Какой бы вопрос ни задавали Ватрену, он отвечал не сразу. Лицо его было настолько лишено выражения, что окружающие невольно спрашивали себя, слышит ли он обращенные к нему слова.
— Ну хорошо, — сказал, наконец, майор, — вы со своими солдатами пойдете за мной, Катле.
— А как же с пулеметами?
— Унесите затворы. Вы побросаете их в нескольких километрах отсюда.
Майор Ватрен пожертвовал оружием ради солдат.
Когда солнце поднялось выше и стало припекать, бравый батальон пошел еще медленнее. На расстоянии нескольких сот шагов начали рваться немецкие мины, и майор решил пробираться лесами, которых так много между Шампанью и Арденнами. Субейрак и Ванэнакер подсчитали в уме огневые ресурсы батальона. Фактически бравый батальон был уже обезоружен. Тяжело, почти невозможно становилось отвечать на участившиеся вопросы солдат, куда и зачем они идут. Ведь если части, с которыми они должны соединиться в Мениль-Аннеле, уже отступили, бравый батальон повиснет в воздухе.
А Ватрен все шел и шел. В нем было что-то от проклятого богом охотника. Через каждый час он делал остановки. Солдаты как-то невольно собирались вокруг него. Он заставлял их расходиться. Людей становилось все меньше: видимо, многие умышленно отставали в пути.
Перед тем как укрыться в лесах близ деревни Повр, Ванэнакер и Субейрак услышали над собой гудение надоевшей им кукушки — разведывательного вражеского самолета. Он летел низко над землей, и они принялись его обстреливать. Несмотря на рану, Субейрак справлялся с ручным пулеметом, установленным на плечах рослого Вана: упора для зенитной стрельбы давно уже не было! Самолет обрушился на них градом пуль, улетел и больше не появлялся.
Несколько человек принялись ворчать. Не к чему выдавать немцам местонахождение батальона! Это было первым проявлением неповиновения. «Гангрена начинается, — подумал Субейрак. — И со мной будет то же самое».
Поскольку они большей частью шли опушками, им пришлось несколько раз видеть картину, столь поразившую накануне молодого лейтенанта: целые колонны танков, грузовиков и повозок всех видов спускались по гудронированным дорогам со скоростью в 30 километров по направлению к Реймсу, Сюипу и Мурмелону.
В полдень жара обострила утомление, жажду и голод. У раненых поднялась температура. Заснувшие в траве солдаты оставались забытыми. Майор отдал приказ о большом привале.
Офицеры собрались вокруг Ватрена. Они говорили, но Ватрен не отвечал им. Молодые офицеры нервничали: что означал этот бессмысленный поспешный переход и затем долгий привал? Чего хотел майор? О чем он думал?
Во второй половине дня на дороге появился вражеский мотоциклист. Видимо, он намеревался уточнить данные кукушки. Он спокойно приближался на своей машине. В четырехстах шагах немец остановился. Издали казалось, будто он весь одет в кожу и похож на робота — получеловек, полумеханизм. Он осматривал опушку леса в бинокль. Бравый батальон замер. Контрабандист Матиас выругался, взял винтовку и тщательно прицелился. Но он не выстрелил: вслед за мотоциклистом показались еще двое. Бесполезно.
Тогда батальон снова пустился в путь в сторону, противоположную той, откуда появились немецкие разведчики. Потерявший всякую точку опоры батальон, словно пораженный страшным недугом, начинал кружиться на месте.
Они сделали еще один привал в смешанном лесу, с березами, елями, с папоротниками и песчаными прогалинами. Обвивающиеся вокруг елей растения, похожие на большие бледные свечи, превращали их в рождественские елки. Певуче трещали кузнечики. По настоянию Катле его пулеметчикам, которые измучились еще больше, чем стрелки, дали отдых. Майор хранил упорное молчание, порождавшее беспокойство у его подчиненных. Солдаты, все более встревоженные, обращались к «Неземному капитану» и другим офицерам. По решительному мнению Гондамини, следовало уложить последними патронами как можно больше немцев и ждать своего конца. Субейрак не соглашался с ним. Такое понимание воинской чести было противно всем его взглядам. Между ними произошел краткий спор, который майор слушал молча.
— А что же стали бы вы делать, сударь? — нетерпеливо спросил «Неземной капитан».
— Я бы разделил солдат на группы по числу имеющихся у нас офицеров. Пусть каждая группа действует как может. Иначе мы все погибнем. Вы мне не верите? Ну, тогда смотрите!
Субейрак взял сумку одного из солдат пулеметного расчета и резким движением открыл ее. В сумке не было ни одной ленты.
— Можешь выкинуть и сумку, дурак, — сказал он.
Майор наблюдал за обоими офицерами. Ванэнакер с живостью поддержал Субейрака.
— Но куда же вы пойдете? — спросил «Неземной капитан», и в голосе его звучало скорее удивление, нежели презрение к идеям, о которых он никогда не слыхал в военной школе.
— Не знаю, — ответил Субейрак.
— Ну, так как же?
— Господин капитан, мы и сейчас не знаем, куда идем!
Штабные карты уже не соответствовали местности, и Франсуа разложил карту Мишлена № 56[27], когда Эль-Медико ворчливо заметил:
— Мы начали войну с картами от высшего командования (масштаб 1: 1000), мы продолжали ее со штабными, сейчас мы смотрим в карту Мишлена (масштаб 1: 200000). Завтра придется разглядывать календарь ведомства связи! И подумать только, все это я уже раз испытал!
— Дайте высказаться лейтенанту Субейраку, доктор, — сказал Гондамини. — Избавьте нас от ваших пророческих изречений.
— Немцы наступают в сторону Реймса и Марны, — продолжал Субейрак. — Мы не слышим отзвуков большого боя. Значит, фронт прорван. Нужно проскользнуть на восток — юго-восток к Вузье, Вердену и выйти к линии Мажино…
— Вы уж извините его, господин капитан, — он романтик, — вставил Эль-Медико.
— А вы что об этом думаете, доктор? — спросил «Неземной капитан» вызывающе.
— Ну, я — то ведь всего лишь офицер медицинской службы.
— А все же?
— Субейрак прав, господин капитан, если не считать одного обстоятельства. Глупо было бы бежать в сторону линии Мажино. Нужно двигаться к юго-востоку, в сторону Бар-ле-Дюка, отсыпаясь днем и продолжая путь ночью и переодевшись в гражданскую одежду на первой попавшейся ферме…
— …чтобы быть расстрелянным в качестве партизана, — возразил «Неземной капитан». — Для военного у вас, по меньшей мере, странные понятия, Дюрру!
— Видите ли, господин капитан, еще в 1870…
Майор поднялся, взгляд его блуждал. Он не произнес ни одного слова с самого начала спора.
— Хватит! Я не позволю вам говорить о 70-м годе. Я не…
Он провел рукой по лбу. Лейтенант Катле спросил:
— Что же вы решаете, господин майор?
Приступ бешенства прошел. Майор сильно сдал за эти дни. Владел ли он полностью своими умственными способностями? С некоторым преувеличением можно было сказать, что майор чем-то напоминал теперь травмированных шоком солдат с кирпичного завода в Со-ле-Ретеле.
— Мое решение — сжечь все бумаги батальона, — ответил майор.
«Неземной капитан» невольно пожал плечами.
— И сделать это нужно до наступления ночи, — упрямо добавил Ватрен.
Субейрак разжег батальонным журналом костер на песке. В огонь пошли все документы, рация и остатки телефонной аппаратуры. Бойцы подходили и бросали в огонь свои солдатские книжки и даже любовные письма. Хвоя трещала в пламени.
— Нужно сжечь и номерные знаки, — сказал майор.
Во всем этом было что-то религиозное или мальчишеское, делавшее их похожими на наивных заговорщиков. Едва ли можно было хоть на секунду предположить, что враг, лавиной прошедший над ними, захвативший столько пленных и углубившийся в тыл за их спиной уже на добрых тридцать километров, станет интересоваться номером дивизии, с которой ему пришлось схватиться!
Но Субейрак начинал подозревать другое: Ватрен действовал так, словно хотел выиграть время, ни в чем не отступая при этом от инструкции. Франсуа понял: майор знал, чего хотел, но избрал себе линию поведения и решил молчать о ней. Субейрак взял обугленный батальонный журнал, им самим составлявшийся в течение последних недель, и в ту же минуту увидел, что Ватрен бросает в огонь копию, снятую с приказа Вейгана.
Бумага весело запылала.
Час спустя, не выдержав, Франсуа поставил вопрос уже иначе.
— Господин майор, сержант Бодуэн и младший сержант Матиас просят у меня отпустить их с четырьмя товарищами. Они сделают попытку присоединиться к полку.
К ним подошли офицеры.
— Вам сделали перевязку, Субейрак? — спросил Ватрен; он словно не слышал слов лейтенанта.
— Дюрру сделает ее, господин майор. Если вы не возражаете, я уйду вместе с Бодуэном, Матиасом и своими зебрами.
Зебры стояли близко, тревожно прислушиваясь. За время агонии батальона четкая грань между офицерами и солдатами стала стираться. Основной причиной этого явилось отсутствие порядка. Офицеры подходили к солдатам, подбадривали и успокаивали их, потом шли к майору и снова возвращались к солдатам. Боязливое почтение, в котором сочетались все старые страхи, отдаляло солдат от непосредственного общения лишь с их седоусым командиром.
