— Пьян?
Все вокруг хохотали. Бледные щеки Равелстона вспыхнули.
— Кружек пять пролилось-то, — обиженно напомнила барменша.
— А как насчет моих чертовых брюк? — дополнил претензии коммивояжер.
— Я заплачу, — сказал Равелстон. И, расплатившись, повернулся к Гордону: — Идемте, вы на ногах не стоите.
Одной рукой Равелстон поддерживал приятеля, в другой нес доверенную ему раньше бутылку кьянти. Однако перед самым выходом Гордон вдруг негодующе качнулся в сторону и с гордым величием произнес:
— Вы, кажется, сказали, что я пьян?
Снова взяв его под руку, Равелстон смущенно забормотал:
— Боюсь, вы действительно несколько…
— Сшит колпак не по кол-па-ков-ски, его надо пе-ре-кол-па-ко-вать! — без запинки отчеканил Гордон.
— Дружище, вы перебрали, вам надо домой.
— Узри в своем глазу соринку, прежде чем видеть сучок в глазу брата твоего, — парировал Гордон.
Равелстон уже успел вытащить его на улицу. «Сейчас возьмем такси», — сказал он, напряженно вглядываясь в поток машин. Шумно валил народ из закрывшегося паба. Гордону на воздухе стало лучше. Рассудок работал как никогда. Сатанинский неоновый огонь подсказал новую блестящую идею.
— Послушайте-ка, Равелстон! Эй!
— Да?
— Давайте прихватим пару шлюх.
На пьяную болтовню не стоило обращать внимания, и все же Равелстон был шокирован.
— Не надо о таких вещах, дружище.
— А? К черту ваши барские замашки. Почему нет?
— Ну, Гордон, что вы говорите? Едва расставшись с вашей милой, очаровательной Розмари.
— Ночью все кошки серы, — заметил Гордон, ощущая себя мудрейшим циником.
Равелстон решил не отвечать.
— Пожалуй, имеет смысл дойти до площади. Там скорее такси поймаешь.
В театрах заканчивались спектакли. Толпы людей и машин текли туда-сюда в мертвенном свете. Мозг Гордона все понимал; все гадости, что сделаны и еще предстоит сделать. Словно издалека, как через перевернутый бинокль, виделись свои тридцать лет, пустая жизнь, безнадежное будущее, Джулия, Розмари. С неким сторонним, философским интересом он пристально смотрел на горящие вывески:
— Видите, как зловеще мигает мне этот неон над магазином? Это значит, что я навеки проклят.
— Вполне, — не слушая, откликнулся Равелстон. — Такси! Такси! Эх, не увидел. Подождите меня здесь.
Оставив Гордона у входа в подземку, он торопливо перешел улицу и устремился к площади. На какое-то время мысли затуманились. Затем Гордон обнаружил рядом две хищные мордашки с начерненными бровками, двух девиц в нахлобученных фетровых тарелках, карикатурно напоминавших шляпку Розмари. И они перешучивались.
— Ну, Дора, Барбара (оказывается, он даже знал, как их зовут), что новенького? Что хорошенького под саваном старушки Англии?
— О-ой, у его прям вся щека красная!
— Зачем же вы, барышни, здесь глухой ночной порой?
— О-ой, на прогулочке гуляем!
— Аки львы алчущие?
— О-ой, а другая-то щека, гляди-ка, вовсе белая! Ой, точно, дали ему по щеке-то!
Подъехал поймавший наконец такси Равелстон. Выйдя, остановился как вкопанный.
— Гордон! О Боже мой! Ну что вы тут придумали?
— Позвольте представить: Дора и Барбара.
Равелстон строго сжал губы, но злиться он совершенно не умел. Расстроиться, переживать — сколько угодно. Но не злиться. Пытаясь игнорировать девиц, он потянул Гордона за руку:
— Поехали, старина! Пожалуйста, садитесь.
Дора, крепко схватив Гордона за другую руку, как похищаемую сумочку, заверещала:
— А вам-то че? Че пристаете?
— Полагаю, вы не хотите оскорбить двух леди? — сказал Гордон.
Равелстон в смущении отступил. Требовалось проявить твердость, но этим качеством он тоже не обладал. Взгляд его все-таки скользнул, упав на Дору, на Барбару — роковая ошибка. Какие-никакие, это были человеческие лица. Что он теперь мог, чувствуя ту же беспомощность, которая мгновенно заставляла руку лезть в кошелек при виде нищего? Несчастные создания! Не хватало духа прогнать их. Более того, Равелстон понял, что придется ввязаться в это скверное приключение. Впервые в жизни его вынудили общаться с проститутками.
— Будь оно проклято! — тихо пробормотал он.
— Allons-y! [21] — сказал Гордон.
В такси Дора назвала адрес. Затиснутый в угол Гордон мгновенно куда-то провалился, изредка выныривая из густой мглы со слабым ощущением реальности. Его несло сквозь тьму, мерцающую разноцветными огнями (или это огни неслись мимо?). Словно на океанском дне, и вокруг косяки стремительных светящихся рыб. Ну да, он же проклятая душа, блуждающая в преисподней: черная бездна, колючие искры адского пламени. Однако в аду непременно адские муки, а здесь? Он напрягся, пытаясь выяснить свои чувства. Провалы в сознании совершенно обессилили, голова раскалывалась. Гордон шевельнул рукой — рука нащупала коленку, резинку чулка, чью-то вяло отзывчивую ладонь. В следующий момент его тряс за плечо Равелстон:
— Гордон, Гордон! Проснитесь!
— М-м?
— Боже мой, Гордон! Causon en francais. Qu’est-ce que tu as fait? Crois-tu que je veux coucher avec une sale? [22] О, черт!
— Парлей вуй франсей! — радостно завизжали девицы.
Гордон был приятно удивлен. Славный все-таки малый Равелстон — поехал к девкам правоверный социалист. Вот это по-пролетарски! Будто догадавшись о впечатлении Гордона, Равелстон удрученно затих и ехал, употребляя все силы, чтоб не коснуться сидящей рядом Барбары. Такси остановилось возле какой-то дыры с криво висевшей над подъездом табличкой «Гостиница». Почти все окна были темными, но изнутри доносился пьяный песенный вой. Кое-как выкарабкавшись из машины, Гордон привалился к помогавшей ему Доре. Дай руку, Дора. А, ступенька? Во как!
В темноватой и грязноватой, покрытой линолеумом прихожей пованивало низкопробным временным обиталищем. Откуда-то слева протяжно выводил рулады дребезжащий хриплый фальцет. Явилась, кивнув Доре, злющая косоглазая горничная (ну и харя! в страшном сне не привидится!). Поющий голос, переключившись на весьма натужное веселье, затянул:
Если кто своей мамашке
Скажет про милашку,
Ему надо рот зашить,
Ему надо…
И нудное похабное перечисление всяческих наказаний. Совсем мальчишеский голос парнишки, которому бы сидеть дома с матерью и сестричками, играть в шарады. Компания каких-нибудь юных идиотов, упившись, резвится со шлюхами. Гордону песня напомнила о чем-то важном:
— Мне надо хлебнуть! Где мое кьянти?
Вошедший последним Равелстон протянул бутылку. Вид у него был просто затравленный, на неотступную Барбару он боялся даже взглянуть, глаза его умоляюще взывали к Гордону (ради всего святого, нельзя ли нам отсюда?). Гордон в ответ метнул сердитый взгляд (терпи! не трусь!) и подхватил под локоть свою спутницу. Пошли, Дора! Ага, по лесенке. Лови момент!
Умело, крепко поддерживая кавалера, Дора оттянула его в сторону. Сверху по неприглядной лестнице спускалась пара. Впереди, торопливо застегивая перчатки, молодая дама, за ней средних лет облысевший господин в черном пальто и белом шелковым кашне, с цилиндром в руке. К выходу господин прошел, словно бы никого не замечая; нашкодивший почтенный отец семейства. Гордон смотрел на его глянцевую лысину — предшественник! Наверное, в той же кровати. Под тем же святым покровом. Ну, Дора, наш черед! Эх, лесенка! Difficilis ascensus Averni [23]. Все правильно! Еще ступенька? Вот и пришли; линолеум в шашечку, белые двери. Запах помоев и, чуть слабее, несвежего белья.
Нам сюда, вам туда. Равелстон замер у соседней двери, глядя на Гордона собачьими глазами (о Боже, не могу! неужели я должен!). Гордон сурово кивнул (мужайся, Регул! Долг выше смерти! Atqui sciebat quae sibi Barbara [24]. Это великий, самый пролетарский твой поступок!). Лицо Равелстона внезапно прояснилось от блеснувшей счастливой мысли: можно ведь просто так заплатить этой девушке, без ее услуг. Собравшись с духом, он вошел. Дверь закрылась.
Итак, пришли. Жутковатое убожество. Линолеум, газовый камин, огромная кровать с мятыми сероватыми простынями. Над изголовьем цветной снимок из «Звезд Парижа» — фальшивка, оригиналы отнюдь не так прекрасны. Черт возьми! На бамбуковой подставке у окна фикус! О, как нашел ты меня, враг мой? Ну, иди ко мне, Дора, хоть разгляжу, с кем я.
Ага, он уже, кажется, лежит, в глазах туман. Над ним склоняется личико с начерненными бровями. То ли выклянчивая, то ли угрожая, спрашивает:
— А мой подарочек?
— Сначала поработай. Неплохие губки. Ну, ближе, еще ближе. А-ах!
Нет. Не получается. Хотенье есть, а вот с умением проблема. Дух жаждет, плоть слаба. Еще попытку. Нет, никак. Надо бы винца (смотри трагедию «Макбет» [25]). Так, последнюю попытку. Увы.
