- Есть один, - отозвался спокойно тот юноша, что еще раньше поздоровался с ней. - Приставить к этому дому, вот что перед нами, лестницу, пройти поверху, все время под струей из рукава, спустить кого-нибудь во двор на веревке, вытащить по одному ребятишек и с рук на руки сюда передать!
- М-да, - буркнул рабочий, в сердцах сдергивая фуражку. - А где тот смельчак, кто на горящую крышу полезет?
- Вот он, я, - ответил юноша невозмутимо.
- А другой, кто туда, в самое-то пекло, опустится и погибнет там, коли бросите вы его? А? Кто доверится-то вам?
- Я доверюсь, я! - с жаром вскричала Шатакела. - Быстрее только лестницу да веревку сюда!
И, не долго думая - а всего меньше о том воспламеняющем действии, какое в свой черед произведет это на окружающих, - расстегнула скреплявшие верхнюю одежду аграфы и сбросила ее. На ней не осталось ничего, кроме открывших плечи и обрисовывавших всю дивную фигуру батистовой рубашки да шелковых шальвар индийского покроя - до колен, где они оканчивались пышными кружевными манжетами.
Все близ стоящие забыли даже о пожаре.
- Вперед, господа! - не замечая этого пагубного эффекта, громким, звучным голосом воскликнула она. - Лестницу давайте, ведь матери по детям своим плачут, поспешите!
- Клянусь богом, у этой женщины есть сердце, - пробормотал рабочий и не мешкая бросился за лестницей и веревкой, которые и притащил вскоре с товарищами.
Длинную лестницу приставили к горящему дому. Шатакела обвязалась веревкой вокруг талии и махнула юноше, чтобы лез вперед. Народ единодушным "ура" напутствовал храбрецов. Женщины у дома напротив упали на колени, молясь за благополучный исход.
Шатакела с юношей, словно по молчаливому уговору, карабкались друг за другом вверх. Вот юноша достиг горящей кровли и сделал спутнице знак держаться немного подальше. Надо как-то перебраться через полыхающую балку. Но вот метко пущенная струя воды ударила в нее, и погасший конец удалось своротить в сторону. Вот протягивает он руку своей даме, которая отважно прыгает на пышущую жаром стенку. Ну и женщина! Поистине она в союзе с джиннами, добрыми или злыми.
Направляемая снизу водяная струя точно следовала за обоими сквозь дым и огонь, освобождая им путь дальше и прикрывая сзади. Ого, они у брандмауэра уже! Юноша ногой пробует, куда наступить, прочна ли стена. Машет оставшимся внизу ободряюще: дети здесь, во дворе! Его помощница разматывает веревку. Двойной петлей закрепляют они конец за выступ стропила, и Шатакела, держась за карниз, осторожно начинает сползать во двор, - юноша понемногу отпускает веревку. Стоит ему на миг растеряться, смалодушничать - и спутница погибла. И все это под градом раскаленных угольев, в клубах удушливого дыма! Зрители внизу затаили дыхание, замерли в ожидании. Юноше коленом приходится упереться в стропило и обеими руками ухватить веревку, чтобы удержать ношу. А горящая над его головой поперечина начинает меж тем клониться вниз, и сам он видит, что она вот-вот упадет прямо на него. Внизу - крик ужаса: сейчас рухнет! А ему ни руки протянуть, ни отступить из-за веревки, остается только смотреть, как опускается огненная слега. Несколько человек, ободренные примером, кидаются на лестницу, но поздно. Поперечина обламывается. Юноша ловко уклоняется в сторону, - чуть заметное движение, и слега валится в какой-нибудь пяди от него.
Но на крыше полно уже добровольцев. А Шатакела в этот миг опустилась во двор. Ребятишки - их дюжины две - сбились в кучку под огромной акацией, которая кроной прикрывает их пока от огненного дождя.
Поспешно обвязала она поперек небольшое бревнышко, посадила двоих по краям и, наказав крепче держаться за канат, подала знак юноше наверху.
Тот поднял детей, а рабочие с рук на руки передали их к лестнице и дальше вниз.
Как же радовались матери, первыми получившие детей; как ликовали, прижимая их к груди, падая ниц и плача от счастья. Остальные же пылко молились, прося небо помочь спасителям.
Юноша еще двух вытянул наверх; скоро все матери прижмут к себе своих детей. Вот наконец и последние двое в надежных мужских руках. Но нет! Одного недостает - самого маленького, еще грудного: наверняка в комнате забыли. Бедная двадцатилетняя мать его, потерявшая недавно мужа, волосы рвет на себе, бьется на земле в полном отчаянии: младенец был последним ее утешением. А юноша уже делает знак удалиться всем с крыши и с двойным напряжением подтягивает канат. Видно, что не ребенок, а другая, тяжелая ноша на нем. Молодая мать с готовым разорваться сердцем подымает взоры к небу, словно уже там видя свое дитя, и вдруг вопль восторга раздается вокруг: на брандмауэре - Шатакела с найденным младенцем на руках.
Несколько минут - и двое отважных спасителей уже на улице. Все этажи к тому времени выгорели, изо всех окон выбивалось пламя.
Сойдя наземь и передав спасенного в объятия юной вдовы, Шатакела сняла с себя маленький брильянтовый фетиш, повесила ему на шею и быстро оделась.
Как она была хороша! Глаза ее сияли и лицо светилось радостью и счастьем. Как же будут благословлять спасительницу в этих жалких хибарках! И как высмеивать в салонах ломаку, канатную эту плясунью.
В то же мгновенье стена с грохотом и треском обвалилась. Обрушься она чуть раньше, обоих погребли бы горящие руины.
Но с этой стороны пожар был уже потушен; со всем рвением гасили и с другой. Народ стал понемногу расходиться.
Тут за Шатакелой прибыла карета с вернувшейся тем временем упряжкой. Лакеи соскочили с запяток: помочь сесть госпоже.
Но она озиралась, словно ища кого-то. Три незнакомых юноши, однако, исчезли: смешались с толпой, едва она вернула матери младенца. Быть может, хотели избежать изъявлений благодарности.
Напрасно расспрашивала о них Шатакела, никто их не знал. А ей очень хотелось допытаться, что это за молодой человек, кому она столь безоглядно вверила свою жизнь и кто сберег ее с такой хладнокровной отвагой.
Некоторые утверждали, что егерь, бывший с ним, называл его "графом".
Значит, так или иначе доведется с ним встретиться, если только этот юноша не аскет или пуританин какой-нибудь, чурающийся общества, где обычно вращалась она.
А как бы славно увидеть его еще хоть раз. Просто чтобы сказать: "Вы настоящий мужчина!"
Между тем в _обществе_, как мы и предсказывали, уже столько вымыслов и анекдотов ходило про их акробатические номера.
В клубе юных титанов один старался перещеголять другого. Были бы там сами, уж постарались бы расписать свое геройство. А так все это - лишь badinage: забавная чепуха, потеха.
Подвиг Шатакелы размалевывали, перевирали так и этак, одного не могли только прознать, кто тот незнакомец, ее помощник. Что же ото, совсем лишенный тщеславия человек? Ни имени своего сразу не открыть какому-нибудь журналисту, ни в _обществе_ не похвастать, ни награды не потребовать - у правительства, ежели простолюдин, или у Шатакелы, коли уж ты благородный?..
Незнакомец, однако, не объявлялся.
Однажды днем, когда шуточки и остроты на эту тему в балконной так и сыпались, взял слово Абеллино.
- Господа, я напал на след, - сказал он в присутствии лорда Бэрлингтона, Рудольфа, князя Ивана, маркиза Дебри, Фенимора и всех прочих. - У меня психологические доводы есть за то, что наш таинственный саламандр - дворянин.
- Послушаем, давайте ваши доводы! - раздались восклицания.
- Вот они: когда Шатакела посулила тысячу золотых тому, кто за ней последует, никто не вызвался. Но едва она крикнула: "Поцелуй тому, кто пойдет со мной!" - охотник вмиг нашелся. Разве не обличает это человека нашего круга?
- Хи-хи-хи! - заржал вице-губернаторский отпрыск, питавший похвальную слабость к шуткам дурного тона. - Ну, и получил он этот поцелуй?
- Дайте мне сказать, monsieur [мосье, господин (франц.)], - с презрительной укоризной ответил Абеллино, очень хорошо знавший, что "сиятельствами" вице-губернаторов в Венгрии не величают, и потому искренне оскорбясь: сын чиновника его перебивает! - Так вот, - вернув себе душевное равновесие, заключил он, - незнакомец наш, по слухам, тут же, на пожаре, у всех на глазах получил обещанное обеспечение.
Общий смех; только Рудольф, углубись в чтение какой-то английской газеты, остался безучастен.
- Вот пламенная женщина! - заметил князь Иван. - Огонь для нее - словно родная стихия.
- А как же, - подхватил неисправимый вице-губернаторский сынок, на сей раз с намерением просветить темного московита, едва ли знающего о таких вещах. - Индуски сжигают ведь себя вместе с телом умершего мужа, это наивысшее блаженство для них.
- Не думаю, чтобы Шатакела оказала такую честь кому-нибудь из своих бывших и будущих мужей, - под единодушный смех отозвался Абеллино.
При этих словах Рудольф встал и направился к развеселившейся компании.
Такая презрительная скука и мизантропическая тоска выражались на его бледном, красивом лице, что при одном взгляде на него охота веселиться у всех пропала. Смотревшие словно поверх всех глаза его были устремлены на Карпати.
