«В ту ночь, когда ты приехала», — сказала Эстелла, — «я открыла большие ворота в каменной арке и впустила тебя. Ты меня не видела, но я тебя видела, и я полюбила тебя, как будто ты была моей родной дочерью».
«С того момента, как я увидела тебя», — сказала Мария, — «я полюбила тебя, как если бы ты была моей матерью. Но почему ты не будишь меня и не целуешь, когда рано утром приходишь ко мне в комнату?»
«Теперь обязательно буду», — сказала Эстелла. — «Понимаешь, я прихожу тайно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я прихожу. Сэр Бенджамин и Мармадьюк Алли не выносят женского духа. До того, как появилась ты, они гордились тем, что ни одна женщина ногой не ступала в усадьбу вот уже двадцать лет. Не рассказывай им, что я прихожу, Мария.
«Я не расскажу», — пообещала Мария. — «Но кто впускает тебя в дом?»
«Кот Захария».
«Ой», — сказала Мария, и стащив наконец с себя мокрое зеленое платье, мокрые башмаки и чулки, маленькими беленькими ножками, высовывающимися из-под белой муслиновой нижней юбки, стала на пол.
Эстелла встала с колен и подошла к Марии, в руках у нее было что-то белое и переливающееся. Она подняла это вверх, оно развернулось, и Мария увидела потрясающее платье лунно-белого шелка. Это— было самое красивое платье, которое она когда-либо видела, и она замерла от восхищенная, пока Эстелла одевала ее… Платье сидело великолепно.
«Это подвенечное платье», — сказала Эстелла. — «Но я его так и не надела».
«Но почему?» — в замешательстве спросила Мария. — «Как можно не надеть такое платье на свою свадьбу?»
«Когда я шила это платье, я собиралась выйти замуж за одного, а потом вышла за другого», — объяснила Эстелла. — «Я была помолвлена с богатым джентльменом и сшила платье для свадьбы с ним. Потом мы поссорились, и я не вышла за него замуж. За бедного джентльмена я выходила в платье из вышитого муслина, которое куда больше подходило к образу жизни моего жениха… Ты выглядишь прекрасно, дорогая. Посмотрись в зеркало».
Мария подошла к старому зеркалу из полированного серебра, на этот раз без страха, потому что прямо за ней стояла Эстелла, глядя через ее плечо и улыбаясь, и увидела в зеркале рядышком два счастливых лица. То лунное сияние, которое зеркало дарило отражающимся в нем лицам, сделало их похожими, словно они были сестрами, что несказанно обрадовало обеих.
«Разве мы похожи?» — закричала Мария. — «Я дурнушка, а ты красавица, но в этом зеркале мы похожи».
«А мы и похожи», — сказала Эстелла. — «Но не повторяй моих ошибок, какова бы ты ни была».
«А какие ты делала ошибки?» — спросила Мария.
«Слишком много, чтобы тебе рассказывать», — ответила Эстелла, — «но все они выросли из того, что я любила позлить других и сама не умела владеть собой. Никогда не зли людей, Мария, и не впадай в ярость».
«Я постараюсь», — пообещала Мария. — «А можно, когда я буду выходить замуж, я надену это платье?»
«Конечно», — сказала Эстелла. — «Его даже не надо переделывать. Оно превосходно сидит».
Они спустились вниз и обнаружили, что Робин уже переоделся в сухое и сидит за чайным столиком с хлебом, маслом, медом, сливками и золотисто-коричневыми пряниками. Чайник пел на огне, белый котенок громко мурлыкал, и странная комната-пещера была теплой и уютной, согретой ярким огнем большого камина. Разложив сушиться мокрые вещи детей, Эстелла заварила чай в большом коричневом чайнике, они уселись и при виде вкусной еды почувствовали страшный голод. Робин, сидя напротив Марии за дубовым столом, разглядывал ее белоснежное одеяние. Как только она появилась, он встретил ее с нескрываемым изумлением, но поначалу был слишком занят едой, чтобы что-нибудь сказать. Однако, управившись с половиной буханки хлеба и изрядным числом пряников, он наконец заговорил. «Что за чудное платье», — сказал он с набитым ртом. — «Я никогда не видел его раньше. Оно похоже на подвенечное».
«Оно и есть подвенечное», — ответила Мария низким голосом, потому что тоже была голодна как волк и расправлялась с огромным куском хлеба, густо намазанного медом. — «Это мое подвенечное платье. Я его надела, чтобы посмотреть, как оно сидит».
«Ты собралась замуж?» — сердито спросил Робин, внезапно перестав жевать.
«Конечно», — ответила Мария и потянулась за сливками. — «Ты же не ожидал, что я останусь старой девой?»
«Ты собираешься замуж сегодня?» — продолжал допрашивать Робин.
Но на этот раз рот у Марии был слишком набит, чтобы она могла ответить, и Эстелла, у которой не было такого аппетита, какой возник v детей от свежего воздуха, опасностей и физических упражнений, и которая деликатно ела тоненький кусочек хлеба с маслом, ответила за нее. «Конечно, она не выходит замуж сегодня, Робин. Она еще недостаточно взрослая для того, чтобы выходить замуж. Но когда она будет выходить замуж, она наденет это платье».
«Когда ты будешь выходить замуж, за кого ты будешь выходить замуж?» — спросил Робин Марию.
Мария проглотила последний кусочек хлеба с медом, выпила последний глоточек сливок, склонила головку набок и задумчиво пила чай. «Я еще не вполне решила», — ответила она с притворной скромностью, — «но я думаю, что выйду замуж за мальчика, с которым я познакомилась в Лондоне».
«Что?» — взревел Робин. — «Выйти замуж за жеманного лондонского болвана в шелковых носках, с напомаженными волосами и сладкой физиономией?»
Пряник застрял у него в горле, и он закашлялся так сильно, что Эстелле пришлось похлопать его по спине и налить ему свежую чашку чая. Когда он снова заговорил, его лицо было абсолютно алым, не только от кашля, но и от ярости, ревности и удушья.
«И ты на такое осмелишься?» — кричал он. — «Ты… Мария… ты… если ты выйдешь замуж за лондонца, я сверну ему шею!»
«Робин! Робин!» — в ужасе восклицала его мать. — «Я никогда не видела тебя в такой ярости. Я никогда не знала, что у тебя такой характер».
«Ну теперь ты знаешь», — разгневанно сказал Робин. — «И если она выйдет замуж за парня из Лондона, я не только сверну ему шею, но я сверну шею всем и каждому, и я уйду из долины, перейду через холмы в город, откуда родом мой отец, и никогда не вернусь сюда обратно. Вот так!»
Мария ничего не ответила на этот взрыв. Она просто продолжала пить чай и выглядела теперь еще более скромной, чем раньше. И чем скромнее она выглядела, тем больше злился Робин. Его глаза метали молнии, а каштановые завитки волос, казалось, встали от ярости дыбом. Мария была совершенно уверена, что если бы она встала за его спиной, то увидела бы завиток волос у него на шее, торчащий как кошачий хвост. Она допила чай со сводящим с ума спокойствием и наконец заговорила.
«А почему бы мне не выйти замуж за лондонского парня?» — спросила она.
Робин стукнул кулаком по столу с такой силой, что все чашки зазвенели. «Потому что ты должна выйти замуж за меня», — закричал он. — «Слышишь, Мария? Ты должна выйти замуж за меня».
«Робин», — сказала ему его мать, — «это не лучший способ делать предложение. Нужно стать на одно колено и сказать это очень вежливо».
«Как я могу стать на одно колено, когда я пью чай? И как я могу говорить вежливо, когда во мне как будто рычащий лев? Я разорвусь, если не буду рычать».
«Можешь перестать рычать, Робин», — сказала Мария. — «Можешь перестать, потому что ради мира и спокойствия я вдруг решила выйти замуж за тебя».
Завитки его волос перестали торчать в разные стороны и со лба исчезла гневная складка. «Тогда все в порядке», — сказал он со вздохом облегчения. — «Договорились. Мама, дай мне, пожалуйста, еще пряников».
Потом они снова ели, пили и смеялись, и болтали о всякой всячине, а огонь горел, белый котенок мурлыкал, чайник шумел все громче и громче, и счастье сияло и звенело вокруг них, так что казалось, его можно видеть и слышать. Но что-то все еще беспокоило Робина и наконец у него вырвалось: «Мария, а за какого лондонского парня ты собиралась замуж?»
«Я никогда особенно не собиралась замуж за какого-нибудь лондонского парня», — ответила Мария.
«Но ты сказала…»
«Я говорила о парне, которого встретила в Лондоне», — объяснила Мария. — «Этот парень — ты».
Последняя волна ярости и ревности Робина улеглась. Он откинул голову назад и смеялся и смеялся, на этот раз рыча не от гнева, а от веселья, и что-то в этом потрясающем рычании неожиданно и удивительно напомнило Марии сэра Бенджамина.
«Послушайте, дети», — сказала Эстелла, встав из-за стола и глядя на них с неожиданно глубокой серьезностью, — «сейчас вы смеетесь, но совсем недавно Робин был ужасно сердит, а Мария злила его, как только умела. Вы могли очень сильно поссориться. А вы не должны ссориться! если вы поссоритесь, вы упустите не только свое счастье, но и счастье всей долины».
Она собрала чайные чашки, поставила их в углу комнаты рядом с тазом для мытья посуды, сложила скатерть, убрала ее и поднялась по ступенькам в свою комнату. Она не плакала, но Мария чувствовала, что не будь она такой гордой женщиной, она бы заплакала.
