Но в целом не могу утверждать, что моя система воспитания дала особо добрые плоды, хоть и не представляю, как еще я могла бы действовать. Эдвард как был закоренелым эгоистом, «трудным подростком», так и остался. Это я прекрасно знала, но в том, что в нем скопились такие запасы злой воли, отчета себе не отдавала. Сейчас, когда я оглядываюсь назад и вспоминаю произошедшее, не могу даже удержаться от сдержанного восхищения. Не каждому дано выдержать такую муштру, как у меня, и притом сохранить душу в столь неизменном, девственном состоянии. Особенно если ты – существо такое глубоко ничтожное, как мой племянник, юноша слабый, женоподобный, изнеженный внешне и в своих привычках. Однако теперь очевидно, что у Эдварда имелся характер – хоть и очень противный, паршивый, самому ему не принесший ничего, кроме несчастья.
Ясельные годы стали для него одной сплошной битвой со взрослыми, школьные обернулись полным фиаско, точнее – целой серией полных фиаско. Мы без конца переводили его из одной школы в другую, из каждой он вылетал в раскаленном, неистовом бешенстве и отправлялся в следующую, исполненный решимости и дальше чувствовать себя несчастным. Никогда Эдварду не было равных в искусстве делать назло себе самому. И все эти школы, ни одна из каковых не заслужила его одобрения, платили ему той же монетой. Из одних мне поступали открытые просьбы забрать мальчика, из других – лишь намеки, но везде, повсеместно и без исключения, вздыхали с облегчением, когда за ним закрывалась дверь. Кончилось все отвратительным скандалом, о котором упомяну лишь кратко – так неприятно вспоминать. В припадке бешенства он изуродовал некие реликвии, имевшие для очередной школы великую сентиментальную ценность, после чего его чуть не линчевали… Конечно, школьные годы не были для Эдварда счастливыми, но жизненный опыт привел меня вот к какому выводу: мальчики, которым плохо в школе – в частной ли, в государственной ли, – обыкновенно, если разобраться, сами виноваты.
В общем, после того случая я оставила мысль пристроить его в школу. Собственно, ни в одну из них его, наверное, больше бы и не приняли. Оставалось единственная проблема – что делать с его жизнью. Но после провала всех попыток дать ему нормальное образование я в какой-то апатии пустила дело на самотек, надеясь: естественный ход вещей сам куда-нибудь его направит. Надежда, как теперь вижу, напрасная, но больше ничего мне в голову не пришло. Пока же суд да дело, я предоставила ему кров и весьма приемлемое денежное содержание, достаточное для удовлетворения всех разумных потребностей – при условии проживания в моем доме (приятно, что ему хватило совести признавать этот факт), – но, конечно, недостаточное для независимой жизни по своему вкусу. Для такой жизни надо засучивать рукава и начинать трудиться. К тому же платить больше я не могла себе позволить.
Конечно, я могла бы применить рычаг финансового давления, чтобы заставить Эдварда чем-то заняться. И наверное, в конце концов, все же к нему прибегла бы. Но считала (и продолжаю считать): мой племянник нарочно провалил бы любое насильно порученное ему дело – такова его натура. Кроме того, я дала слово его родителям и слово свое держала свято. И еще – он был последним в роду Пауэллов из Бринмаура, и мне так хотелось надеяться, что наш дорогой, добрый старый дом и все имение не останутся со временем без любящего, заботливого хозяина. Боюсь, с этой надеждой придется расстаться.
Зная Эдварда так хорошо, как знала я, можно было не сомневаться: такой удар, как вынужденная прогулка до Ллвувлла, причинит ему сильную боль. Но… Понимаете, он был в моих глазах таким незначительным, таким ничтожным, таким никчемным; и он на самом деле был таким беспомощным, таким недееспособным, что, привыкнув за долгие годы одерживать над ним легкие победы, я стала жертвой привычки его недооценивать. Если взять конкретно ту пустяковую историю, я забыла тогда об одной вещи. Забыла, что на сей раз открыто над ним посмеялась – такого никто не любит, а Эдвард и вовсе не переносил. Мне обычно удавалось воздерживаться от подобных действий, а тут… В общем, с этой маленькой комедии и началась вся заваруха, а значит, я сыграла главную роль как, вероятно, в ее завязке («вероятно» здесь лишнее слово, вы не находите?), так, в некотором роде, и в развязке. На правах главной героини я и отредактировала дневник Эдварда – всего лишь изменила некоторые имена и даты, чтобы запутать следы. По некоторым причинам я не желаю быть узнана сама и не желаю, чтобы был узнан Бринмаур. Причины эти станут ясны вам в самом конце, а пока перехожу к нижеследующему послесловию, необходимому в целях пояснения всех обстоятельств.
Тем, что до сих пор жива, я главным образом обязана дорогому доктору Спенсеру. Говорю «главным образом», а не «целиком и полностью», потому что лишь по чистому везению не погибла в той аварии на месте. То есть когда Эдвард повредил тормоза в моей машине. Катастрофа была отлично «спроектирована» с инженерной точки зрения. Племянник действительно прекрасно разбирался во всяких механизмах, мне всегда хотелось, чтобы он нашел этим талантам практическое применение. Но во всех остальных отношениях это была грубая работа. Как вы сами могли убедиться, наивный юноша полагал, что не оставил следов. На самом деле он их оставил великое множество.
Во-первых, как понимал он сам, нельзя было возбуждать никаких подозрений – хотя бы потому, что свидетель из него получался и без того подозрительный. Сразу привлекла внимание нелепость его поведения после происшествия. Уже первое явление Эдварда на сцене выглядело странным. Таким странным, что доктор Спенсер, под чьей благодушной наружностью скрывается исключительная проницательность, немедленно отметил эту странность, хотя и был в тот момент почти полностью поглощен необходимостью моего спасения. С одной стороны, парень слишком старался казаться озабоченным. Все повторял, как встревожен и тому подобное. С другой – совершенно не пытался помочь спасателям, а просто стоял рядом с лицом побелевшим и напряженным. Трясся всем телом, а главное – с такой навязчивой убежденностью повторял, что я мертва… Все вместе это создавало странное впечатление.
Доктор не забыл об этом впечатлении, поэтому, сделав для меня все, что мог, решил провести небольшое расследование. Сперва просто собирался разузнать, что случилось, да как случилось, да не видел ли кто чего. По дороге из спальни он встретил мою поистине золотую старую кухарку, самое верное существо на всем белом свете. Она, бедняжка, была так расстроена, так опечалена, что за работу свою взялась, только чтобы успокоить нервы.
– Послушайте, милая, – сказал доктор. – Каждый из нас должен сейчас делать все от него зависящее, чтобы помочь мисс Пауэлл. Стало быть, всем надо успокоиться, не терять голову, стараться принести максимум пользы. Думаю, ваша хозяйка выкарабкается (не сомневаюсь, что при этих словах добрая старушка залилась слезами радости), так что очень прошу вас взбодриться и прийти в нормальное состояние. А теперь мне нужно от вас небольшое содействие. Скажите, кто-нибудь из слуг видел, как произошла авария?
– Ох, нет, сэр, я была на кухне, а первое, что я услышала, – это грохот, будто что-то падает. По крайней мере, мне показалось, что услышала. Я пошла в прихожую, но оттуда тоже ничего не было видно, так что я постояла немного, да и опять вернулась на кухню. Но все как-то не могла успокоиться и за что-то взяться. Знаете, сэр, как это бывает? Такое чувство, что стряслась беда, а какая – неведомо. А потом через несколько минут я услыхала, как вошел мастер Эдвард и направился к телефону, и… мне стыдно, сэр, но я подслушала разговор.
Доктор улыбнулся мягко и ободряюще. Кто же не знает, что с кухарками такое случается – подслушивать?
– Не берите в голову, дорогая. Значит, вы случайно знаете, видел ли что-нибудь мистер Эдвард?
– Ей-богу, не могу точно утверждать, сэр, но, кажется, видел, потому что вся беда произошла из-за его собачки, сэр, да и саму собачку-то убило, сэр. Ну так вот, значит, мастер Эдвард сказал: ее машина, хозяйкина, лежит там, на дне Лощины, но ему показалось, что ее выбросило наружу, бедную мою хозяйку. Так оно и оказалось.
– Очень хорошо, что оказалось, моя милая. В машине у нее бы не было ни единого шанса выжить. Так, значит, вы услышали грохот как раз перед тем, как вернулся мистер Эдвард?
– А вот и нет, сэр, минут за пять до того. А то и за десять.
– Вот как! Наверное, мистер Эдвард сперва решил сам на месте разобраться, что к чему. Неумно с его стороны. Следовало немедля связаться со мной.
Тут кухарка бросила на доктора довольно-таки тяжелый взгляд.
– По моему мнению, – вырвалось у нее, – он больше переживал из-за пса. Обернул его аккуратно в половую тряпку и положил на стол. Все это жуткое месиво, в которое пес превратился, – на стол!
