"Вы просто боитесь ее услышать?"
"Мм, я, знаете ли, никогда не любил музыки."
Ответ Мэллинсона был полон холодного отвращения: "Это Ваши проблемы. Если Вам хочется, оставайтесь здесь на всю жизнь, никто Вас не останавливает." Однако взгляд его, обежавший всех, горел вспышкой обращения. "Не каждый, конечно, делает такой выбор, однако понятия различаются. Как по-твоему, Кануэй?"
"Согласен. Понятия действительно различаются."
Мэллинсон повернулся к Мисс Бринклоу, которая внезапно отложила свою книгу и заметила: "Кстати сказать, я думаю, я тоже останусь."
"Что?" закричали все.
Он продолжила с яркой улыбкой, которая была больше придатком на ее лице, нежели освещением его: "Видите ли, я раздумывала над тем, каким образом мы попали сюда, и смогла прийти только к одному заключению. Существует таинственная сила, которая из-под тишка управляет всем этим. Как Вы считаете, господин Кануэй?"
Кануэй мог бы затрудниться с ответом, но в растущей спешке Мисс Бринклоу продолжила: "Кого я могу вопросить о предписаниях Провидения? Я была послана сюда с целью, и я должна остаться."
"Вы говорите, что надеетесь заложить здесь миссию?" спросил Мэллинсон.
"Не только надеюсь, но и имею серьезные намерения. Я знаю лишь как вести себя с этими людьми -- но я должна найти свой путь и ничего не бояться. Ни в одном из них нет настоящей твердости духа."
"И Вы намереваетесь обеспечить их этой твердостью?"
"Да, господин Мэллинсон, именно так. Эта идея умеренности, о которой мы так много слышим вокруг, вызывает во мне решительную оппозицию. Вы можете называть ее кругозором широкого масштаба, если хотите, но на мой взгляд, она ведет к наихудшему роду слабости. Вся проблема местного население лежит в так называемом широком кругозоре, и я приложу все свои силы в борьбе против этого."
"И кругозор их настолько широк, что они собираются Вам это позволить?" улыбаясь сказал Кануэй
"Или же кругозор[1] Мисс Бринклоу обладает таким умственным упорством, что они не в силах остановить ее," вставил Барнард, добавляя с усмешкой: "Это как раз то, что я сказал -- учреждение, удовлетворяющее любые вкусы."
"Возможно, если тюрьмы приходятся Вам по вкусу," огрызнулся Мэллинсон.
"Что ж, даже это можно понимать двояко. Если Вы представите всех тех людей земного шара, кто ничего не пожалел бы, чтобы только вырваться из внешней суматохи, шума и гама и попасть сюда, мой Бог, и у всех у них нет такой вот возможности! Кто же тогда в тюрьме, мы или они?"
"Успокаивающее размышление для обезьяны в клетки," резко ответил Мэллинсон; он все еще был в гневе.
После всего они беседовали вдвоем с Кануэйем. "Этот человек до сих пор действует мне на нервы," говорил Мэллинсон, шагая по дворику. "Хорошо, что он не идет с нами обратно. Пусть я по-твоему, обидчив, но знаешь, эти его уколы насчет китаянки не затронули моего чувства юмора."
Кануэй взял Мэллинсона за руку. В течении последних недель он все больше чувствовал, что привязывается к юноше, не смотря на то, что последний был очень раздражителен. Он ответил: "Я решил, что это скорее касалось меня, а не тебя."
"Нет, он ко мне обращался. Он знает, что я неравнодушен к ней. И это правда, Кануэй. Я не могу понять зачем она здесь, нравится ли ей это пребывание. О, Господи, да если бы я говорил на ее языке как ты, я бы быстро из нее все выпытал."
"Интересно, что бы у тебя получилось. Она, видишь ли, ни с кем много не разговаривает."
"Я не пойму отчего бы тебе не пристать к ней со всякого рода вопросами?"
"Я не из тех, кто любит приставать к людям."
Ему очень хотелось сказать большее, но внезапно, словно туманная дымка, его наполнило чувство жалости и иронии; как тяжело будет этому пылкому, полному жизни юноше принять здешние порядки. "Если бы я был на твоем месте, я бы не волновался о Ло-Тзен," он добавил. "Она достаточно счастлива."
Не смотря на то, что Кануэй полностью поддерживал решение Барнарда и Мисс Бринклоу, в настоящий момент оно послужило тому, что он и Мэллинсон оказались в явно противоположном лагере. Ситуация была из ряда вон выходящей, и определенных планов ее разрешения у него не было.
К счастью, необходимости в том пока не возникало. Ничего особенного не должно было случиться до истечения двух месяцев, да и последующий кризис будет слишком серьезным, чтобы пытаться как-нибудь к нему приготовиться. Поэтому и другим причинам Кануэй не склонялся к волнениям над неизбежным, хотя однажды он все-таки заметил Чангу: "Вы знаете, я волнуюсь насчет Мэллинсона. Я боюсь, ему будет очень тяжело, когда он дознается правды."
Чанг кивнул с некоторой симпатией. "Да, убедить его в его же счастливой участи будет задачей не из легких. Но после всего, трудность эта всего лишь временная. Двадцатилетие спустя сегодняшнего разговора -- и Вы посмотрите: он будет смирен и достаточно счастлив."
Кануэйю показалось, что подобный взгляд отливал слишком широкой философией. "Мне интересно, каким образом ему будет оглашена правда. Он считает дни до прибытия проводников, и если их здесь не будет -"
"Они будут здесь."
"Да? Я полагал, что разговоры о них были только приятной байкой для нашего медленного разочарования."
"Ни в коей мере. Не смотря на то, что ни одному вопросу мы не следуем с фанатизмом, в Шангри-Ла заведено быть умеренно правдивыми, и я могу Вас уверить, что мои заявления о проводниках были очень близки к истине. Так или иначе, люди эти ожидаются в предсказанное мною время, или около этого."
"Тогда Вам будет сложно остановить Мэллинсона от того, чтобы не присоединиться к ним."
"Не стоит даже пытаться его останавливать. Он сам, по своему опыту обнаружит, что у проводников нет ни возможности ни желания брать кого-либо с собою обратно."
"Я понимаю. То есть, это и есть ваш метод? И что, по-Вашему, случится потом?"
"Потом, мой дорогой господин, после периода разочарования, он, со своей юностью и оптимизмом, начнет надеятся на следующую процессию, та, что ожидатся через девять или десять месяцев. И нам, ежели мы мудры, обескураживать эту надежду поначалу не следует."
Кануэй резко ответил: "У меня нет ни грамма уверенности, что он так поступит. Он более склонен к тому, чтобы организовать побег."
"Побег? Вы считаете это самым подходящим словом? После всего, проход открыт для любого в любое время. Тюремщиков у нас нет, кроме разве тех, которых подготовила сама Природа."
Кануэй улыбнулся. "Что ж, согласитесь, работу свою она выполнила неплохо. Но я все равно не могу представить, чтобы в каждом случае вы надеялись только на нее. Как насчет тех исследовательских экспедиций, которые попали сюда? Оставался ли открытым проход когда им хотелось уйти?"
Теперь улыбался Чанг. "Особые обстоятельства, мой дорогой господин, временами требуют особого внимания."
"Великолепно. То есть, шанс бегства предоставляется только тогда, когда клюнувший на него остается в дураках? Однако, я не верю чтобы даже тогда не было ни единой души кто бы не попытался."
"Пытались, несколько раз, но, как правило, после единственной ночи на плато беглецы были рады возвращению."
"Без укрытия и соответствующей одежды? Теперь понятно отчего ваши мягкие методы обладают эффективностью суровых. Но как насчет выпавших из правил, тех, кто не вернулся?"
"Вы сами ответили на вопрос," сказал Чанг. "Они не вернулись." Но тут же он поспешил добавить: "Конечно, число этих несчастных, поверьте мне, совсем невелико, однако, я смею надеяться, что товарищ Ваш не в такой спешке чтобы стремиться его увеличить."
Полного успокоения эти ответы Кануэйю не принесли, и будущее Мэллинсона продолжало его беспокоить. Ему так хотелось чтобы юноша мог вернуться мирным путем, что, по сути, не было бы беспрецендентным, из-за недавнего случая с Талу, тем летчиком. Чанг допускал, что власти были всесильны сделать все, что посчитают мудрым. "Но должны ли мы быть настолько мудры, мой дорогой господин, чтобы полностью доверить наше будущее чувству благодарности Вашего друга?"
Кануэй понимал насколько уместен был этот вопрос, ибо взгляды Мэллинсона не оставляли почти никаких сомнений в том, чем он займется по возвращению в Индию -- любимая тема юноши, которую развивал он довольно часто.
Но проза мирского постепенно выталкивалась всеохватывающим миром Шангри-Ла. Кроме размышлений о Мэллинсоне, ничто не волновало спокойного счастья Кануэйя; медленно раскрывающаяся ткань нового окружения продолжала удивлять его своим запутанным рисунком, странно совпадающим с его собственными нуждами и вкусами.
Однажды он сказал Чангу: "Интересно, каким образом любовь входит в ваши расписанные жизненные порядки? Наверное, время от времени возникает близость между теми людьми, кто попадет сюда?"
"Весьма часто," ответил Чанг широко улыбаясь. "Ламы, конечно, невосприимчивы, да и большая половина тех, кто достиг зрелого возраста, но до этого мы мало отличаемся от обычных людей, разве что, на мой взгляд, претендуем на более умеренное поведение. Господин Кануэй, уверяю Вас, гостеприимство Шангри-Ла понимающего рода. Ваш товарищ господин Барнард уже сумел этим воспользоваться."
