нужду… И все же от нетерпения завершить мысленную картину, которую они уже для себя создали, иллюзию переносят на другого человека: и снова неловкие объятия, утро в обшарпанной гостинице, завтрак в закусочной, почтовые голуби в голубятне на крыше, тот же журнал, лежащий возле статуэтки Хотэя в
токономе [24], те же объявления на журнальных страницах, ожившие вновь надежды… И все это повторяется, повторяется, повторяется.
* * *
Несмотря на глубокую ночь, жара стояла невыносимая. Кодзи то и дело вытирал пот, стекавший по шее. Да еще воняла новая москитная сетка, которую Юко купила специально для него. Ни намека на ветерок. Светло-зеленая сетка обвисла, будто ее только что закрепили, жесткие складки возмущенно топорщились, завязки на углах при тусклом свете лампы отливали свежим пурпуром. Размытый искаженный квадрат натянутой над постелью сетки своей формой напоминал мир, в котором существовал Кодзи.
Нужно было поспать. Кодзи выключил свет и, обнаженный, вытянулся во весь рост. Ему казалось, что на простыне, которая впитывает льющий с него пот, остается его теневой образ. Кодзи лежал с закрытыми глазами и вспоминал фотографию, которую утром показал ему Тэйдзиро, – половой акт с участием девушки, похожей на Кими. Потное тело беспокойно заерзало, чувства обострились в душной и жаркой темноте, словно лезвие ножа. Хотя свет уже не горел, один мотылек зацепился за сетку и меланхолично стряхивал с крылышек пыльцу. Кодзи видел в темноте его беспокойную тень. Мотылек поборолся еще немного, а потом выпорхнул в открытое окно.
Заухала сова. Прерывистый скрип цикады слился с ночной тишиной. В ночном безмолвии издалека доносился шум волн. Кодзи боялся сельских ночей, тягучих, как густой соус. Здесь все, что дремало днем, с наступлением темноты разом пробуждалось, и физически это ощущалось куда сильнее, чем в городе, а сама ночь походила на огромный, плотный кусок мяса, пропитанный горячей кровью.
Острый слух Кодзи уловил тихие шаги. Кто-то поднимался по лестнице. Кодзи напрягся, всматриваясь в темноту. Его комната выходила большим окном на север, а с южной стороны располагалась просторная веранда с перилами. Все ставни были открыты, чтобы проникал ветерок; и Кодзи, не вставая с постели, видел бескрайнее южное небо. Поднявшийся по лестнице силуэт остановился и замер спиной к звездному небу. Это была Юко в персиковом пеньюаре. Сердце Кодзи бешено заколотилось. Он откинул сетку и стал выбираться из постели.
– Не надо. Не вылезай, – строго сказала Юко.
Немного помедлив, Кодзи присел на кровать. Юко села боком на свободный край москитной сетки, обращенный к югу. Сетка с этой стороны сильно натянулась, и крепежные шнуры, зафиксированные в двух углах комнаты, и без того туго натянутые, опасно задрожали.
– Придвинься ближе. Только не вылезай, – прошептала Юко, прижимаясь смуглым лицом к сетке.
Кодзи послушался и уловил аромат ее духов, смешанный с запахами ночи. Натянутая сетка слегка очерчивала округлости тела Юко.
Кодзи прикоснулся к ней плечом. Она не отстранилась.
– Знаешь, почему я пришла? Не ждал, наверное? – весело, без запинки спросила Юко. – Причина пустяковая и чисто женская. Мне не понравилось, как ты смотрел на Кими, когда она уезжала. Вот и ткнула ей в руку шпилькой. После этого смотреть на тебя не хотелось. Заснуть не могла, все об этом думала. Потому и пришла. Ты ведь думаешь, я ревную, так?
Кодзи кивнул и сумел сдержать улыбку, готовую появиться на губах, как накануне, когда прощался с Кими.
– Но ты ошибаешься, мой милый. Я не из тех женщин, которые поступают так из ревности. Я всего лишь поставила на место невоспитанную, нахальную девицу. Для этого я использую не слова, а шпильки.
Юко поколебалась, прежде чем продолжить, но побоялась, что затянувшееся молчание придаст ненужную тяжесть ее словам, и быстро добавила:
– Как ты тогда гаечный ключ.
Кодзи решил не пререкаться с Юко. Если бы он попался на ее удочку и разозлился, другая его часть возбудилась бы – после случая на пикнике у водопада он прекрасно это понимал. Поэтому Кодзи решил вести себя смирно и сказал:
– То есть ты пришла, чтобы еще раз наговорить мне гадостей?
Несмотря на то что Кодзи и Юко разделяла москитная сетка, их головы почти соприкасались, они отлично слышали тихий голос друг друга, а дыхание обоих расплывалось вокруг, как туман. Дыхание Юко благоухало. Казалось, прежде чем подняться сюда, она специально брызнула в рот духами.
Подумав о том, сколько времени она потратила на эти приготовления, Кодзи понял, каким одиночеством наполнена ее жизнь. С каждым благоухающим выдохом пустота ее бытия становилась все очевиднее. Но ее присутствие наполняло его самого покоем.
– Как бы то ни было, теперь я другой человек. Начал с чистого листа.
– Я тоже, – с гордостью объявила Юко.
– Тебе не нужно этого делать. И прежде было незачем. Я взял на себя ответственность за то, что сделал. Тебе не в чем себя винить.
Как и предполагал Кодзи, его заявление вывело Юко из себя. Она отодвинулась, гневно сощурилась и, тяжело дыша, будто бы выплевывала слово за словом:
– Взял на себя ответственность, говоришь? Какие красивые слова! Я ни о чем тебя не просила. Но если ты хочешь в это верить – на здоровье. Все замечательно, красиво, по-геройски. Так и будешь всю жизнь лицемерить?!
* * *
Потом, когда ее гнев схлынул, Юко сделала удивительное признание. Кодзи глубоко тронул ее тон, ровный и тихий.
Она сказала, что ревнует Кодзи не к Кими, а к тому, что он совершил.
Она мучилась из-за того, что сама не сделала ничего подобного, и чем дальше, тем сильнее страдала. После пикника у водопада в ее голове засела черная мысль: она хотела посоревноваться с Кодзи в греховности, каким-то образом совершить такое же преступление, чтобы как-то сравняться с ним.
Услышав это, Кодзи расхохотался и насмешливо спросил: неужели она считает, что, совершив злодеяние, станет подходящей женщиной для него?
– Можешь стараться до посинения, но все равно ты не из тех женщин, которые моются в тюремной бане, – заявил он.
Кодзи надеялся, что насмешки заставят ее одуматься, ведь резкие слова подчас помогают привести человека в чувство.
Но его слова не произвели на Юко большого впечатления – она была озабочена лишь собственными переживаниями, а до переживаний Кодзи ей не было никакого дела. И его это скорее радовало, чем огорчало. В глазах Юко он до сих пор был человеком, и совершившим преступление, и заплатившим за это, – надежным человеком, на которого можно положиться, и гораздо более счастливым, чем она; хотя сам Кодзи сказал бы, что с ужасом смотрит на себя
