Нежничать"! Он все еще возмущался, когда до его сознания дошло, что гувернантка стоит перед ним.
Это была молодая женщина высокого роста, румяная, с немного выступающими скулами и честными серыми глазами, и стояла она молча, сцепив опущенные руки.
- Скверная получилась история, фрейлейн.
- Да, мистер Форсайт. Madame говорит, что я должна уехать.
Сомс кивнул.
- Французы очень эмоциональны. У вас есть какие-нибудь планы?
Гувернантка покачала головой. Сомс прочел в этом движении полную безнадежность.
- Какие у меня могут быть планы? Никто не захочет меня держать. Мне нужно было уехать в Германию неделю назад. А теперь меня выпустят?
- Почему бы нет? Мы ведь здесь не на побережье. Поезжайте в Лондон, поговорите с кем следует. Я дам вам письмо, подтвержу, что вы отсюда не выезжали.
- Благодарю вас, мистер Форсайт. Вы очень добры.
- Я-то не хочу, чтобы вы уезжали, - сказал Сомс. - Все это глупости; но тут я бессилен. - И, заметив, что на скулах у нее блестят две большие слезы, он поспешил добавить: - Флер будет скучать без вас. Деньги у вас есть?
- Очень мало. Я все время отсылала мое жалованье старикам родителям.
Вот оно! Старики родители, Малые дети, больные, и все прочее. Жестоко это! И он же сам толкает человека в пропасть! А внешность у нее приятная. Ничего ей не поставишь в упрек, кроме войны!
- На вашем месте, - сказал он медленно, - я бы не стал терять времени. Поезжайте сейчас же, пока они еще только осматриваются. А потом начнется такая истерика... Погодите, я дам вам денег.
Он подошел к старинному ореховому бюро, которое купил по случаю в Рэдинге, - прекрасная вещь, с потайным ящичком, и продали за бесценок. Сколько же ей дать? Все так неопределенно... Она стояла совсем тихо, но он чувствовал, что слезы бегут у нее по щекам.
- Ну их к черту, - сказал он вполголоса. - Я дам вам жалованье за три месяца и пятнадцать фунтов наличными на дорогу. Если вас не выпустят, дайте мне знать, когда все истратите.
Гувернантка подняла сцепленные руки.
- Я не хочу брать у вас деньги, мистер Форсайт.
- Глупости. Возьмете все, что я вам даю. Я этого не хотел. По-моему, вам нужно было у нас остаться. При чем здесь женщины?
Он достал из потайного ящичка нужное количество банкнот и вернулся на середину комнаты.
- Я вас отправлю на станцию. Поезжайте и сегодня же обратитесь куда следует. Пока вы собираетесь, я напишу письмо.
Гувернантка наклонилась и поцеловала ему руку. Такое с ним случалось впервые, и нельзя сказать, чтобы это ему понравилось.
- Ну что вы, что вы, - сказал он и, присев к бюро, написал:
"Сэр!
Подательница сего, фрейлейн Шульц, последние полтора года была гувернанткой моей дочери. Могу засвидетельствовать ее хорошее поведение и недюжинные знания. Все это время она прожила в моем доме в Мейплдерхеме, если не считать двух отпусков, проведенных, насколько мне известно, в Уэльсе. Фрейлейн Шульц желает возвратиться в Германию, и Вы, я надеюсь, ей в этом! посодействуете.
