— Да, мисс Ночные Улицы — настоящая красавица. Вы посмотрите, как идет ей это чудесное платье! Как удачно оно подчеркивает аристократическую бледность кожи…
Взгляд Фионы остановился на Джеке.
— Дж… — начала девушка. Джек приложил палец к губам.
— Настоящее имя мисс Ночные Улицы держит в тайне, — продолжал Твидл. — Что ж! В красивой женщине должна быть загадка. Обратите внимание, как платье работы Твидлов подчеркивает этот ореол таинственности… Увлечения и таланты мисс Ночные Улицы нам также не известны. Но полагаю, у нее в рукаве припрятан не один козырь. Итак, мисс?
Толстяк протянул руку к девушке. Фиона попятилась.
— Ну, — поддержал ее толстяк. — Не надо стесняться. Скромность украшает, но и талант должно показать людям. Они должны знать, кого выбирают королевой! Может вы споете? Хотя нет… Обойдемся без песен. Лучше станцуйте! Такая девушка, наверняка прекрасно танцует! Включите музыку, подходящую для мисс Ночные Улицы!
Динамики зашуршали, а потом сквозь треск прорезалась печальная мелодия. Тихая — так звучит старая, заслушанная до дыр, кассета.
Джек узнал песню — «Дух улиц» Radiohead. Как узнал и запись… Он мог забыть, как выглядит Кингс-Кросс, но звук этой кассеты он помнил. Сейчас — секунда тишины, когда он случайно нажал не ту кнопку плеера… Черт! Откуда взялась запись? Дома кассета давно пропала, и Джек не ожидал, что она всплывет здесь.
Кукабарра над головой захохотала, заглушая голос Бет Гиббонс, а заодно и лишние мысли. Джек не спускал глаз с Фионы. Сейчас девушка смотрела наверх. От недавней решимости не осталась и следа.
Джек прекрасно понимал, чего она боится — птиц. Не тех, что кружились под потолком, а тех, что могли оказаться внутри нее. Если что-то повторилось дважды, оно непременно случиться и в третий раз, но на ином, гораздо худшем, уровне.
Танцевать Фиона явно не собиралась. Твидл раздраженно переводил взгляд с девушки на птицу. Толстые пальцы выбивали по микрофону неритмичную дробь.
— Если не танцы, — сказал он. — Может мисс Ночные Улицы прочитает стихотворение? Не длинное. Мы просим… Давайте все вместе ее поддержим?
Подавая пример, Твидл захлопал. Фиона замотала головой, плотно сжав губы.
— Что ж, поэзия не конек мисс Ночные улицы. Настоящая девушка-загадка! А может, мы попробуем угадать ваш талант? Вы будете показывать пантомимы, а мы…
— Эй! — раздался гневный окрик.
Твидл замолк. Нахмурившись, он посмотрел в сторону кулис. Затем махнул рукой, показывая на Фиону и на притихших зрителей. Жестикуляция пропала даром — широким шагом на сцену вышел его братец.
Они были похожи как две одинаковые фигуры на шахматной доске. Но если первый Твидл был растерян, зол и напуган, лицо второго пылало от гнева. Волосы стояли дыбом, глаза сверкали. Вместо микрофона, он держал старую деревянную трещотку.
Первый из братьев отвел микрофон, но в зале услышали его слова:
— Не по сценарию, знаю… Но ты не предупредил, что она окажется такой дурой. Моей вины здесь нет…
— Она?! Плевать я не нее хотел! Ты скажи, что это?!
Твидл взмахнул трещоткой, но та не издала ни звука. Твидл взмахнул снова — опять тишина. Первый из братьев замер с раскрытым ртом, а затем захлопнул его так, что клацнули зубы.
— Ну, что ты скажешь?! — рявкнул Твидл.
Его брат сжался. О Фионе, птицах и зрителях в зале он похоже забыл. В отличие от Джека. Мелкие птички летали вокруг кукабарры, липли к ней, как железные опилки к магниту. Фламинго рассредоточились по залу и застыли как статуи. Фиона стояла не шелохнувшись. Изумительное черное платье… Проклятье!
Перья на платье топорщились. Джек увидел длинную тень за спиной девушки. Она извивалась меж красных и белых роз, разбивалась на множество мелких теней, которые тут же собирались вместе… Огромная, черная птица, слепленная из множества мелких птиц, которые в свою очередь так же были сделаны из птиц… Тень Буджума? Или сам Буджум?
— Твоя погремушка, — пискнул Твидл. — Которую, матушка подарила.
— Я знаю, что это такое! — крикнул его брат. В голосе прозвучали визгливые нотки. — Я нашел ее у тебя на столе!!!
— Ты копался на моем столе?!
— Да! Потому что только ты мог ее взять! Ты всегда берешь ее без спроса!
— Но у меня такой нет, — оправдывался Твидл. — Моя сломалась, а эта — единственная память о матушке…
— Единственная! И ты сломал ее! Она не работает!!!
Джек сдавил виски — в голову словно вколотили два раскаленных гвоздя. Сейчас что-то случится. Джек знал это, даже знал что именно, но — проклятье! — не помнил. Это было чудовищно глупо — помнить ноты в «Духе улиц», но забыть о самых базовых вещах…
— Я не ломал ее! — возмутился Твидл. — Я взял ее на чуть-чуть… Матушка у нас общая, значит и погремушка общая!
— Не ломал, значит?! Общая?! — Его брат стиснул кулаки. — Это была последняя капля!
— Только попробуй, — пискнул Твидл, становясь в боксерскую стойку.
Кукабарра захохотала, вторя ей, заклекотали фламинго… Джек выпрямился. Вот оно — последняя капля. Фиона и Джил, личный снарк, обернувшийся Буджумом.
Платье Фионы взорвалось. Не было ни грохота, ни ярких вспышек. Зато были сотни, тысячи угольно-черных воронов, хлынувших как цунами. Джек мигом оглох от их карканья и криков людей.
Бурлящая волна птиц накатила как прибой. Джека сбило с ног, подбросило и швырнуло о стену. Одежду и кожу рвали когти, царапали перья. Джека мотало как бумажный кораблик, угодивший в настоящий шторм. Он отбивался, но птиц было слишком много. В мире не осталось ничего кроме птиц.
Ветер колышет занавески в синий цветочек. Они взлетают и опадают, точно паруса — вверх и вниз, с каждым порывом. Ветер пахнет грецким орехом и свежестью. Окно большое, но за блестящими стеклами не видно ничего, кроме мягкого белого света.
Джек оглядывается, не понимая. Выходит, он умер? Это и есть то место, куда человек попадает после смерти? Или же та абсолютная пустота, которую несет в себе Буджум? На первый взгляд, не так плохо…
Комната маленькая и светлая. Новенькие обои, в тон занавескам — безвкусные, но приятные на вид. На подоконнике стоит ваза с ирисами; ветер колышет лепестки цветов.
Джек лежит на невысокой кровати. Хрустящая простынь приятно холодит кожу. Такая белоснежная что больно глазам… Из-за этой белизны ручейки крови, вытекающие из-под спины кажутся ошибкой. Как ни крути — они здесь не к месту.
Простынь впитывает кровь жадно, как изголодавшийся вампир. Красные пятна расползаются жуткими кляксами. Они растут, сливаются друг с другом, пока не начинают сочиться густыми каплями. Джек пытается сесть и понимает, что ему не пошевелиться. Словно его пришили к кровати суровой ниткой. Со своего места он видит, как пятна взбираются по занавескам, ползут по обоям. Будто пол залит кровью по щиколотку. Ветер опрокидывает вазу, вместо воды из нее течет та же темно-красная жидкость. Лепестки цветов съеживаются.
— Добрый день, друг мой, надеюсь я вас не отвлекаю?
Джек не может повернуть голову и потому не видит Бармаглота. Однако он улыбается. Если это ад, чудовище попало сюда вместе с ним — не самая плохая новость.
— Д-добрый д-день, — говорит Джек.
Он слышит ехидный смешок.
— Погляжу, для вас он выдался не особо добрым?
— Я умер, — говорит Джек. — Б-бывает.
— О нет, друг мой, — отвечает Бармаглот. — Если бы ты умер, я бы это заметил…
Джек дергается, пытается встать, но ничего не выходит. Светлая комната начинает разваливаться; стены стекают вниз, как часы на картине Дали. Огромные дыры расползаются — идеально черные, чернее черноты. За ними нет ничего, только пустота.
Все меняется так быстро, что Джек не успевает понять, что случилось. Он по-прежнему лежит, но уже в другом месте — в полутемной комнате, освещенной голубоватой лампой дневного света. Вдоль стены стоят застекленные шкафы. Джек видит на полках колбы и большие темные бутыли. Однако место не похоже на подвал Бармаглота.
Джек видит медицинский штатив, обвешанный пакетами с физраствором, как рождественская елка игрушками. Переплетающиеся трубки катетеров тянутся к запястьям. Рядом монотонно пищит кардиограф.
— Знакомое место? — говорит Бармаглот.
— Нет, — отвечает Джек. Слышит голос — тихий шепот, но не чувствует, как шевелятся губы.
— Можем переместиться на несколько часов назад, — предлагает Бармаглот.
В голове магниевыми вспышками мелькают картинки. Люди стоящие вокруг — в голубых балахонах, лица скрыты защитными масками, но глаза серьезны и сосредоточенны. Они даже не моргают. Врачи? Медсестры?
И Плотник… Джек узнает его — по пустым глазам цвета сливочного масла, по длинным белым волосам, выбивающимся из-под шапочки… Это непорядок, волосы должны быть убраны.
