Бенедикт Спиноза - Этика

Ознакомительная версия.

ПОЛОЖЕНИЕ XLIX

В душе нет никакого желания или утверждения и отрицания, кроме того, которое заключает в себе идея, поскольку она есть идея.

В душе (по пред. пол.) нет неограниченной способности желания или нежелания, но есть только отдельные желания, именно то или другое утверждение, то или другое отрицание. Итак, представим себе какое-нибудь отдельное желание, например то состояние мышления, по которому душа утверждает, что три угла треугольника равны двум прямым. Это утверждение заключает в себе представление, или идею треугольника, т. е. оно не может быть представлено без идеи треугольника. Ибо это будет одно и то же, скажу ли я, что А должно содержать в себе представление В, или что А не может быть представлено без В. Далее, это утверждение (по акс. 3 этой части) также не может быть без идеи треугольника. Итак, это утверждение не может ни существовать, ни быть представлено без идеи треугольника. Затем, эта идея треугольника должна заключать в себе это же утверждение, а именно, что три его угла равняются двум прямым.

Поэтому, и наоборот, эта идея треугольника не может ни существовать, ни быть представлена без этого утверждения; следовательно (по опр. 2 этой части), это утверждение принадлежит к сущности идеи треугольника и есть не что иное, как она сама. И что мы сказали об этом желании (так как мы взяли его произвольно), – то же следует сказать и о каждом желании, а именно, что оно есть не что иное, как идея, – что и требовалось доказать.

Воля и разум – одно и то же.

Разум и воля не что иное, как сами отдельные желания и идеи (по пол. 48 этой части и его схолии). Но отдельное желание и идея (по пред. пол.) – одно и то же. Следовательно, воля и разум – одно и то же, что и требовалось доказать.

Этим мы устранили причину, которой обычно приписываются ошибки. Выше мы показали, что ложность состоит в недостатке познания, которым страдают извращенные и спутанные идеи. Поэтому ложная идея, поскольку она ложна, не заключает в себе достоверности. Итак, мы говорим, что человек успокоился на чем-нибудь ложном и не сомневается в нем, то говорим не то, что он уверен в нем, но только то, что он не чувствует сомнения или что он успокоился на ложном потому, что не было причин, которые заставляли бы его воображение колебаться (см. об этом схолию пол. 44 этой части). Итак, как бы, по нашему предположению, человек ни придерживался ложного, мы все-таки никогда не скажем, что он уверен в нем. Ибо под уверенностью мы понимаем нечто положительное (см. пол. 43 этой части с его схолией), а не отсутствие сомнения. Под отсутствием же уверенности мы понимаем ложность. Но для более полного разъяснения предыдущего положения нужно сказать еще кое– что. Затем остается ответить на возражения, которые могут быть приведены против нашего учения. И наконец, для устранения всяких сомнений я посчитал необходимым показать некоторые выгоды этого учения. Я говорю некоторые, потому что главные выгоды яснее будут поняты из того, что мы скажем в части V.

Итак, я начну с первого и предупреждаю читателей, чтобы они тщательно делали различие между идеей или представлением (сопсерtus) души и образами вещей, которые мы воображаем. Затем необходимо делать различие между идеями и словами, которыми мы обозначаем вещи. Ибо потому, что многие или прямо смешивают эти три вещи, т. е. образы, слова и идеи, или недостаточно старательно, или же недостаточно осторожно различают их, они не знают совсем этого учения о воле, которое, однако, необходимо знать как для умозрения, так и для мудрого устройства жизни. На самом деле, кто думает, что идеи состоят в образах, которые образуются в нас вследствие движения тел, тот убежден, что те идеи вещей, составить подобного образа которых мы не можем, – не суть идеи, а лишь вымыслы, которые мы составляем по свободному произволу воли; следовательно, он смотрит на идеи как на немые изображения на картине и, зараженный этим предрассудком, не видит, что идея, поскольку она есть идея, заключает в себе утверждение или отрицание. Далее, те, которые смешивают слова с идеей или с самим утверждением, которое содержится в идее, думают, что они могут хотеть противоположное тому, что они чувствуют, тоща как они только на словах утверждают или отрицают что-нибудь противоположное тому, что они чувствуют. Но этих предрассудков легко может избежать тот, кто вникает в природу мышления, которая вовсе не содержит в себе представления (сопсерtus) протяжения; и потому тот ясно поймет, что идея (так как она есть состояние (modus) мышления) не может состоять ни в образе какой-нибудь вещи, ни в словах. Ибо сущность слов и образов составляется одними телесными движениями, которые вовсе не содержат представления (conceptus) мышления.

Этих немногих замечаний достаточно для данного предмета. Поэтому я перехожу к упомянутым возражениям. Из них первое состоит в том, что считают несомненным, что воля простирается дальше, чем разум, и потому она отлична от него. Основание же, почему думают, что воля простирается дальше, чем разум, заключается в том, что, как говорят эти люди, они знают по опыту, что для того, чтобы соглашаться на бесконечное множество других вещей, которые мы не воспринимаем, нам не нужно большей способности соглашаться или утверждать и отрицать, чем той, какую мы уже имеем; но нужна большая способность понимания. Следовательно, воля отличается от разума тем, что он конечен, а она бесконечна. Во-вторых, нам могут возразить, что опыт, по-видимому, самым ясным образом учит, что мы можем задерживать наше суждение, чтобы не соглашаться на вещи, которые мы воспринимаем; что подтверждается также и тем, что ни о ком не говорится, что он обманывается, поскольку он воспринимает что-нибудь, но лишь поскольку он соглашается или не соглашается. Например, кто воображает крылатого коня, тот этим самым еще не соглашается, что существует конь с крыльями, т. е. он при этом не обманывается, если только вместе с тем он не допускает, что существует крылатый конь. Итак, опыт, по-видимому, яснейшим образом учит, что воля или способность соглашаться свободна и отлична от способности понимания. В-третьих, могут возразить, что одно утверждение, по-видимому, содержит не больше реальности, чем другое, т. е. нам нужно, по-видимому, не больше силы для того, чтобы утверждать как истинное то, что истинно, чем для того, чтобы утверждать как истинное нечто такое, что ложно. Но мы чувствуем, что одна идея имеет больше реальности или совершенства, чем другая; ибо чем больше одни предметы имеют совершенства по сравнению с другими, тем и идеи их совершеннее других идей: из этого, по-видимому, также открывается различие между разумом и волей. В-четвертых, могут возразить: если человек действует не по свободе воли, то что произойдет, если он будет находиться в равновесии подобно ослице Буридана? Неужели он погибнет от голода и жажды? Если я соглашусь с этим, то буду казаться представляющим ослицу или статую человека, а не человека; если же не соглашусь, то должен буду признать, что он сам себя определяет и, следовательно, имеет способность ходить и делать, что хочет. Кроме этих возражений могут быть, вероятно, сделаны и другие; но так как я не обязан разбирать все, что каждому может прийти на ум, то я постараюсь ответить только на эти возражения и как можно короче. – На первое возражение я скажу, что я согласен, что воля простирается дальше, чем разум, если под разумом понимать только ясные и отчетливые идеи; но я отрицаю, что воля простирается дальше, чем восприятие или способность представления. И я не понимаю, почему способность желания скорее может быть названа бесконечной, чем способность чувствования; ибо как мы можем утверждать бесконечное множество вещей, одно, впрочем, после другого, потому что бесконечного множества вещей нельзя утверждать одновременно, той же способностью желания, точно так же мы можем ощущать или воспринимать бесконечное множество тел (именно одно после другого) той же способностью чувствования. Если мне скажут, что есть бесконечное множество вещей, которое мы не можем воспринимать, то я возражу, что мы его также не можем достичь никаким мышлением и, следовательно, никакой способностью желания. Но скажут, что если бы Бог захотел, чтобы мы воспринимали и это множество вещей, то он должен был бы дать нам большую способность восприятия, но не большую способность желания, чем какую он дал нам. Это все равно, как если бы сказали, что если бы Бог захотел сделать, чтобы мы понимали бесконечное множество других существ, то он должен был бы дать нам больший разум, но не более общую, чем какую он дал, идею существа, чтобы мы могли охватить это бесконечное множество существ. Ибо мы показали, что воля есть всеобщее существо или идея, которой мы выражаем отдельные желания, т. е. то, что обще им всем. И потому когда эту общую идею всех желаний или всеобщую идею считают способностью, то нет ничего удивительного, если они говорят, что эта способность простирается дальше границ разума, в бесконечность. Ибо всеобщее одинаково приложимо к одному, к многому и к бесконечному множеству индивидуумов. На второе возражение я отвечу, что я отрицаю, будто мы можем свободно задерживать наше суждение. Ибо когда мы говорим, что кто-нибудь задерживает свое суждение, мы этим говорим только то, что он, что он не вполне воспринимает вещь. Итак, задержка суждения есть на самом деле восприятие, а не свободная воля. Чтобы яснее понять это, предположим, что, мальчик воображает лошадь и не воспринимает ничего другого. Так как это воображение содержит в себе существование лошади (по королл. пол. 17 этой части) и мальчик не воспринимает ничего, что уничтожало бы существование лошади, то он необходимо будет представлять лошадь присутствующей и не будет сомневаться в ее существовании, хотя и не будет уверен в нем. Это мы ежедневно испытываем в сновидениях, и я не думаю, что кто-то полагает, что при сновидениях он имеет свободную власть задерживать суждения о том, что он видит во сне, или сделать так, чтобы ему не снилось то, что снится; и тем не менее случается, что мы и во сне задерживаем суждение, именно когда нам снится, что мы видим сон. Далее, я согласен, что никто не обманывается, поскольку он воспринимает; т. е. согласен, что образы воображения в душе, рассматриваемые сами по себе, не заключают в себе ошибку (см. схолию пол. 17 этой части), но я отрицаю, чтобы человек ничего не утверждал, поскольку он воспринимает. Ибо что значит воспринимать крылатого коня, как не утверждать о коне, что он имеет крылья. Ибо если душа не воспринимает ничего другого кроме крылатого коня, то она будет представлять его присущим себе и не будет иметь ни причины сомневаться в его существовании, ни способности не соглашаться, если только воображение крылатого коня не соединено с идеей, которая уничтожает существование этого коня, или если она воспринимает; что ее идея крылатого коня неполна, и тогда она или будет необходимо отрицать существование такого коня, или необходимо будет в нем сомневаться. Этим, по-моему, я ответил и на третье возражение, а именно, что воля есть нечто всеобщее, что приложимо ко всем идеям, и что она означает только то, что обще для всех идей, а именно утверждение, которого полная сущность, поскольку она представляется абстрактно, должна находиться в каждой идее и в этом только отношении одна и та же во всех, а не поскольку воля рассматривается как составляющая сущность какой-либо идеи; ибо в этом смысле отдельные утверждения столь же различны между собой, как и сами идеи. Например, утверждение, которое содержится в идее круга, так же отлично от утверждения, содержащегося в идее треугольника, как сама идея круга отлична от идеи треугольника. Затем я безусловно отрицаю, чтобы нам нужна была одинаковая сила мышления, как для утверждения истинным того, что истинно, так и для утверждения истинным того, что ложно. Ибо эти два утверждения, если посмотреть на душу, относятся между собою как бытие или небытие; в самом деле, в идеях нет ничего положительного, что составляло бы форму лжи (см. пол. 35 этой части с его схолией и схол. пол. 47 этой части). Поэтому здесь нужно обратить особое внимание на то, как мы легко обманываемся, когда смешиваем общее с частным и существа мыслимые и отвлеченные с реальными. Что касается, наконец, четвертого возражения, то я говорю, что я вполне согласен, что человек, поставленный в такое состояние равновесия (именно когда он чувствует жажду и голод и видит пищу и питье, которые находятся от него в одинаковом расстоянии), умрет от голода и жажды. Если же меня спросят, не следует ли такого человека считать скорее ослом, чем человеком, то я скажу, что не знаю, так же как я не знаю, чем нужно считать того, кто надевает себе петлю на шею, и как нужно смотреть на мальчишек, дураков, безумных и проч.

Ознакомительная версия.