Уверен он был также в том, что и я ему в помощи не откажу: привык он получать ее, причем за просто так, за одни его обещания, исполнять которые не считал он нужным. И не ожидал он, что когда-нибудь терпение мое лопнет, и я устрою ему, прохвосту этому, "чистку". И оно лопнуло — после того, как я целое лето посвятила его матери, а он опять не сделал для меня ничего хорошего. Больше того, сделал гадость: магнитогорские поэты написали для меня рекомендации, а он забрал их у меня и не вернул. Я могла бы как-то и это перетерпеть, но то, что Лида мне о нем рассказала, просто потрясло меня, и я решила: пора за этого чудика браться. Итак, это был большой его просчет — то, что он познакомил нас с Лидой и дал мне возможность получить на него компромат. Врал он, врал мне всю жизнь, пользуясь моей добротой безвозмездно, и наконец сам себя загнал в ловушку — объединил двух настроенных против него женщин. Как говорится, двое-трое — не один. А нас насчитывалось уже трое. Сергей ведь тоже был от него не в восторге.
Больше всего волнует Чижовкина то, что я могу разоблачить его как литературного вора. Доказать, что он подставил меня когда-то, очень трудно теперь. Тем, что в подростковом возрасте он был воришкой, никого теперь не удивишь. То, что деньги ему бандиты высылали — тоже попробуй сейчас докажи. А то, что книгу свою списал он с произведения англичанина — это можно. Обе эти книги есть у меня, читать и делать анализ произведений я умею, так что… есть над чем ему поразмыслить. Я уже дала ведь ему понять, что оценила его "шедевр" и нашла, из какого первоисточника почерпнул он материал для своего "главного" труда. С тех пор, как мне кажется, он и забеспокоился, что дальше будет. И теперь дрожать будет до последних своих дней, потому что на воре ведь шапка горит. А когда шапка горит, и голове больно. Я уже с некоторыми из наших общих знакомых этот его "выдающийся" роман обсудила. Не давала же я ему обещания хвалить его сочинения. И знакомые эти, безусловно, передали ему мои слова. Очень хорошо. Пусть дергается. Пусть дрожит. Это будет ему наказание за все те пакости, которые когда-либо он делал другим людям. Делая другим зло, помни: оно к тебе возвратится и превратится в угрызения совести и будет мучить тебя. Вы скажете: он уже такой старый (ему уже за восемьдесят), а вы так жестоко к нему относитесь. Это может повредить его здоровью. А что я должна делать, чтобы его не задеть? Не писать? Если бы все так рассуждали, и литературы бы художественной не было. Пусть скажет спасибо, что я не называю его подлинное имя и ни разу публично нигде не выступила и не раскритиковала его. И, не жалея своего здоровья, защищала его, когда от меня требовали, чтобы я его выдала. Жаль, что я не догадывалась тогда, кто он такой на самом деле, выгораживала его. А он, конечно, в это время, выражая мне сочувствие, смеялся надо мной. Да за одно это его на суд общественный выставить надо бы… Лицемер, волк в овечьей шкуре.
Мне кажется, доносчиком, а, может быть, и провокатором, стал он уже тогда, когда жил в Москве и учился в литинституте. Он ведь был сыном двадцатипятитысячника и внуком кулака, и с какой-либо из этих двух сторон нашли к нему подходи завербовали. Мной заняться решил он, должно быть, в тот самый день, когда читал мою пьесу. Была я тогда ретивой комсомолкой, но он на это внимания не обратил, не придал этому никакого значения. Что-то в моей натуре отметил он такое, что не исключало возможности лепить из меня, что ему заблагорассудится. И он занялся моим "перевоспитанием". Удружила мне старшая моя сестра, познакомив с "настоящим писателем". А я-то дура, разинула рот: как он хорошо говорит! Как будто это самое главное достоинство человека — уметь "хорошо" говорить. И Ненашев ведь подкупил меня тем же. Но сейчас речь не о нем.
Не сомневаюсь я сейчас, когда пишу о Чижовкине, что был он агентом КГБ (ФСБ). Но это не самое главное. Среди агентов этой организации, как и в любой среде, встречаются разные люди: и хорошие, и плохие. Например, в писательской. Я это уже продемонстрировала, рассказав об Елене Андреевне Вечтомовой. Людмилу Татьяничеву, Лидию Роднину тоже не в чем упрекнуть. А этот человек, Чижовкин, испорчен был в детстве, и таким прошел через всю свою жизнь. Скажете мне: было трудное время — война, голод. Я вам отвечу: голодать ему не приходилось. Мама его Клавдия Спиридоновна до войны и во время войны работала продавцом в продуктовом магазине и не допускала, конечно, таких случаев, чтобы сынок ее голодал. В подростковом возрасте учился он в ремесленном училище и был на полном государственном обеспечении. Питался он не хуже других. Но другие умели свои аппетиты умерять, довольствоваться малым, а он — нет. И всегда умел устроиться так, что все вокруг начинали заботиться о нем, ущемляя себя. Беспредельно наглым был этот человек, большим притворщиком, умел внушить окружающим, что он — исключительная личность, которую надо носить на руках, ублажать. В людях разбирался, ничего не скажешь, педагог прирожденный. К каждому мог найти подход. Прикидывался таким простачком, льстил всем подряд. И не противно же было ему этим заниматься. Думаю, его дед-кулак был такой хитрец. Наверное, внук какое-то время, совсем маленьким находился рядом с ним и набрался от него этих качеств. А, возможно, такая наследственность у него. Одним словом, было в кого ему таким уродиться…
Занимаясь общим делом, подружились мы с Лидой и стали друг другу помогать и в малом, и в большом. С моей помощью она получила двухкомнатную квартиру вместо однокомнатной. Я — с ее и Сережиной помощью напечатала сначала одну главу из своего первого романа, а затем и весь роман. Лида, простая русская женщина, делала мне очень много добра. Получив от родителей в наследство в Магнитогорске сад, я принялась строить на участке дом. Мама оставила мне и деньги, которых хватило бы на эту стройку, но их "съела" инфляция. И мне пришлось покупать стройматериалы на деньги, которые давали мне в долг подруги, в том числе и Лида. Не имея своей квартиры в городе (родительская досталась моей младшей сестре, с которой мама съехалась, овдовев и похоронив самую младшую дочь, умершую от рака в сорок лет), я очень часто бывала у Лиды, оставалась ночевать. Я приносила им с Сергеем овощи и фрукты, которые выращивала в своем саду, на своей земле. А Лида угощала меня тем, что сама готовила. Мы подолгу беседовали с ней о жизни. С Сергеем — о книгах. Он очень много читает, хорошо знает историю и литературу. Относились они ко мне не хуже, а можно сказать, даже лучше, чем две моих сестры: одна младшая, другая старшая, которым очень хотелось завладеть моим садом, но мама завещала его мне, хотя и была я иногородняя. Мне очень хотелось сделать для Лиды и Сергея что-то хорошее, какое-нибудь большое одолжение. Я ждала, когда потребуется от меня нечто особенное. И дождалась. Была у них собака, шотландская овчарка. Сережка дал ей кличку — Леда. Так звали какую-то царицу. Он говорил какую, да я забыла. И была она очень красивая: окрас черный, вокруг шеи — белое, пышное, точно воротник, "ожерелье", шерсть шелковистая, волнистая, блестящая на солнце. Сергей любил без памяти это животное, отдавал общению со своим четвероногим другом все свободное от работы время. Выезжая за город, брал с собой, что, по его словам, очень нравилось Леде. Когда она была рядом с ней, он ничего и никого не боялся, заходя в такие дебри в лесу, где не ступала нога человека.
Тут, чувствую, надо описать внешность Лиды и Сергея. Оба они были темноволосые, худые, стройные. Лида постригалась коротко, Сергей отращивал волосы, собирая их на затылке в пучок. Косметикой Лида совсем не пользовалась. Была очень энергичная, физически сильная, с детства привыкшая не гнушаться черной работы. У Сергея вид был интеллигентный, в отличие от матери, казался несколько флегматичным. Девушкам нравился, но ни одну из них, по словам Лиды, не приводил домой.
Надо сказать, Леда чем-то была похожа и на Лиду и на Сергея. Оба они очень дорожили своей собакой. Кода я была подростком, мне так хотелось иметь собаку. Я собак никогда не боялась, не боюсь и теперь. В саду собак много, разных пород. Но я даже тогда, когда ночью они будят меня своим лаем, не злюсь. Увидев Леду в первый раз, я даже ахнула, восхитившись ею. Подошла к ней, погладила. Она не воспротивилась этому. Понюхала мою руку, лизнула своим ярко-красным холодным языком. Поскольку я часто бывала у Лиды, с Ледой тоже встречались мы нередко. Она привыкла ко мне и стала со временем воспринимать меня (так мне кажется) как члена семьи своих хозяев. Если Лида гуляла во дворе своего дома с собакой, когда я приходила к ней, я присоединялась к ним. Мы, как и дома у Лиды, разговаривали подолгу. Леда не мешала нам. Так продолжалось в течение нескольких лет в летние месяцы. И наконец настало время, когда пригодилось Лиде и Сергею то, что я хорошо отношусь к их собаке, а она ко мне. В одну из поездок Сергей страдал какой-то хронической болезнью. Сказалось то, что они с Лидой, пока та не устроилась работать на железную дорогу, жили впроголодь. Врачи порекомендовали парню поехать к морю и принять курс лечения в каком-либо санатории. Лида решила взять отпуск и поехать вместе с ним. Устроиться на частной квартире и присматривать за сыном, чтобы он добросовестно выполнял все предписания докторов. В то время Сергею было двадцать пять лет. Они все обдумали, обсудили. Озадачивало их лишь одно: на кого оставить Леду? Сергей хотел попросить кого-то из своих товарищей, из тех, что жили в частных домах, чтобы он взял к себе собаку и присматривал зе ней, пока его, Сережки, и Лиды не будет в городе. Но Лида не одобрила предложенный Сережей вариант. Она сказала: а вдруг Леде у того парня не понравится и она от него сбежит? И где же тогда, вернувшись, будем мы ее искать? Собака должна остаться жить дома, тогда она никуда не сбежит. Будет по нам с тобой тосковать, но, находясь на своем месте, справится со стрессом и дождется нас.
