Геннадий Гор - Факультет чудаков

Геннадий Гор

Повести «Полнеба» Л. Рахманова и «Факультет чудаков» Г. Гора не случайно издаются в одной книжке: их объединяет не только общность тематическая (показ современного студенчества), но и стремление к новизне формы, выраженные у каждого из авторов по-своему.

Эти повести стоят в противоречии с генеральными традициями русской литературы — традициями Толстого, Тургенева, Чехова. Надо сказать при этом, что различные писатели Запада — в данном случае упомянем Жироду и Дос-Пассоса — влияют на тех наших писателей, которые, как и авторы этой книги, борятся в своих произведениях с традициями русской реалистической прозы.

Геннадий Гор и Леонид Рахманов — молодые писатели, они находятся в самом начале своего литературного пути и естественно, что в вещах их можно найти много недостатков. Слишком явственно ощущается в языке Рахманова, в построении повести Гора — некоторая искусственность и несамостоятельность. Очень ощутимо влияние Ю. Олеши, автора «Зависти», на Рахманова. Оба автора в этих повестях еще только на пути к истинной новизне, которая вырастает на новых мотивах, дающих новое отношение к жизни — они еще увлечены чисто внешней «левизной».

Герои Рахманова и Гора показаны в периоде развития, мировоззрение их только еще устанавливается. Но если у Рахманова жизнь показана глазами студента, радостно воспринимающего мир, то у Гора дело обстоит иначе — метод, взятый Гором в повести «Факультет чудаков», таит в себе опасности, еще непреодоленные автором. Быт дан у Гора отдельными, как бы случайно выхваченными кусками, — эта система, как будто новая для русской литературы, порождает старого героя, традиционного «лишнего человека», разорванное сознание которого и организует повесть. Тут дает себя знать недостаточность работы писателя над основными мотивами нашей действительности. Тут — определенная опасность для автора. Но при этом язык Гора, сдержанный, точный и простой, делает очень Интересными и живыми отдельные эпизоды, показывающие жизнь студенчества.

Обе повести при всех своих ошибках и срывах интересны попыткой своей по-новому раскрыть внутренний мир современного студента, — тема, в которой иные писатели находят только пресловутую «половую проблему», развернута у Рахманова и Гора серьезно и своеобразно. Эти повести имеют полное право на внимание читателя.

Проснувшись, Лузин увидел у себя на груди крысу. Он спихнул ее ладонью, она мягко упала на пол и побежала.

Над ним висел наган. Откуда бы он мог взяться?

Лузин вспомнил: вчера его назначили комиссаром университета и выдали оружие.

Он встал. Ему не нужно было одеваться. Он спал в одежде. В комнате, узкой и пустой как коридор, было холодно. Ручные часики, висевшие на спинке кровати, показывали восемь. В окнах противоположного флигеля один за другим погасли огни. Внезапно комната стала светлой. Исчезли тени, и вещи определились. Их было мало: полотенце и стул. На стуле, покрытом пылью, вместе с чашкой и чайником, закапанные чернилами и стеарином, раскрытыми лежали книги. Они свесились, готовые упасть. Пепельница валялась на полу. Лузин поднял ее и, не зная куда поставить, бросил на кровать.

Он прицепил к поясу наган, вышел из комнаты. Ему предстояли темный коридор общежития, лестница. Предстоял дождь.

Он только что сошел с «максима». Почтовые поезда ходили редко.

Сначала появилась корзина. Большая, выкрашенная в зеленый цвет, она с трудом протиснулась в дверь и остановилась, широко расставив ноги. Корзина подумала: здесь еще много дверей. В которую же? Впрочем, за нее думал хозяин.

Он был в коротких до колен штанишках и ботинках разного цвета: желтом и черном. Щеки его покрывала борода, редкая как пыль. При ближайшем рассмотрении (а рассматривал его пассажир, ехавший с ним в одном вагоне) борода оказалась просто грязью. Ему было никак не больше восемнадцати лет, по мнению того же пассажира.

Выйдя из ворот Октябрьского вокзала, он остановился возле трамвайной остановки. Трамваи не ходили, было рано, над башней горела луна, блестели рельсы. Склоняясь под тяжестью корзины, перекладывая ее с одного плеча на другое, он нерешительно, поплелся по проспекту 25-го Октября. Он не знал, в какую сторону идти. Университет находится где-то на Васильевском острове.

Пятиэтажные дома с зеркальными окнами (очевидно, он никогда не бывал в больших городах) его поражали. Он останавливался почти возле каждого дома. К этому его принуждала корзина. Он смотрел вверх и у него кружилась голова. Ему казалось, что он смотрит вниз — этажи опускаются за этажами. Он шел наугад. Улицы были пустынны. Он хотел видеть город, а видел только корзину. (Она заслонила город.)

«Холодно», — подумал он, потому что в самом деле было, холодно. Пошел дождь. Он увидел собаку. Опустив голову, она брела вниз по проспекту 25-го Октября. Он пошел за ней.

Впереди шла собака. За ней — низенький человек с большой зеленой корзиной.

— Никто не возражает. Только не нужно (мое мнение) спешить, — говорил Лузин студенту с рыжим портфелем.

Они вышли в коридор. По коридору, длинному как верста, сновали студенты. На них были черные куртки, похожие на чиновничьи мундиры, с желтыми орлистыми пуговицами. Синие форменные фуражки демонстративно стояли (нет, не сидели) на их головах.

— Посмотри, от них за версту несет старым режимом, — возражал студент с рыжим портфелем. — Я предлагаю… Я много раз тебе говорил… Чистку!

Между стеклянными дверьми аудиторий стояли шкафы с книгами. Бесчисленные окна, высокие как двери, близко расположенные друг от друга, делали коридор похожим на ботанический сад. Не хватало только растений. Паркетный пол напоминал торцовую мостовую. Они шли осторожно, обходя выбоины.

— Лузин, — продолжал студент, играя замком рыжего портфеля. — Ты понимаешь сам, приедут рабфаковцы — нам некуда будет их вселить.

Лузин грыз карандаш. «Это, — размышлял он, — обозначает задумчивость». Лузин задумчиво грыз карандаш.

Они проходили мимо аудитории. Только что началась лекция. Профессор был виден сквозь стекло. Он поднял руку. Перед ним в огромном помещении сидели два студента и сонно слушали.

— Никто не возражает, — ответил Лузин. — Мы выкурим их из общежития. Но кого мы туда поселим? Нас, пролетарских студентов, мало в университете.

Вспоминалась стенная газета: «Нас мало, но мы…»

«Черт знает! Я становлюсь лозунгом. Неудивительно, если в один прекрасный день я увижу себя приклеенным к стенке».

— Верно? — спросил он спутника, как будто тот мог знать его мысли.

— Нет, — ответил тот, — с тех пор как появились папиросы, я не курю махорки. Хватит.

— Коллега, бросьте ерундить. Воздерживаясь, вы поддерживаете большевистскую фракцию.

— Но вы должны принять во внимание, Крапивин: культурные студенты, я разумею студентов Западной Европы…

— Вы находитесь не в Западной Европе.

— Подождите, Крапивин. Сначала выслушайте. Студенты Англии и Германии, говорю я, аполитичны!

Семь студентов сидели за столом большой комнаты, когда-то бывшей университетским буфетом. Стены возбуждали аппетит (на стенах в разных видах была изображена пища).

Вот — виноград и человек, протягивающий руку к винограду. Вот — окорок. Вот — колбаса, прямая и коричневая как карандаш. Вот — яблоко.

Студенты смотрели на стены и жевали хлеб.

Вот — яблоко. Вот — окорок. Вот — виноград и человек, протягивающий руку к винограду. Вот — колбаса.

— Я думаю, — продолжал дожевывая Крапивин. — Мы все думаем, — продолжал он с перерывами. — На этот раз мы им!..

— Не могу забыть, — оборвал его один из присутствующих, — не могу забыть: в детстве я не любил печеных яблоков. Тетка, у которой я воспитывался, не разрешала мне есть сырых. Только печеные… А я…

— Тише вы.

В дверях показалась фигура Лузина. (На боку болтался наган.) Рядом с ним шел студент с рыжим портфелем. Молча они прошли буфет, не обратив внимания на присутствующих.

— Видели его? Новый комиссар.

— Кажется, еврей. Что за черт, везде суют евреев. Будто нет русских.

— Вы правы, коллега, их нет в коммунистической партии. Только евреи и китайцы. Впрочем, этот, кажется, русский.

— Вы не знаете, кто второй?

— С рыжим портфелем? Комендант мытнинского общежития.

— Не могу забыть. Не могу забыть: в детстве я не любил печеных яблоков. Тетка, у которой я воспитывался…

Все встали: в два была назначена сходка.

Впереди шла собака. За ней низенький человек с зеленой корзиной.