Ознакомительная версия.
Но все ржут… А моя невесёлая физиономия не даёт Никулину покоя. Выходя в манеж, он подмигивает мне и говорит: «А теперь мы эту девочку рассмешим!»
– Послушай, ты чего такая грустная всегда? – спросил он меня как-то, когда мы столкнулись с ним в фойе после спектакля.
– Я не грустная. Я задумчивая.
– Знаешь, это очень заводит: когда все смеются, а один человек в зале не смеётся.
– Ну, что я могу поделать? Я вообще редко смеюсь.
– А что ты там пишешь всё в свою тетрадку?
– Стихи.
– Почитать можно?
– Можно.
Он взял мою тетрадку. И через несколько дней сказал:
– Я прочёл. Мне понравилось. И жене моей, и сыну. Здорово ты о цирке пишешь! Мне кажется, никто ещё до тебя о цирке так не писал. Можно, я тебе её не верну, твою тетрадку?
– Можно, – сказала я и засмеялась.
– А говорила: смеяться не умеешь, – сказал он и тоже засмеялся.
* * *
В здании цирка, на втором этаже, в двух прокуренных комнатках, помещалась редакция журнала «Эстрада и цирк», и я как-то набралась смелости, зашла туда и оставила подборку своих стихов о цирке. Реакция была – нулевая. Может, потеряли, не успев прочитать? Я обиделась на них и не стала выяснять.
Но как же я смеялась потом, через несколько лет, когда они сами мне позвонили:
– Нам тут Юрий Никулин ваши стихи принёс. Ах, какая прелесть! А нет ли у вас ещё каких-нибудь стихов о цирке? Мы хотели бы сделать вашу большую подборку. Приезжайте, привозите…
– А я приносила вам когда-то свои стихи, но вы даже не ответили мне ничего.
– Да неужели? Не может быть! Ну, это какое-то недоразумение…
Они извинялись, оправдывались и не хотели верить этому факту: что на «девочку с улицы» они никак не отреагировали, а принёс те же стихи Никулин – и они прямо запрыгали от восторга.
Много раз потом в журнале «Эстрада и цирк» печатались мои стихи о цирке. Спасибо Юрию Владимировичу. А потом, когда вышла моя первая книга, «Лунные цирки», в журнале напечатали отзыв о ней. Опять же – с подачи Никулина. Он принёс книгу в редакцию и сказал: «Глядите! книга стихов о цирке – такого ещё не было». Отзыв был большой и совершенно замечательный.
А до того, как выйти в полном виде, книга моя вышла в укороченном – в альманахе «Истоки», и предисловие к ней написал Юрий Никулин, описав всю историю нашего знакомства: как я работала осветителем в цирке на Цветном бульваре и никогда не смеялась, сидела такая грустная-прегрустная за своей «пушкой», и как дала почитать ему свои стихи, и как они ему сразу понравились, и что никто так о цирке больше не пишет… так, как я.
Когда он написал, то позвонил и сказал: «У меня тут машинка сломалась, можешь сама перепечатать? Тогда приезжай и забери». Когда я приехала в этот уютный дом на углу Малой и Большой Бронной, он сам открыл мне двери, и навстречу мне выскочил рыжий, в мелких кудряшках, пёс. «Вот, сын на помойке нашёл и притащил. У нас в семье все собачники. Ну, конечно, оставили… Посмотри в его глаза. Разве можно такого выбросить?»
Пёс был удивительно ласковый, он тыкался кудрявой мордой мне в колени, и это была третья в моей жизни собака, которую я гладила. Вообще-то у меня собакобоязнь. Но это была не собака – а существо, которое Творец вылепил из доброты и ласки. Это была сама доброта и сама ласка, одетые в собачьи рыжие кудряшки. Для смеха!
…Мы сидели за длинным столом, в комнате было много света и много книг (о, какая в том доме библиотека!… сказочная!), и немолодой человек с мягким, добрым лицом и удивительно проницательными глазами читал мне вслух то, что он обо мне написал. «Ну, как? я тут ничего не наврал? ведь всё так и было?» – спрашивал Юрий Владимирович после каждой второй фразы. И я, сгорая от смущения, кивала: да, так всё и было. От его хороших, добрых слов я чуть не плакала. А рыжий пёс тыкался мне в колени, и Юрий Владимирович сказал с усмешком: «Гляди, как он к тебе сразу прилип. К плохому человеку собака не прилипнет. Значит, я всё правильно о тебе написал».
На прощанье он подарил мне свою пластинку с разными песенками, смешными и грустными. (Которую потом у меня умыкнули, и я знаю, кто. Ещё бы! автограф самого Никулина!)
Он вышел меня проводить к лифту, и это было как-то очень тепло, по-домашнему, почти по-родственному.
А когда вышли «Лунные цирки», я, как и обещала, повезла их Никулину.
Почему-то никто не ткнулся мне в колени.
– А где же ваш рыжик?
– Жена повела выгуливать.
– Вот, как обещала, – и я протянула ему книжку.
Он воскликнул радостно:
– А у меня как раз вышла моя книга! Какое совпадение!
Я надписала ему свою тоненькую книжечку, он – надписал мне свою толстую.
И он опять вышел меня проводить к лифту, и, пока ждали лифта, он говорил, советуясь:
– Как считаешь, идти мне директором в цирк на Цветном? Мне уже шестьдесят тут исполнилось, можно бы и на пенсию. Я много лет мечтал: вот выйду на пенсию – времени будет свободного сколько хочешь – перечитаю всю свою библиотеку! Такая была мечта… А теперь вот и не знаю… Не хочется этот хомут на шею надевать – директорство.
– Но ведь уговорят, – сказала я.
– Скорее всего – да… – вздохнул он.
Тут открылся лифт, и мы попрощались.
Вскоре я узнала, что его действительно уговорили. И бывший клоун стал директором цирка.
Его большую автобиографическую книгу «Почти серьёзно» я прочла взахлёб, в очередной раз изумившись: «Ну, до чего же хороший человек!» Кстати, именно из этой книги я поняла, что первый клоун, которого я видела в своей жизни (в трехлетнем возрасте, в городе Днепропетровске) был именно Юрий Никулин!
* * *
Но это всё – и его предисловие, и моя книга – в будущем. Ровно через десять лет. А тогда, весной семьдесят первого года…
…Однажды, во время вечернего представления, Никулин шёл на выход – в манеж, а я торчала в боковом проходе, а он как раз тут и шёл, и он схватил меня за руку и потащил в манеж: «Пойдём вместе, споёшь им что-нибудь».
Никогда не забуду, как Никулин тащил меня за руку в манеж… Публика смеялась… Публика, небось, думала: так и надо. Никулин тащил… я упиралась…
– Ещё не пора! – говорила я ему. – Понимаете, ещё НЕ ПОРА!
– Нет?
– Нет.
– Ну что ж, – сказал он с сожалением, что экспромт не удался, и пошёл в манеж один – петь своё ежевечернее: «А нам всё равно, а нам всё равно!…»
Вот так вот. Не вышла! Мне это показалось несерьёзным: выходить в манеж, чтобы петь какую-то песенку… Уж если я выйду в манеж, то чтобы говорить со зрителями о САМОМ ГЛАВНОМ. О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ. КАК МОЙ КЛОУН!
* * *
Но если честно – было грустно. За упущенную возможность. Боже мой, я уже сегодня могла «выйти в манеж»!… Но ведь не для того же, чтобы потешать, я стремилась туда. Не к этому я себя готовила.
Вокруг – хохот, а у меня – слёзы на глазах. И долговязому клоуну с проницательным взглядом никак не удавалось рассмешить меня…
На протяжении всего сезона не удалось ни разу.
* * *
Я сказала тогда: «Ещё не пора!» Я не сомневалась (двадцать лет – не возраст сомнений), что моё место – там, в центре красного ковра, в скрещении горячих лучей прожекторов…
Нужно только выйти на ковёр во всеоружии!
И я придумывала репризы. Точнее – перекладывала на язык пантомимы свои стихи.
А стихи шли неудержимым потоком – только успевай записывать… В сумерках амфитеатра, во время утренних репетиций, я устраивалась поукромнее – и открывала свою тетрадку, с которой практически не расставалась.
. Гнедые, гривы разметав, танцуют вальс!
. Глазами карими блестя от напряженья…
. Им не до нас, им вовсе не до нас.
. Как грациозны, плавны их движенья!
. Наверное, им напомнил летний луг
. Ковёр зелёный на песке манежа?
. А вальса затуманенного нежность
. Прохладой затопляет душный круг…
. За сахара кусок ужель они
. Так вдохновенно по манежу кружат?
. Гремит оркестр…
. Глаза слепят огни.
. И круг манежа с каждым кругом уже…
. От пота влажен частокол ресниц.
. Как заглянуть
. в зрачков бездонных темень?…
. Немая тайна лошадиных лиц.
. Их взгляд усталый грустен и надменен.
…А дома, уже за полночь, когда младшая сестра засыпала, я зажигала настольную лампу – и на тетрадный лист ложился жёлтый круг горячего света…
Я сказала: «Ещё не пора!» Сказала так, не догадываясь о том, что давно уже стою посреди манежа. СВОЕГО манежа.
Ознакомительная версия.
