"Весьма часто," ответил Чанг широко улыбаясь. "Ламы, конечно, невосприимчивы, да и большая половина тех, кто достиг зрелого возраста, но до этого мы мало отличаемся от обычных людей, разве что, на мой взгляд, претендуем на более умеренное поведение. Господин Кануэй, уверяю Вас, гостеприимство Шангри-Ла понимающего рода. Ваш товарищ господин Барнард уже сумел этим воспользоваться."
Кануэй снова заулыбался и сухо ответил: "Спасибо. В том, что он сумел, сомнений у меня нет, но мои собственные склонности не совсем -- в настоящий момент -- утвердительны. Меня больше интересовал эмоциональный нежели физический аспект."
"Вы с легкостью можете отделить один от другого? Можно ли предположить Вашу влюбленность в Ло-Тзен?"
Кануэй в какой --то мере был взят врасплох, однако понадеялся, что не подал виду. "Отчего Вы спросили?"
"Оттого, мой дорогой господин, что это было бы для Вас так естественно -- конечно, ни на миг не забывая об умеренности. Ни каплей страсти Ло-Тзен не наделила бы Вас -- да врядли бы Вы и ожидали этого -- однако, могу уверить, в целом, это было бы очень приятное увлечение. У меня есть некоторое право для подобных утверждений, так как будучи намного моложе, я сам был влюблен в нее."
"В самом деле? И тогда она отвечала взаимностью?"
"Только лишь самой прекрасной формой понимания оказанного мною внимания, и дружбой, которая с годами становилась все более ценной."
"Другими словами, взаимности не было?"
"Если Вам так угодно." И немного сентециозно Чанг добавил: "Она всегда неделяла своих поклонников мгновением насыщения, который и есть достижение абсолюта."
Кануэй рассмеялся. "Все это замечательно в Вашем, да, наверное, и в моем случаях -- но как насчет горячих юных парней вроде Мэллинсона?"
"Мой дорогой господин, это был бы наилучшим возможным вариантом из того, что могло бы произойти! Уверяю Вас, не в первый раз Ло-Тзен утешила бы скорбного изгнанника, после печальной вести, что дороги назад не существует."
"Утешила?"
"Именно так, однако понимайте правильно мое употребление этого слова. Ло-Тзен не раздаривает ласок, кроме разве того прикосновения, что охватывает сердце от одного ее присутствия. Что говорит Ваш Шекспир о Клеопатре? -'Она поражает голодом там, где больше всего насыщает.' Без сомнения, популярный тип среди страстью движимых рас, однако в Шангри-Ла такая женщина, уверяю Вас, была бы совершенно неуместна. Если Вы позволите некоторую поправку в цитату, я скажу, что Ло-Тзен удовлетворяет голод там, где меньше всего насыщяет. Более утонченное и длительное достижение."
"И я предполагаю, то, в котором она очень искусна?"
"О, решающим образом -- у нас было много тому примеров. Она всегда усыпляла пульсацию желания до шепота, но такого, который оставшись безответным, не теряет своей приятности."
"В таком случае, вы можете рассматривать ее как деталь подготовительного механизма учреждения?"
"Вы можете рассматривать ее в таком роде, если желаете," ответил Чанг с осуждающей вежливостью. "Но более изящным и не менее правдивым было бы сравнение с отражением радуги в стеклянной чаше или капелькой росы на цветах фруктового дерева."
"Я с Вами полностью согласен, Чанг. Это было бы куда более изящно." Вызванные добродушным гневом, взвешенные, но не лишенные живости меткие ответы китайца, приходились Кануэйю по душе.
Но в следующий раз будучи наедине с крошечной Манчжу, он понял, что замечания Чанга имели в себе достаточную долю проницательности. В ней был аромат, проникающий в его собственные эмоции, одаряя уголки свечением, которое не обжигало а только лишь грело. И в этот момент для него неожиданно раскрылось все совершенство Шангри-Ла и Ло-Тзен, и собственное желание вызвать лишь слабый случайный ответ в этом спокойствии. Годами страсти его были словно нерв, постоянно подтачиваемый миром; и сейчас, наконец, боль была утешена, и он мог посвятить себя любви не приносящей ни страданий ни скуки. Временами, проходя мимо бассейна с лотосом в ночное время, он представлял ее в своих объятиях, но чувство времени смывало видение, успокаивая его до бесконечной, нежной нерасположенности к этому.
Ему казалось, что так, как сейчас, он никогда не был счастлив, даже в ту пору, когда еще не было огромного барьера войны. Тихий, скорее успокоенный нежели доминирующий своей потрясающей идеей мир Шангри-Ла нравился и очень подходил ему. Ему нравился тот основной настрой в котором чувства облекались в мысли, а мысли, обретая речь, смягчались до удовольствия. В умело сформированной фразе он не видел доказательств неискренности, ибо обученный временем, знал, что грубость никогда не была гарантией преданности. Ему нравилась та манерная, неторопливая атмосфера, в которой разговор был не просто привычкой, а неким достижением. Самые хрупкие мечты его получали приветствие разума от одного удовольствия тем, что понятие траты времени теряло свой смысл даже над самыми праздными вещами. И пусть спокойствие всегда царило над Шангри-Ла, это был улей неторопливых занятий; своим образом жизни ламы как будто действительно держали время в своих руках, однако время это не обладало и весом перышка. Кануэй никого из них больше не встретил, но постепенно начинал понимать размах и разнообразие их занятий; как выяснилось, кроме знания языков, некоторые из них полностью погрузились в море наук, и порой настолько, что могли бы вызвать большое удивление Западного мира. Многие были вовлечены в написание рукописных книг; один (со слов Чанга) совершил важное исследование в области высшей математики; другой согласовывал Гиббона и Спенглера в обширный тезис по истории Европейской цивилизации. Однако подобные примеры касались не всех и не всегда; существовало множество бессточных каналов, погружение в которые было одной лишь прихотью, для восстановления, как, например, у Бриака, фрагментов старых мелодий, или составления, как у английского бывшего священника, новой теории о Wuthering Heights. Были и более непрактичные примеры. Однажды, после того, как Кануэй затронул эту тему, Высший из Лам ответил историей китайского мастера третьего столетия до рождества Христова. Мастер этот, посвятив многие года высечению драконов, птиц и лошадей из вишневой косточки, предложил свою работу знатному принцу. Поначалу кроме косточки, принц ничего не мог увидеть, но мастер попросил его "выстроить стену, и смастерить в ней оконце, и сквозь это оконце созерцать косточку при великолепии заката." Принц выполнил его просьбу, и понял тогда, что косточка действительно была очень красивой. "Очаровательная история, не так ли, мой дорогой Кануэй, и по-Вашему, не учит ли она нас ценнейшему из уроков?"
Кануэй согласился; он с удовольствием осознавал, что спокойное течение Шангри-Ла было в состоянии охватить безмерное количество странных и на первый взгляд, пустячных занятий -- то, к чему он сам всегда испытывал влечение. Так, задумываясь о прошлом, он видел себя засыпанным образами дел, витающих или громоздких до такой степени, что выполнить их оказывалось практически невозможным, но сейчас, даже в состоянии ленности, для каждого из этих дел находилось и время и желание. В восхищении от этого размышления, Кануэй не был склонен к тому, чтобы снова позабавиться откровением Барнарда, когда тот решил поведать нечто интересное, на его взгляд, о Шангри-Ла.
Выяснилось, что визиты в долину, наносимые Барнардом особенно часто в последнее время, были посвящены не только вину и женщинам. "Видите ли, Кануэй, я Вас посвящаю в это дело потому, что Вы отличаетесь от Мэллинсона -- тот, как Вы уже догадались, подставил нож к моему горлу. Мне кажется, Вы лучше вникните в ситуацию. Странная вещь - вы, Британские официальные представители, поначалу настолько, черт возьми, чопорны и натянуты, но под конец, когда все сказано и сделано, именно на вас только и можно положиться."
"Не слишком ли много уверенности?" улыбаясь ответил Кануэй. "Мэллинсон, кстати сказать, тоже представитель Британского правительства."
"Конечно, но он - всего лишь мальчишка. Он не видит вещей в рациональном свете. Мы же с Вами сильная половина -- мы овладеваем своею находкой. Возьмем, к примеру, вот эту конструкцию -- ни входы ее ни выходы, ни мне ни Вам не известны, но, скажите, не это ли обычный порядок вещей? После всего, имеем ли мы вообще понятие о том, зачем мы на этом свете?"
"Наверное, некоторым из нас это неизвестно, но к чему Вы клоните?"
Барнард понизил голос почти до хриплого шепота. "Золото, дружище," прозвучал несколько исступленный ответ. "Только и всего. В долине его тонны, в буквальном смысле. Я был горным инженером в молодости, и хорошо помню как выглядит золотая жила. Поверьте мне, эта будет не слабее Рэнда, но по расположению раз в десять легче. Вы думали, мои прогулки туда только и были, что прохлаждением в маленьком креслице? Ничего подобного. Я знал что делал. Я вычислил, что здешние ребята только и могли достать все свое добро, как с помощью хороших барышей, и чем же еще им приходилось платить, как не золотом, серебром, бриллиантами или прочим? Всего лишь логика. И разгуливая в округе, я быстро вывел их на чистую воду."
