Но возможно, была у Чижовкина причина паниковать? Может быть, сфабрикованное в 1959 году дело было направлено не против нас с ним двоих, а против меня одной? Действительно, за что его было преследовать? Он же был член партии, соблюдающий ее устав, верноподданный гражданин страны. Ничего антисоветского за всю свою жизнь не написал. Конечно, именно он настроил меня, до встречи с ним не помышляющую ни о каком бунте, против тоталитарного режима, но, если он сам и "настучал" на меня, его вину ему должны были простить. И простили, иначе, чем же объяснить то, что мучая меня допросами по семь часов каждый день в течение двух месяцев, его на допрос не вызвали ни разу. Почему так могло случиться? Я задала этот вопрос ему еще тогда, в 1959 году. Он ответил мне так:
— Потому что являюсь я членом союза писателей СССР, а этот союз, центр которого находится в Москве, не подвластен периферийным карательным органам…
Этому его объяснению на сто процентов я не поверила. Мало ли писателей поважнее его, тоже состоявших в этом союзе, по чьему-то злому умыслу оказались за решеткой или в лагерях… Тяжелое это было время. Не дай Бог, чтобы те страшные порядки вернулись.
Не донес бы он на меня, наверное, если бы я, когда он полез ко мне целоваться, не посмеялась над ним. Не зря же он мне тогда сказал:
— Ты так никогда не пробьешься. Так ты себя погубишь. — И чуть не погубил…
Прочитав роман "Изъято при обыске", моя дочь, а это случилось, когда ей было уже тридцать лет, заявила мне, имея в виду Чижовкина:
— Мама, этот человек подставил тебя. И как ты сама не поняла этого? Изобразила его в романе положительным героем!
Досталось от нее и моему бывшему мужу, ее родному отцу, который, как уже было сказано, отнес два моих политических стихотворения в горотдел КГБ, добиваясь, чтобы за эту услугу освободили его от воинской повинности. Дочка упрекнула его в предательстве. Защищаясь от этого обвинения, он сказал:
— Я не первый на твою мать донес.
Но если не он, то кто же? При ком из знакомых я высказывала свои "запрещенные" мысли? Только при нем, при Чижовкине. Политические стихи свои я, правда, не давала ему читать, не очень-то доверяя члену КПСС, с которой вступила в конфликт, но он "наскреб" компромат на меня и без этих стихотворений.
Спору нет, органы КГБ делали вид, что обвиняют прежде всего его как руководителя литобъединения, воспитывающего своих подопечных в "антисоветском" духе. Но я догадалась, с какой целью они пускают мне пыль в глаза, заставляя меня написать донос на своего учителя. Они пытались приписать нам с ним групповщину. А я знала, что за организованные выступления против власти и КПСС спрашивают гораздо строже, чем за одиночные, и старалась изо всех сил доказать, что в Магнитогорске я одна такая героиня, что иду против генсека и иже с ним, а Чижовкина и учеников его из литобъединения, этих пьяниц беспробудных, я просто-напросто презираю за их трусливость. Ребята, безусловно, знали, как я о них отзываюсь, но не обижались на меня. Другого способа отмежеваться от них и от Чижовкина не было.
В общем мне удалось отбиться.
Помогли мне выстоять в это время мои многочисленные друзья, не из литобъединения. Они меня чуть ли не на руках носили в буквальном смысле этого слова. И ни на минуту не оставляли одну, когда я выходила из здания горотдела КГБ.
Большую роль сыграло также и то, что я была тогда молода (мне было всего около двадцати шести лет), полна сил и энергии. По-настоящему защитила меня поэтесса Людмила Татьяничева, первостроитель Магнитки. В то время она жила в Москве. Ее вывозили в Челябинск, куда и меня возили на допрос, окружив со всех сторон "стукачами". Она, где надо было, замолвила за меня словечко. И меня отпустили. Потом узнала я, что моя фамилия упоминалась в передаче по Би-Би-Си. Это тоже, по-видимому, сыграло какую-то роль. Но главное было, конечно, то, что шел уже 59-й, а не 37 год. И генсека Хрущева, на которого написала я злую эпиграмму, который наделал много глупостей, пока стоял у власти, одна из которых то, что он отдал Украине наш Крым, ненавидел весь народ, возможно даже сами кэгэбешники…
Вероятно, Чижовкин позднее и раскаялся, что поставил меня под удар. Ему самому это дело абсолютно ничем не грозило. Если бы я не сумела выкрутиться и нам так и приписали бы антисоветскую пропаганду, нам обоим, и подвергли суду, меня отправили бы куда подальше, а он, отделавшись легким испугом, сам уехал бы из Магнитки куда-либо, в ту же Москву, и никто ничего про его "патриотический" поступок не узнал бы. Чувствуя за собой вину передо мной и побаиваясь, как бы органы КГБ не вздумали "ликвидировать" его как слишком много знающего свидетеля, он и сделался таким подозрительным и неспокойным.
Хотел меня погубить — не за мои якобы антисоветские взгляды (тут надо еще раз подчеркнуть, это будет к месту: я никогда не была против советской власти как таковой, против КПСС. Я всего лишь критиковала ошибки, которые допускали, руководя страной, и те, кто осуществляли эту власть, и тех из коммунистов, кто фактически перестал быть настоящим коммунистом и служил уже не народу своему, а жил за счет труда народа, заботился не о процветании страны, а лишь о собственном благополучии), а за то, что я дала ему отпор, когда он слишком уж активно стал проявлять свои "нежные" чувства ко мне.
Хотел погубить меня, да не смог. Переоценил свои силы. И выставил себя на посмешище. И всю оставшуюся жизнь дрожит, как бы не узнал люди, наши с ним общие знакомые, что он собой на самом деле представляет. Говорят же: на воре шапка горит. Это один из тех случаев. Он жив до сих пор. И имел такую наглость, что, делая мне всю жизнь лишь одно зло, еще раз обратился ко мне за помощью.
Когда овдовел, написал письмо, в котором предложил мне перехать в Москву и поселиться у него в Переделкино.
Вот тогда, если бы я его просьбу исполнила, он, наверное, сделал бы все от него зависящее, чтобы меня приняли в союз писателей. Но я, само собой разумеется, снова отказала ему. Конечно, он хотел сделать меня своим секретарем, взвалить на меня все те обязанности, которые при жизни выполняла Дина Григорьевна, которые и свели ее прежде времени в могилу. Ей было тогда всего шестьдесят четыре года.
Получив от меня отказ, он, семидесятипятилетний старик, взял в дом тридцатилетнюю женщину (я своими глазами видела ее у него). Расплачивался с нею за все услуги долларами. Накопили они с Диной кое-какие средства на черный день. А теперь он их тратил по своему усмотрению. Протащил он эту свою "секретаршу" в союз писателей. Когда доллары иссякли, женщина без промедления сбежала от Чижовкина…
Рассказывая о Чижовкине, должна я оговориться. Нет у меня абсолютной уверенности в том, что именно он, отвергнутый мной мужчина, первым загорелся желанием расправиться со мной. Я еще кое на кого "грешу". Но это очень длинная история, а мне уже пора закончить эту вещь. И все же именно Дениса Антоновича склонна я винить во всех своих несчастьях. Сама логика подсказывает мне, что я не зря обижаюсь на него. Если бы он передо мной был чист, он сумел бы по-настоящему оценить то, за что на словах так мне благодарен, за то, что я, взяв на себя всю вину (которой фактически не было), тем самым от тюрьмы его спасла. И вознаградил бы меня за это, как я того заслуживала… А коли он этого не оценил, значит, он в моей защите, когда на него "наехали" органы КГБ, не нуждался, то есть был с ними, а не со мной, заодно. Как бы там ни было, человек этот назван вымышленным именем, а это позволяет мне, автору романа, не боясь быть обвиненной в клевете, воспользоваться правом на художественный вымысел. Они, и Ненашев, и Чижовкин, выдумывают, фантазируют вовсю, а мне нельзя, что ли?
Очень трудно в наши дни, в 2009 году, выяснить, кто на кого, борясь за существование, доносил в середине пятидесятых годов. Это известно только органам КГБ (ФСБ). А они такие сведения держат в секрете, надеясь, что услуги этих "патриотов" им еще в будущем понадобятся. А уж к их "секретным материалам" при всем желании не подобраться. Можно только строить догадки. Но о Чижовкине я еще не все сказала, что хотела. Однажды, в разговоре со мной, он поделился таким наблюдением: характер человека складывается в детстве. Каким сформируется тогда, таким на всю жизнь и останется. Наверное, говоря это, он имел в виду самого себя. В детстве он сформировался воришкой. Им на всю последующую жизнь и остался. Только маленьким крал он по мелочам, а став стареньким, докатился до крупной кражи. Он мечтал написать злободневное произведение, о тоталитарном режиме в нашей стране, но духу у него на это не хватило, да и личного опыта не было. Не мог же он воспользоваться моим, написать о том, как в 59-м "подставил" меня. Но он все же нашел выход из трудного положения. Он же был человеком талантливым, эрудированным, начитанным. Пригодились ему знания, полученные в литинституте. Там изучал он не только русскую, но и зарубежную литературу. Да и Дина, знавшая английский язык, способствовала этому. Он знал, что один из зарубежных писателей создал замечательное произведение, в котором изображена страна, где власть захватил диктатор. По просьбе Дениса Дина перевела с английского на русский этот роман, до того времени в СССР не издававшийся. Уже "набивший руку" Чижовкин использует это произведение как основу для своего. Берет ту же тему, присваивает высказанные английским писателем философские мысли, чуть изменив, использует детали текста. Переносит все происходящие в том романе события в выдуманную им самим страну, для большей занимательности вносит путаницу в личные отношения главных действующих лиц — и вот пожалуйста: "шедевр" готов. Ссылки на роман англичанина не дает. Он надеялся, что потрясет весь мир своими намеками на события, происходящие в нашей стране (которые в те годы, когда Чижовкин писал свой "выдающийся" труд, уже ушли в прошлое). Но ему не повезло. Пока он мучился над созданием этой фантазии, роман английского писателя был переведен на русский язык и у нас в стране издан. И все, кто до этого познакомился с творением Дениса Антоновича, сразу поняли, чего он стоит.
