- Как по-твоему, что это значит? - спросил я.
- Почем я знаю, - сказал Виктор. - А впрочем, давай попробуем делать, как он советует. Завтракать мы кончили, так давай считать.
- Вот ложка, - сказал я. - Раз. Но прежде, чем перейти к двум, рассмотрим эту ложку и определим, что это такое.
- Нет, - сказал Виктор, - он не велит этого делать. Нужно считать - и больше ничего. Так вот, эта тарелка с остатками яичницы, жареной ветчины и картофеля - два.
- Ладно, - сказал я. - Чашка кофе - три.
- Старик за стойкой - четыре.
- Что такое? - спросил старик за стойкой.
- Вы - это четыре, - сказал Виктор.
- Четыре? - повторил старик русский. - Как это так?
- Четвертый номер, - сказал Виктор.
- Что случилось, почему сегодня без музыки? - спросил старик.
- Этот никель для автомата - пять, - сказал я.
Я опустил монетку в автомат, и снова женщина стала спрашивать мужчину, зачем он так нехорошо поступает.
- Окно, - сказал Виктор, - шесть.
- Весь город, - сказал я, - семь.
- Весь земной шар, - сказал Виктор, - восемь.
- Вся вселенная, - сказал я, - девять.
- Ну, вот и досчитались, - сказал Виктор. - Начнешь с какой-то ложки, а заедешь бог знает куда.
- Интересно, куда он клонит, этот человек? - сказал я.
- Что, если ответить на его письмо?
- А что мы ему можем сказать?
- Ну мало ли что? Скажем, что получили его письма, и поблагодарим.
- Его письма адресованы к людям всего мира.
- Мы двое из них, - сказал Виктор. - Кто-нибудь должен был подобрать письмо на улице и прочесть. Что он может иметь против двух рядовых, которые ночуют в соседней гостинице?
- Но он вовсе не просит, чтобы ему отвечали.
- Он просто забавляется, - сказал Виктор.
- Интересно бы знать, почему он не в армии? - сказал я. - Я видел его в окно вчера утром. Он еще не так стар, и, судя по всему, у него завидное здоровье.
- Может быть, он работает в военной промышленности.
- Да он нигде не работает.
- Почем ты знаешь?
- Он об этом говорит в первом письме.
- В таком случае он, наверно, "4-ф"(Не годен к военной службе), сказал Виктор. - Счастливчик.
На следующее утро, когда я пошел за очередным письмом, меня опередила хорошенькая девушка. Я не знал, как быть, и сказал:
- Простите, мне кажется, это письмо - для меня.
- Здесь написано "Людям всего мира", - сказала девушка.
- Угу, - согласился я. - Оно вам очень нужно?
- Я не знаю, - отвечала девушка. - Что в нем такое?
- Ничего, - сказал я. - Это шутка. Я получаю такие письма каждое утро.
- А вдруг это письмо как раз для меня? - сказала девушка. - Ведь это я нашла его.
- Вы хотите оставить его у себя?
- Может быть, в нем что-нибудь да есть, - сказала девушка. - Может быть, деньги.
- Не думаю, - говорю я. - Вот что я вам скажу. Вскройте письмо и прочтите. Если вы после этого захотите его сохранить, дайте мне его на минутку, я его прочту и верну вам. Если же оно вам не понадобится, я заплачу вам доллар за него, - если вы, конечно, не возражаете?
- А зачем оно вам?
- Просто так.
Тут я случайно взглянул наверх. У окна сидел этот самый человек. Я думал, он отодвинется, чтобы его не было видно, но он сидел и наблюдал.
Я помахал ему рукой в виде приветствия - совсем не по-военному, - и он ответил мне тем же.
Девушке нужно было на работу в закусочную-автомат на 57-й улице, и она не могла больше ждать. Я пошел рядом с ней и все время оборачивался посмотреть, наблюдает ли еще за нами этот человек. А он высунулся в окошко и глядел нам вслед.
- Если письмо стоит доллар, - сказала девушка, - оно может стоить и дороже.
- Ну так оставьте его себе, - сказал я. - Только дайте мне прочесть.
В это время нас догнал Виктор.
- Что случилось? - спросил он. - Какие-нибудь осложнения?
- Эта девушка подняла письмо раньше меня, - сказал я. - Она опаздывает на работу, а мы, если задержимся, можем опоздать к подъему.
- Ну так поспешим, - сказал Виктор. - Пускай забирает письмо.
- Хорошо, - сказал я.
Мы взяли на углу такси, понеслись через 59-ю улицу и Квинсборо- бридж и поспели в казарму как раз вовремя.
За завтраком мы пробовали угадать, что было в письме, но, конечно, угадать не могли, и поэтому в обеденный перерыв я взял такси и поехал в закусочную-автомат на 57-й улице посмотреть, не смогу ли я купить или взять на время письмо у девушки. Она была очень занята, но сказала:
- Письмо это мое, и я его у себя оставлю.
- Можно мне его прочесть? - спросил я. - Я его сейчас же верну, обещаю вам это, и дайте мне ростбиф с макаронами и бобами.
Девушка вынула письмо из кармашка. Я спросил, нельзя ли мне прочесть его за едой.
- Только не убегайте с ним, - сказала она, и я обещал.
Девушка, по-видимому, была права. Письмо предназначалось ей или, во всяком случае, столько же ей, сколько мне, или Виктору, или кому бы то ни было. В письме было сказано вот что:
"Пища - это все, поэтому ешьте медленно и замечайте, что вы едите. Поймите, какое это благо - обладать возможностью есть. Испытывать голод значит жить. Утолять голод - значит жить превосходно. Утолять физический голод всегда хорошо, но утолять духовную жажду еще лучше. Познайте, чего вы жаждете, ибо больше всего вы страдаете от незнания природы жажды своей. Так, например, нельзя допускать, чтобы трава заменяла славу, ибо, если вы жаждете славы, никакая трава вашей жажды не утолит. Нужно смотреть в глубь вещей. Нужно познать их достоинство. Если из травы выварить ее существо, она не утолит даже физического голода. Если вы жаждете красоты, раскройте глаза, и вы увидите, что красота заложена во всем - но только с раскрытыми глазами вы сможете насытить свою жажду. Не закрывайте глаз, не будьте слепы. Если вы жаждете чего-то одного, не пытайтесь удовлетвориться чем-нибудь другим. Не прибегайте к заменителям. Учитесь считать. Учитесь видеть. Познайте самого себя. Познайте окружающий мир. Благодарите бога за качество вещей и спите себе с миром, как если бы вы были не более чем порождением поля, лежащего под паром".
Я отдал письмо обратно девушке.
- Большое вам спасибо, - сказал я. - Что вы намереваетесь делать с этим письмом?
- Сохраню его, - сказала девушка. - Буду читать, пока не пойму.
Я решил обязательно поднять письмо, которое появится улице на следующее утро, но, когда я туда пришел, письма не было. А эта девушка как раз проходила мимо и спросила:
- Что вы там ищете?
- Ничего, - отвечал я. - Если я дам вам доллар, не дадите ли вы мне копию вашего письма?
- Ладно, - сказала девушка.
Я дал ей доллар и попросил ее оставить копию письма у портье гостиницы, и она исполнила мою просьбу.
И на следующее утро нового письма на улице не было.
За завтраком Виктор спросил:
- В чем дело, опять нет письма?
- Он уехал, - сказал я. - Он говорил об этом в своем первом письме. Я подумал и решил, что это писатель, который разучился писать, или ему надоело, а может, он вдруг открыл, что и не писатель он вовсе, и вот в утешение себе решил позабавиться - над собой, над писанием, над писателями словом, надо всем и над всеми.
- Наверно, у него какое-нибудь несчастье, - сказал Виктор. - Я вот несчастлив оттого, что я в армии. А ты отчего несчастлив?
- Не знаю, - сказал я.
Но я знал, что я несчастлив по многим причинам, особенно из-за отца, который опять пропал, и никаких следов не найти. Лу написал мне, что с отцом целый месяц все было в порядке, он был очень мил, много помогал ему в баре на Тихоокеанской улице. Его все полюбили и, когда его не было в баре, спрашивали Лу: "А где Валенсия?" Лу прозвал моего отца Валенсией, потому что он постоянно пел эту песню, и под этим именем Лу со всеми его и знакомил. Он послал отца к портному, и тот сшил ему три новых костюма и два пальто, а поселили его этажом выше над баром, в квартирке из трех комнат. Целый месяц он очень много помогал Лу уже одним тем, что проводил все время в баре, и Лу заработал так много денег, что собирался расширить дело - превратить бар в большой ресторан с буфетом, а отца моего сохранить при деле, так как он приносил ему счастье и все его любили. Потом вдруг как-то вечером отец в бар не явился. Лу поднялся наверх в его комнаты, и оказалось, что все три новых костюма и два пальто висят на месте, а отца и след простыл. Впрочем, Лу писал, чтобы я не беспокоился, он опять его найдет. Лу говорил, что мой отец - самый лучший человек на свете и очень ему нужен в его новом ресторане.
А последние письма, которые я получил от самого отца, были совсем на него не похожи. Такие письма люди пишут, когда хотят скрыть свои намерения. Слишком уж весело они были написаны. Я не был уверен, но мне почему-то казалось, что скоро я увижу отца в Нью-Йорке.
На следующее утро я решил посмотреть еще раз, нет ли на улице нового письма от того человека, напротив, и действительно, письмо там лежало. Конверт был адресован, как и всегда, "Людям всего мира", только надписан был от руки. Я вскрыл письмо и прочел: "Иди ты, Джексон, к..."
Я посмотрел наверх, на наши окна, и увидел Виктора, Он высунулся из окна и заливался хохотом. Он продолжал смеяться, и когда сбежал вниз, потом остановился и сказал:
