"Как я и предполагал; Вы действовали так, как посчитали наилучшим. И неловкость, после всего временна. Чанг говорит мне, что на его взгляд, двое их них не принесут особых проблем."
"Я осмелюсь сказать, это так."
"А третий?"
Кануэй ответил: "Мэллинсон -- беспокойный юноша, он очень настроен вернуться."
"Вам он нравится?"
"Да, мне он очень нравится."
В этот момент были внесены чайные чаши, и между глотками душистой жидкости разговор стал менее серьезным. Это была удачная конвенция, которая давала возможность словестному течению приобрести оттенок почти легкомысленного аромата, и Кануэй был отзывчив. Когда Высший из Лам спросил его, не было ли ординарности в его пребывании в Шангри-Ла, и мог ли Западный мир предложить нечто подобное, он ответил с улыбкой: "О, да -- будучи весьма откровенным, он немного напоминает мне Оксфорд, где одно время я читал лекции. Здешний сценарий не настолько хорош, но предметы изучения настолько же непрактичны; и пусть старейший из преподавателей не настолько же стар, по возрасту они в чем-то имеют сходство."
"Вы наделены чувством юмора, дорогой мой Кануэй," ответил Высший из Лам, "за которое мы все должны быть благодарны в течении будущего времени."
1 Английская идиома "for good" означает навсегда.
2 Гранд Монарх -- по видимому, имеется в виду Луис XIV, (1638, 1643 -1715) Le Grande Monarque, так же прозванный "Бабун."
3 Ливэ -- Титус Ливиус, (159 до н. э. -- 17 н. э.), Римский историк, известный своим капитальным трудом История Рима. Из 142 его книг сохранилось лишь 35.
Часть десятая.
Услышав о повторном приеме Кануэйя Высшим из Лам, Чанг выплеснул: "Чрезвычайно." И слово это было весьма весомым из уст человека с большой неохотой употреблявшего превосходную степень. Со времен установления порядков ламазери, подчеркивал он продолжая, подобного еще никогда не случалось; никогда до истечения пятилетнего послушничества -- момента избавления от возможных эмоций - Высший из Лам не изъявлял желания следующей встречи. "Видите ли, разговор с обычным новоприбывшим вымагает больших усилий. Само присутствие человеческих страстей доставляет неприемлимую, а в его возрасте, почти невыносимую неприятность. Не подумайте, что в Вашем случае я подвергаю сомнениям всю его мудрость. На мой взгляд, это доказывает нам умеренное основание установленных правил общины, преподавая еще один урок неоценимой важности. Но в любом случае, это чрезвычайно."
Однако для Кануэйя чрезвычайность ситуации не превышала уровень чрезвычайности всего остального, и после третьего и четвертого посещений, ее привкус совсем пропал. Существовало нечто почти предопределяющее в том, насколько легко два их разума сходились друг с другом; казалось, Кануэй впадал в безграничное спокойствие, теряя давившее его изнутри напряжение. Временами приходило ощущение господства высшего разума, и в такие моменты над бледно-голубыми чашами с чаем восставала атмосфера тонкого, миниатюрного празднества, своей хрупкостью близкого к прозрачному растворению теоремы в сонет.
Беседы их простирались далеко и не имели пределов страха; целые философии раскрывали свои глубины; долгие авеню истории поддавались анализу, обретая новые вероятности. Кануэй был очарован, не оставляя, однако, позиции критика, и однажды, выслушав его точку зрения, Высший из Лам заметил: "Сын мой, Вы совсем еще юноша по своим летам, но в мудрости Вашей я ощущаю зрелость возраста. Должно быть, нечто необычное затронуло Вашу жизнь?"
Кануэй улыбнулся. "В том, что затронуло мою жизнь, столько же необычного сколько в том, что случилось со многими людьми моего поколения."
"Мне никогда не доводилось встретить кого-либо Вам подобного."
"В этом нет особого секрета," ответил Кануэй после паузы. "То, что по-Вашему отливает старостью, износилось сильным преждевременным опытом. С девятнадцати до двадцати двух я прошел наивысшую, правда, изнуряющую школу."
"Война для Вас была слишком тяжелой?"
"Не совсем так. Как и миллионы других, я был напуган и опрометчив, впадал в состояние звериной ярости и ходил по соломинке самоубийства. До сумасшедших пределов я убивал, развратничал и напивался. Само-оскорбление собственных эмоций, и удачно прошедшему через это остается лишь чувство скуки и раздражения. Потому последующие года были для меня очень трудными. Хотя слишком трагичной картины представлять не следует, после всего я был достаточно счастлив, правда, как в школе с плохим директором -- море желаемых удовольствий при постоянной нервотрепке, и, наверное, без особого удовлетворения. Однако, я думаю, в этом со мной немногие согласятся.
"То есть, это было неким продолженим Вашей школы?"
Кануэй пожал плечами. "Истощение страстей, может быть, и есть начало мудрости, говоря словами измененной пословицы."
"Не только пословицы, но и смысла доктрины Шангри-Ла."
"Я знаю. От нее мне становится тепло, почти как дома."
И в словах его заключалась правда. Как Перраулт, Хэнсчелл и другие, он постепенно поддавался очарованию; шли дни и недели, и с их течением его охватывала жажда полного удовлетворения тела и разума. Он был поглощен Синей Луной, и спасения не было никакого. Словно преграда недосягаемой чистоты, горы мерцали вокруг, ослепляя глаза его, падающие в зеленую глубь долины: картина, не поддающаяся описанию; и совершенный узор вида и звука возникал у него в сознании, нанизанный серебрянной монотонностью клавикордов по другую сторону бассейна.
Он знал, что был тихо влюблен в крошечную Манчжу. Ничего не требуя, даже ответа, любовь его была данью разума, которой чувства добавляли лишь аромат. Для него она представляла некий символ всего, что было изысканным и хрупким; ее манерные вежливости и прикосновение пальцев к клавиатуре приносили вполне удовлетворяющую близость. Временами он обращался к ней так, что, при ее желании, могла возникнуть менее формальная беседа; но утонченное уединение ее мыслей никогда не отражалось в ее ответах, и в некотором смысле он и не искал этого. Неожиданно для него открылась одна из граней обещанной драгоценности: он обладал Временем; Временем для всех желаемых им событий, Временем настолько бескрайним, что само желание подавлялось определенностью исполнения. Пройдет год, декада, а Время все еще будет здесь. Видение росло, заполняя его счастливым удовлетворением.
Затем, время от времени, на него обрушивалась другая жизнь, и он сталкивался с нетерпением Мэллинсона, сердечностью Барнарда, и живым стремлением Мисс Бринклоу. Он чувствовал, что очень обрадуется тому мгновению, когда все они будут знать столько же сколько и он; и, так же как Чанг, считал, что ни американец ни миссионерка не вызовут особых проблем. Однажды Барнард даже позабавил его следующими словами: "Знаете, Кануэй, я бы не прочь и поселиться в этом местечке. Поначалу казалось, что не будет хватать газет и фильмов, но, кажется ко всему можно привыкнуть."
"Ко всему, конечно," согласился Кануэй.
Позднее он узнал, что по его собственной просьбе, Чанг сопровождал Барнарда в долину, где последний предался всем имеющимся там удовольствиям "ночи отдыха." Мэллинсон отнесся к этому с презрением. "Не терпится," прокомментировал он Кануэйю, и затем заметил самому Барнарду: "Конечно, это не мое дело, но Вам, знаете ли, следовало бы оставаться в форме для обратной дороги. Через две недели сюда прибудут проводники, и, поверьте, нас ожидает далеко не увеселительная прогулка."
Кивком головы Барнард выразил согласие. "Я никогда так и не думал. А насчет формы, то, кажется, в такой прекрасной форме как сейчас я не был давно. Ежедневная зарядка, никаких волнений, ну а тот вечер в долине, то Вы уж не стройте из мухи слона. Девиз компании, знаете ли, - умеренность."
"О, да, нет сомнений, что Вы умудрились устроить себе умеренно хорошее времяпровождение," ядовито сказал Мэллинсон.
"Конечно. Учреждение это удовлетворяет любые вкусы; даже те, кто постреливает за маленькими китаяночками играющими на пианино, не остаются в обиде. Не осуждайте людей за то, что им нравится."
Замечание совсем не относилось к Кануэйю, но Мэллинсон вдруг покраснел как школьник. "Правда тех, кому нравится чужое имущество, можно закинуть в тюрьму," огрызнулся он в бешенстве, словно задетый за живое.
"Конечно, если Вы в состоянии их поймать." Американец любезно улыбнулся. "Что, кстати, наводит меня на мысль, о которой, друзья мои, я Вам прямо сейчас и поведаю, раз уж мы затронули эту тему. Я, знаете ли, решил пожаловать этим носильщикам отсрочку. Сюда приходят они весьма регулярно, и я, пожалуй, останусь здесь до их следующего прихода, а может и того, что будет после. Это, само собой, в том случае, если монахи поверят мне на слово насчет всех моих гостинничных расходов."
"Вы имеете в виду, Вы не идете с нами?"
"Так точно. Я решил остановиться здесь на некоторое время. Вам то что? Вас будут встречать оркестрами, а мне только и светит, что выступление шеренги полицейских. И чем больше я рисую в мозгу эту шеренгу, тем менее привлекательной представляется мне их музыка."
