Я сказал, что сопротивления почти не было. Но нашлись две организации, которые вступили в бой с оккупантами. Одной из них был Революционный студенческий комитет Университета аэронавтики. Студенты забаррикадировались в кафе "Под каштаном" и пытались отстреливаться из охотничьих ружей, которые внутренняя партия награбила в дни революции. Их вытеснили из кафе, и из всей группы, насчитывавшей около ста двадцати человек, в живых остались лишь немногие.
Успешнее дрались рабочие отряды с городских окраин. Они организовали "Океанийскую революционную партию" и нападали на евразийские патрули под зеленым знаменем пророка. Улыбаясь, они отнимали у оккупантов пистолеты и пристреливали солдат, а нередко и просто душили. В конце концов и они, разумеется, уступили во много раз превосходившему их численностью противнику, но успели нанести ему человеческие потери.
Был еще боец-одиночка - Дэвид Амплфорт. За день до вторжения командование отрядов Мухаммеда на целый час предоставило нашему поэту и певцу микрофоны радио и телевидения Океании. Возможность выступить привела Дэвида в такое волнение, что он явился в студию накануне вечером и даже спал там. В семь часов утра он, оставшись в пустом здании студии и действуя наугад, включил микрофон э 1, который использовался для передач, транслировавшихся на всю империю.
- Говорит океанийское радио "Свобода", - объявил Дэвид дрожащим голосом. - Вы слушаете революционный концерт Дэвида Амплфорта.
Большая часть города была уже занята евразийцами, но его голос и изображение проникали всюду. В тишине охваченного ужасом Лондона зазвучала песня:
Океания, страна моя
Я твой душой и телом
В огне, в воде и в смерти
Я всегда твой!
А от последнего куплета мороз бежал по коже:
Океания, страна моя
Когда ты освободишься
Когда ты увидишь свет свободы
Не забудь своих поэтов.
Он пел около десяти минут. Потом - это все видели на экранах разлетелось окно и в комнату прыгнули четыре евразийских солдата. Один из них сбил Амплфорта с ног, другой растоптал его гитару. Потерявшего сознание певца потащили куда-то, волоча по полу. Через несколько секунд послышалась пулеметная очередь, и передача оборвалась. Некоторое время спустя появился диктор и начал читать заявления Временного правительства.
Все это я наблюдал из нелегальной квартиры, где мы с Саймом пытались продолжить выпуск "ЛПТ". Или мы просто пытались спасти надежду? Измена Джулии и Уайтерса потрясла меня, пожалуй, больше, чем Сайма.
- Они предали не нас, - говорил он. - Они стали предателями, когда изменили Старшему Брату. Теперь они просто искупают свою вину.
Мы слушали новости, официальные коммюнике, кое-что узнавали от приходивших тайком участников движения. Основываясь на этих обрывках информации, мы пытались сплотить наших сторонников. Подпольное "ЛПТ" печаталось тиражом в триста экземпляров. Текст писали мы оба, а распространяли газету четверо наших товарищей. Читали нас преимущественно студенты, но небольшое количество экземпляров попадало и к мусульманам.
Мы стремились поднять настроение наших читателей различными новостями. Например, мы сообщали, что радикальное крыло АИР организовало Революционный комитет интеллигенции, который немедленно установит контакты с революционной армией Мухаммеда Стэнли. Мы действительно намеревались найти убежище на окраинах города, где можно было скрываться без особого риска.
Тем временем радио каждый час объявляло, сколько оружия сдано жителями различных районов. Нам рассказывали, что люди выстраиваются в очередь у евразийских командных пунктов, чтобы получить в обмен на оружие пропуск и несколько банок консервов. В тот момент я ненавидел толпу, которая всего несколько дней назад линчевала на улице беззащитных полицейских, - это было отвратительное зрелище. Я сказал об этом Сайму.
- Оставь народ в покое, - ответил он. - Что ему, по-твоему, делать? Его вожди, самозваные освободители человечества, бросили его в беде и не защитили от этого нового террора. Естественно, народ заботится о собственной шкуре. Он думает не об осторожном прогрессе и не о сложившейся ситуации, а просто о том, как бы насытиться и выжить.
Нас навещали все реже и реже. Однажды утром я остался один: Сайм пошел отнести свежий номер "ЛПТ" в последний из действовавших еще в Университете аэронавтики студенческих кружков. Потом он собирался, может быть, в последний раз зайти повидаться со своей подружкой.
Позже мне рассказали, что на площади Победы Сайм наткнулся на евразийский патруль. - Смейся! - крикнул ему солдат.
- Пожалуйста, скотина! - ответил он и презрительно улыбнулся. Пистолет не выстрелил. Тогда офицер-евразиец в ярости бросился на Сайма и ударил его ножом в спину. Сайм упал замертво. Вокруг собралась улыбающаяся толпа. Тело Сайма укрыли последним номером "ЛПТ".
Я ждал его два дня, потом потерял терпение. Один, без всякой определенной цели я бродил по городу, не решаясь вернуться. Часто мне навстречу попадались знакомые - они проходили мимо, опустив голову. Мимо сорванных плакатов и свалок мусора я дошел до окраины и вдруг обнаружил, что стою перед домом моей бывшей жены Кэтрин. У меня появилась сумасшедшая мысль - что, если зайти к ней? Почему-то я был уверен, что она согласится ненадолго меня приютить.
А если донесет? "Бог мой, - подумал я, - от такой свободы все равно немного толку. Может быть, меня уже ищут. Тогда уж лучше пусть арестуют здесь, чем где-нибудь на улице".
Я вошел в дом. Там, с Кэтрин, я провел свою последнюю ночь на свободе. Она впустила меня молча. О политике мы не говорили. Она уступила мне без всяких условий, так естественно, как будто никогда не испытывала ко мне ненависти. Когда мы расставались, она повязала мне на шею шарф.
- Уже прохладно, - сказала она и добавила: - А я всегда думала, что ты импотент.
Когда я был уже в тюрьме, кто-то из новоприбывших рассказал мне, что в октябре Кэтрин приковала себя цепью к железной решетке Букингемского дворца, облила себя бензином и зажгла. Подоспевшая евразийская пожарная машина уже не могла ни спасти ее, ни заглушить ее пронзительных криков, звучавших как послание из страшной эпохи террора: "Да здравствует Старший Брат! Долой оккупантов!"
До вечера я бродил по центру Лондона. У меня не было ни денег, ни дома, все мои друзья исчезли. Я уже подумывал о том, чтобы сдаться, когда заметил, что за мной едет автомобиль "Супер-Победа". Из окна выглянула какая-то блондинка. Она повернулась к евразийцу, парившему над машиной, указала на меня и сказала что-то вроде "Это он".
Тут я узнал Джулию - мою величайшую и единственную в жизни любовь, моего товарища по пыткам, моего соратника по Движению за реформу. Дав надеть на себя наручники и впихнуть в машину, я сказал ей:
- Да, твое место с ними. Но бежать они тебе не дадут {Мне тоже не дали бежать. На таможне нашли микрофильм, хотя я тщательно запрятал его в серебряный портсигар. "Что это такое? - спросил таможенный полковник угрожающе, но вежливо. - За это мы можем снять вас с поездки. Пожалуйста, ваши документы".
Я потерял голову. Впервые в жизни, вопреки всем своим принципам, я ударил человека - и попал. Полковник изумленно посмотрел на меня и рухнул на пол. С тех пор он при смерти. - Примеч. историка.}.
60. О'Брайен - об укреплении новой системы
-----------------------------------------
Я сейчас выдам государственную тайну. Так называемое Временное правительство Океании было создано не на океанийской территории, а на евразийском крейсере "Стелла". Здесь правительство, состоявшее из тех членов внутренней партии и полиции мыслей, что оказались под рукой, приняло знаменитую сентябрьскую присягу. Оно торжественно поклялось, что при восстановлении порядка не будет пролита ни одна капля крови, ни единая слеза сверх необходимого. Оккупационные силы Евразии не возражали.
Перед вновь созданной полицией безопасности стояла нелегкая задача, требовавшая от нее одновременно осторожности и эффективных действий. В первые дни потенциальных противников нового режима свезли на стадион "Победа", который вмещал 150 тысяч человек. Здесь их разделили на три категории:
1) те, кого следует подвергнуть заключению;
2) те, кого можно подвергнуть заключению, а можно и не подвергать;
3) те, кого следовало бы, но нельзя подвергнуть заключению.
К первой группе относились вожди рабочих-мусульман, авторы "ЛПТ", активисты "Понедельничного клуба" и весь студенческий комитет из Университета аэронавтики. Естественно, от наказания были освобождены те, кто принимал участие в деятельности перечисленных организаций по приказу полиции мыслей. Ко второй группе принадлежали простые верующие рабочие, подписчики "ЛПТ" и случайные посетители кафе "Под каштаном". К третьей категории отнесли тех артистов, ученых и инженеров, которые безусловно заслужили наказание, но были нам нужны для установления нового порядка.
