А последние письма, которые я получил от самого отца, были совсем на него не похожи. Такие письма люди пишут, когда хотят скрыть свои намерения. Слишком уж весело они были написаны. Я не был уверен, но мне почему-то казалось, что скоро я увижу отца в Нью-Йорке.
На следующее утро я решил посмотреть еще раз, нет ли на улице нового письма от того человека, напротив, и действительно, письмо там лежало. Конверт был адресован, как и всегда, "Людям всего мира", только надписан был от руки. Я вскрыл письмо и прочел: "Иди ты, Джексон, к..."
Я посмотрел наверх, на наши окна, и увидел Виктора, Он высунулся из окна и заливался хохотом. Он продолжал смеяться, и когда сбежал вниз, потом остановился и сказал:
- Нашел сегодня что-нибудь на улице?
Мы прохохотали всю дорогу до казармы, всю утреннюю поверку, всю дорогу до ресторана и весь завтрак.
А вечером, когда я пришел домой, портье мне сказал, что кто-то ждет меня в вестибюле. Это был отец, он спал в большом кресле в длинном гостиничном коридоре. Я сел рядом и стал ждать, когда он проснется. Отец выглядел довольно неважно, но я все равно был рад его видеть. Прошел целый час, пока он проснулся. Я ничего ему не сказал, и он тоже. Мы просидели так молча минут десять-пятнадцать, потом я велел коридорному подать бутылку шотландского виски со льдом и пару стаканов.
Я налил отцу и себе до краев, и отец сказал:
- К тому времени, когда кончится война, ты станешь таким же забулдыгой, как я.
- Ну и отлично, - ответил я.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Весли рассказывает отцу о своей молодой жизни в эту войну, а отец рассказывает ему о своей молодой жизни в ту войну
Я послал Лу телеграмму о том, что отец мой приехал в Нью-Йорк повидаться со мной. Лу ответил тоже телеграммой, что благодарит бога и высылает отцу воздушной почтой его новую одежду. Кроме того, он перевел телеграфом триста долларов на расходы отца в Нью-Йорке. Лу сообщал, что перестройка помещения под ресторан подвигается хорошо и он рассчитывает, что отец вернется к открытию, через шесть недель. Он спрашивал, не войдет ли отец в долю на процентах прибыли. Подробности обещал сообщить письмом.
Через три дня прибыла отцовская одежда и большое письмо от Лу для отца и меня. Я вручил письмо отцу, но он отдал мне его обратно и попросил прочесть вслух. Лу был настроен очень серьезно. Отец был ему нужен в его деле. Лу хотел заключить с ним соглашение, письменно или на словах - все равно. Он был рад, что отец в Нью-Йорке, во- первых, потому, что знал, что отцу приятно со мной повидаться, а во-вторых, потому, что отец мог бы ознакомиться с нью-йоркскими барами и ресторанами и выяснить, что они собой представляют. Лу писал, что его вполне бы устроило, если бы отец пошел в дело в третьей доле, и спрашивал, устроит ли это отца, обязанность которого - сидеть в ресторане с восьми часов вечера и до двух часов ночи, то есть до закрытия. Лу сообщал, что третьим участником в деле будет Доминик Тоска, который целиком стоит за то, чтобы пригласить в долю и моего отца. Лу разговаривал с Домиником по междугородному телефону. Он находил, что зарабатывает слишком много денег для себя и Доминика даже при высоких налогах, а так как Доминик был в армии, то ему был нужен кто-нибудь, кто был бы при нем, но он не хотел никого, кроме моего отца. Так вот, что вы на это скажете?
Отец долго ничего не говорил. Он только взял бутылку и налил себе стаканчик, а я все ждал, что он скажет.
- Ну, как ты думаешь? - спросил отец.
- По-моему, Лу человек надежный, - сказал я.
- А ты не думаешь, что он это все - из одной доброты? Ведь делать мне там совершенно нечего.
- Рестораны и бары - это такое уж место... - сказал я, - Понравится там кто-нибудь человеку, и он непременно придет туда еще раз. Со мной так бывало. Конечно, Лу сначала был просто добр к тебе и ко мне, но мне кажется, в письме он говорит то, что думает. Мне кажется, ты ему будешь нужен в его новом деле.
- Не могу я получать третью долю прибыли, не вложив в дело денег, сказал отец. - Я ничего в этом не смыслю, но я знаю, что третья часть прибыли в таком деле, как у Лу, это очень много денег.
- По-моему, ты должен довериться Лу, - сказал я. - Если ты получишь слишком много денег, ты сможешь их ему отдать при случае, когда они ему будут нужны. А тебе это ничего - сидеть там по шесть часов каждый вечер?
- Я всегда сижу где-нибудь часов шесть по вечерам, - сказал отец.
- И много ты пил у Лу в баре?
- Меньше, чем в других местах. Там все по-солидному.
- А почему ты уехал?
- Меня это стесняло. Думал, я мешаю. Да и тебя хотел повидать.
Он помолчал немного, потом сказал:
- Ты здорово изменился с тех пор, как я тебя видел. Что это с тобой?
- Повзрослел, - сказал я. - В армии люди быстро взрослеют. Да еще вот воспалением легких болел, в госпитале провалялся - это мне тоже чего-нибудь да стоило. И с женщиной одной познакомился в баре.
- Воспалением легких? - удивился отец. - Почему я об этом не знал?
- Да я все собирался тебе написать.
- И в тяжелой форме?
- Вирусное, говорят. Думал, умру.
- А почему не умер?
- Что?
- Как случилось, что ты выжил?
- Там в госпитале был один парнишка, японец. Он приходил и сидел возле моей постели.
- Японец? - переспросил отец. - Ты уверен?
- Японца от китайца я могу отличить, - сказал я. - Этот был японец. Он тоже только что перенес пневмонию.
- Так что же он делал?
- Да ничего. Просто сидел и дежурил. Подарил мне три маленьких апельсина. Мне и поговорить-то с ним ни разу не пришлось, даже не знаю, кто он такой.
- Японцев все ненавидят, - сказал отец. - А ты - нет?
- Нет. А ты?
- Тоже нет. Так что же он все-таки сделал, что тебе стало лучше?
- Просто сидел - и все. Засыпаю и знаю - он тут. И когда ни проснусь, он все сидит рядом. А когда я его раз не застал, я понял, что худшее все позади. А через две недели, когда мне стало гораздо лучше, я и сам стал просиживать у кровати больного, которому было хуже, чем мне.
- А это кто был?
- Парнишка по имени Лерой Гаррисон. Я узнал его имя по табличке на койке.
- А он кто был?
- Негр.
- И что же, он выздоровел?
- Меня выписали раньше, чем я мог узнать, как у него дела складываются.
- Ты ему что-нибудь подарил?
- Я не знал, понравится ли ему это, и ничего не подарил.
- Но японский мальчик подарил тебе три апельсина.
- Наверно, он знал, что я ничего не буду иметь против.
- А ты их съел?
- Что ты! Конечно, нет. Я их берегу.
- Зачем?
- Просто так, мне хочется. Кожура на них вся высохла и сморщилась.
- А негритянский парнишка просыпался и видел, что ты тут сидишь?
- Несколько раз.
- Что ты ему говорил?
- Ничего.
- Ты думаешь, ему хотелось, чтобы ты там сидел, когда он проснется?
- Не знаю наверное, но думаю, что да. Мне ведь хотелось увидеть японца, когда я проснусь.
- А ты улыбался негру?
- Да нет, чему тут улыбаться? Бедняга был на волосок от смерти, так же как и я перед этим.
- А японец тебе улыбался?
- Нет, что ты! Он тоже умирал незадолго до того.
- Я хотел бы, чтобы этот негр выздоровел, - сказал мой отец.
- Я тоже.
Он опять помолчал, потом спросил:
- Что это за женщина, с которой ты познакомился?
Я рассказал отцу, что знал об этой женщине. Он налил себе еще стаканчик - и мне на этот раз тоже - и сказал:
- А ты стал почти красавцем. С чего бы это - от пневмонии или от женщины?
- Ты шутишь, я думаю.
- Не без этого.
Некоторое время мы пили молча, потом отец сказал: - Ну, так что ты обо всем этом думаешь?
- Я думаю, тебе нужно надеть новый костюм и отправиться изучать нью-йоркские рестораны для Лу. По-моему, тебе нужно вступить в дело с ним и с Домиником.
- Да я не об этом, - сказал отец. - Я о том, что будет с тобой дальше в эту войну, - как ты думаешь?
- Кто знает, - ответил я. - Ты-то знал, что с тобой будет в ту войну, в которой ты участвовал?
- Имел довольно ясное представление.
- Ты молодец. Не поужинать ли нам вместе в каком-нибудь ресторане, который ты заодно можешь посмотреть для Лу?
- А может, тебе больше хочется поужинать с твоей женщиной?
- Нет. Я вообще не знаю, буду ли еще с ней встречаться.
- Почему же?
- Мне хочется найти девушку, чтобы жениться и иметь семью.
- Вот это дело стоящее. Ты хочешь сына, верно?
- Да. Откуда ты знаешь?
- Каждый человек хочет сына, когда начнет понимать, что ему самому, может быть, и не одолеть подъема.
- Какого подъема?
- Всю войну, - сказал отец, - я смертельно боялся, что мне так и не доведется поглядеть на тебя, а ничего другого мне не было нужно - только бы поглядеть на своего сынишку. Но тогда я даже еще не встретился с твоей матерью. Я не знал еще, кто она будет и где я ее найду. До войны я и жить-то не начинал как следует, а на войне могло так случиться, что никогда и не удастся начать. Вот поэтому я и остался жить, даже когда понял, что я хуже мертвого - весь искромсанный, ни на что не пригодный - жалкое подобие человека.
