Поэма "Гудибрас", о которой я вам повествую, представляется сочетанием "Менипповой сатиры" и "Дон-Кихота"; преимуществом ее перед этими сочинениями является стихотворная форма; другое преимущество - ум: "Мениппова сатира" от этого далека; она - весьма посредственное произведение. Но сила ума автора "Гудибраса" открыла ему секрет, как оказаться значительно ниже автора "Дон-Кихота". Вкус, простота, искусство рассказчика, уместное включение похождений, умение ничего не расточать даром - все это стоит гораздо дороже, чем ум; итак, "Дон-Кихот" читаем всеми народами, а "Гудибрас" - одними лишь англичанами.
Автора этой столь необычной поэмы звали Батлер; он был современником Мильтона и пользовался неизмеримо большей известностью, чем этот последний, потому что был забавен, поэма же Мильтона печальна. Батлер выставил в смешном свете врагов короля Карла II; единственным вознаграждением, которое он получил, было то, что король часто цитировал его стихи. Битвы сэра Гудибраса были шире известны, чем сражения ангелов и дьяволов в "Потерянном рае". Однако английский двор обошелся с шутником Батлером не лучше, чем небесный двор поступил с серьезным Мильтоном: оба они умерли от голода или чуть не умерли от него.
Герой поэмы Батлера не был вымышленным персонажем, как Дон-Кихот Мигеля Сервантеса: это вполне реальный сэр и баронет, бывший одним из поклонников Кромвеля и его полководцев. Звался он сэр Сэмюел Люк. Дабы дать почувствовать дух этой поэмы, единственной в своем роде, надо выбросить три четверти любого пассажа, который собираешься переводить, ибо этот Батлер не умеет остановиться. Итак, стремясь избежать многословия, я свел приблизительно к ста стихам четыреста первых строк "Гудибраса".
Когда миряне и святые
Бранились в Англии между собой
И сражались за церкви
Столь же яростно, как за шлюх.
Когда англикане и пуритане
Затеяли столь страшную войну
И проповедники Назарета,
Выходя из кабака,
Отправлялись в кафедры бить в барабаны,
Когда повсюду, неведомо почему,
Во имя неба и короля
Покрыли Землю вооруженные люди,
Тогда Господин Рыцарь,
Долгое время пребывавший в праздности, как Ахилл,
Преисполненный священного гнева,
В сопровождении своего обер-шталмейстера
Вскочил с своего насеста
С саблей в руках и Евангелием
И решил отправиться на войну.
Сэр Гудибрас, этот редкий человек,
Был, как говорят, исполнен чести
И обладал умом и сердцем;
Однако в глубине этого сердца он был жаден и скуп.
Впрочем, благодаря некому новому таланту,
Он был весьма способен к судебным тяжбам,
Ровно как и к жестоким сражениям.
Велик в судебном кресле, велик и в седле,
На поле сражения и за конторкой,
Он напоминал тех земноводных крыс,
Что являются в двух обличьях
Как полевые крысы и водяные.
Но вопреки своему великому красноречию,
Своим заслугам и осмотрительности,
Он слыл среди некоторых знающих людей
Одним из тех орудий,
Которыми мошенники искусно
Умеют пользоваться без слов
И ловко ими крутить и вертеть:
Орудие это зовется "глупцом".
Но не потому, что он
Не был тонким знатоком
В теологии, логике и астрологии:
Он умел расчленить ниточку рассуждения на четыре нити,
Никогда не сдавался в диспутах,
Не сходя с места, изменял тезис,
Всегда был готов толочь воду в ступе,
Когда вовсе не нужно было распространяться.
Вера Гудибраса
Была подобна его разуму:
Она была бессмысленна и очень глубока.
Божественное пуританство,
Лучшая из сект на земле,
Не имеющая в себе ничего человеческого;
Истинная воинствующая церковь,
Проповедующая с огнестрельным оружием в руках,
Дабы получше обратить своих ближних.
Пускающая в ход аргумент сабельных ударов,
Сулящая небесное блаженство
С помощью перекладины и веревки
И безжалостно проклинающая
Грехи всех прочих христиан,
Дабы получше обелить свои;
Разрушительная секта,
В конце концов разрушающая самое себя:
Так Самсон своей могущественной рукой
Разрушил храм филистимлян;
Но мстительность его погубила,
И он похоронил сам себя.
Раздавленный страшным падением
Этого храма, который он уничтожил.
Под носом античного воина
Свисали два могучих уса,
К которым Парки привязали
Судьбу Республики.
Он тщательно их оберегает,
Ибо, если усы эти будут вырваны,
В тот роковой момент вместе с его усами
Должно пасть целое государство.
Так Талиакоцит,
Великий этрусский целитель,
Восстанавливал все утраченные носы
С помощью нового искусства:
Он проворно брал
Кусочек кожи с зада бедняка
И аккуратно прилаживал его к носу;
В конце концов получалось,
Что в момент смерти заимодавца
Нос получателя отсыхал:
При этом часто в тот же гроб
Во имя справедливости и доброго согласия,
По воле умершего
Клали его нос подле его задницы.
Наш могучий герой Альбиона
Взгромоздившись на свою клячу,
Алкая отмщения за веру,
Приторочил к луке своего седла
Два пистолета и свиной окорок;
Но у него была лишь одна шпора.
Такова была его всегдашняя привычка:
Он знал, что если задник его сапога
Взрезается в один бок животного,
То другой его бок не отстанет от первого.
Итак, Гудибрас отправился в путь.
Пусть Бог благословит его поход,
Его аргументы и его партию,
Его рыжую бороду и отвагу.
Человек, воображение которого обладало бы десятой долей остроумия тонкого или же грубого, - царящего в этой книге, все-таки был бы весьма забавен; однако пусть он как следует поостережется переводить "Гудибраса". Это было бы прекрасным средством заставить читателей-иностранцев смеяться над нелепостями, забытыми уже среди того народа, у которого они пользовались такой славой. В Европе больше не читают Данте212, ибо у него все полно намеков на незнакомые факты; то же самое относится к "Гудибрасу". Большая часть шуток в этом сочинении касается богословия и богословов того времени. Каждая мелочь требовала бы комментария. Но ведь разъясненная шутка перестала быть смешной; комментарий к остротам не может ничего объяснить.
Письмо двадцать третье
ОБ УВАЖЕНИИ
КОТОРОЕ НАМ НАДЛЕЖИТ ОКАЗЫВАТЬ ОБРАЗОВАННЫМ ЛЮДЯМ
Англии, ни в какой-либо иной стране мира нет институтов, созданных как во Франции, во имя процветания изящных искусств. Почти оду имеются университеты; но лишь в одной Франции существуют поощрительные мероприятия в пользу астрономии, всех разделов математики, медицины, исследований античности, живописи, скульптуры и архитектуры. Людовик XIV обессмертил себя всеми этими учреждениями, причем бессмертие это стоило ему менее двухсот тысяч франков в год
Признаюсь, одной из причин моего изумления является то, что английскому парламенту, решившемуся посулить двадцать тысяч гиней чеку, который совершит открытие долгот, считавшееся невероятным, не пришло в голову взять пример с великой щедрости Людовика XIVпо отношению к искусствам.
Правда, заслуги получают в Англии иные вознаграждения, делающие большую честь нации: уважение, питаемое народом Англии к талантам, столь велико, что человек заслуженный всегда завоевывает себе там положение. Во Франции г-н Аддисон был бы членом какой-нибудь академии и мог бы получить благодаря покровительству какой-то дамы пенсию в двенадцать тысяч ливров, а еще скорее ему причинили бы много хлопот под предлогом того, что в его трагедии "Катон" можно заметить отдельные выпады против привратника человека, занимающего высокое положение; в Англии же он был государственным секретарем. Г-н Ньютон был индендантом королевского Монетного двора; г-н Конгрив занимал важную должность; г-н Приор был полномочным послом; доктор Свифт является ирландским деканом и почитаем там выше примаса. И если религия г-на Попа не позволяла ему служить, то, по крайней мере, она не помешала ему получить за свой перевод Гомера двести тысяч франков. В давние времена я видел, как автор "Радамиста"213 почти умирал во Франции с голоду, а сын одного из величайших людей214, какими когда-либо гордилась Франция, пошедший по стопам своего отца, был бы доведен до нищеты без помощи г-на Фагона.
Больше всего поддерживает искусства в Англии то уважение, коим они пользуются: портрет премьер-министра стоит обычно на камине в его кабинете, но я видел портрет г-на Попа в двадцати домах. Ньютон пользовался почестями при жизни, а после смерти ему также было воздано по заслугам. Лучшие люди нации спорили между собой о чести нести балдахин в его похоронной процессии. Если вы войдете в Вестминстер215, то увидите, что там поклоняются не усыпальницам королей, но памятникам, которые благодарная нация воздвигала величайшим людям, содействовавшим ее прославлению; вы заметите там их статуи, подобно тому как в Афинах можно было видеть статуи Софокла и Платона, и я убежден, что один только вид этих славных монументов взволновал множество умов и создал целый ряд великих людей.
