Я закончил четыре вида расчетов, когда Юный Почтальон поднялся, закрыл дверь и сел на место Стара.
— Парни, мне нужно вам кое-что сказать.
Его голос слегка дрожал. Господи, только бы не новая истерика… Я покосился на него через плечо.
— Почтальоша, а нельзя оставить это до утра? Мне еще работать и работать.
Юный Почтальон неловко заерзал на стуле, не поднимая глаз.
— Нет, мне действительно необходимо вам кое-что сообщить. Сейчас.
Я вздохнул и повернулся к нему на стуле:
— Ладно. Выкладывай, в чем дело?
— Я… э-э-э… не знаю, как начать…
— Не тяни волынку, времени нет! Говори уже!
Он глубоко вздохнул, как ныряльщик перед погружением, и выдал:
— Я завтра увольняюсь.
Я с досадой отвернулся к монитору и снова начал печатать, но в комнате было странно тихо. Обернувшись, я уточнил:
— Ты ведь нас разводишь, правда?
Юный Почтальон грустно помотал головой.
— Ладно, Почтальоша, очень смешно, а теперь давай серьезно: ты прикалываешься?
Юный Почтальон выглядел так, словно его раздирали противоречивые чувства, — именно с таким видом сидел бы и я, поменяйся мы ролями. Он явно не шутил.
— Ты не можешь так поступить, — вырвалось у меня. — Не имеешь права! Сначала Клайд, потом Британский Чокнутый…
Я вскочил, внезапно взбесившись — несомненно, сил для бешенства придали съеденные пончики, — и заорал на Почтальона:
— Через мой труп ты выйдешь из кабинета, не признавшись, что это глупый розыгрыш!
Глядя на меня влажно заблестевшими глазами, он начал:
— Понимаешь…
Стиснув кулаки, я зарычал:
— Ах ты, мелкое тупое говно!
Из угла раздалось:
— Оставь его в покое.
Пессимист. Я совершенно о нем забыл и обернулся как ужаленный:
— А ты чего сидишь сложа руки и смотришь, как сматывается Почтальон? Повторяется история с Клайдом? Ты читал нам мораль о преданности и дружбе, в глубине души не веря ни слову?
Пессимист не обиделся.
— Почтальон принял правильное для себя решение.
— А вот хрен! Откуда тебе знать?
— Иначе бы он его не принял.
— Что?! Да пошел ты в задницу, да пошли вы все туда же!
Я плюхнулся на стул и яростно уставился на электронную таблицу. Сзади Пессимист спросил Почтальона:
— Куда переходишь?
Тот ответил все еще дрожащим голосом:
— В «Проктор энд Гэмбл», бренд-менеджером.
— Работа с девяти до пяти?
— Надеюсь.
— Когда же ты успел сходить на собеседование?
— Вчера было последнее интервью. Сегодня утром мне прислали сообщение на сотовый.
Пессимист хлопнул по колену:
— А сказал, что идет к дантисту! Старый трюк!
После томительного молчания Юный Почтальон негромко обратился ко мне:
— Я сегодня же закончу все ранее совершенные сделки на тот случай, если начальство не захочет, чтобы я отрабатывал две недели.
— Иди уже, — презрительно бросил я.
Знаю, это нельзя назвать благородством в трудных обстоятельствах, ну и черт с ним: с каких пор достойное поведение считается достоинством? За спиной я услышал протяжный стон стула, скрип двери и удаляющиеся шаги в коридоре.
В нашем Банке увольнение увольнению рознь. Наверху увольнительной иерархии находятся аналитики, которые возвращаются в бизнес-школу, не отработав два или три года. Это, конечно, некоторое отклонение от естественного течения событий, но таких капитулянтов обычно провожают тепло: чернильная ручка, рекомендательное письмо стандартного образца и сабантуй с пивом в компании людей, которых они никогда больше не увидят. В самом низу — специалисты, дезертирующие в другой инвестиционный банк. В глазах Жабы и его прихлебателей это возмутительное святотатство и гнусная инсинуация, будто другой банк лучше нашего; подобные умонастроения церемоний не заслуживают. Ренегатов принудительно провожают до лифта, а перед этим Жаба намекает, что новое начальство «возьмет их на особую заметку» и уволит при первой возможности. Несмотря ни на что, эти отважные души прыгают от радости все тридцать два этажа, чтобы вскоре убедиться — в новом банке те же грабли. И наконец, те, кто уходит в другую отрасль: не переход в другой банк, но и не что-то столь же невинное, как академия. В этом случае увольнение может пойти по любому из двух сценариев, в зависимости от отношения к увольняющемуся. Юный Почтальон никогда не ходил в отъявленных засранцах, поэтому начальство решило отпустить его только через две недели.
Замечательно. Мало мне Сикофантовых и Британско-чокнутых издевательств — при каждом телефонном звонке внутри все обрывается, — так теперь еще возникла мучительная неловкость между мной и Юным Почтальоном. Не то чтобы я не хотел помириться — я-то с удовольствием, но меня накрыло новой волной проектов с горящими сроками, и когда я выбрался и отдышался, был уже слишком вымотан, чтобы затеваться с примирением.
В пятнадцать минут девятого я нажал кнопку дверного звонка Женщины с Шарфом. Она немного приоткрыла дверь и заметила:
— Ты опоздал на пятнадцать минут!
— Но я правда…
Она широко распахнула дверь, смеясь над моим смущением, и сказала:
— Я просто тебя дразню. Я вообще оценивала вероятность твоего появления в пятьдесят пять процентов. Входи же, входи…
На ней были черный кашемировый свитер, короткая черная юбка и серебряное ожерелье вместо обычного шарфа. Все было таким элегантным, таким идеально подобранным. Самое удивительное — это все для меня.
— Это тебе, — протянул я букет привядших роз.
Цветочки были на грани фола, но это лучшее, что нашлось в иранском мини-маркете рядом с «Голубым бриллиантом Ханя». Несмотря на непрезентабельность букета, ее глаза засветились от удовольствия.
— Огромное спасибо, — сказала Женщина с Шарфом и чмокнула меня в губы. — Располагайся, присядь вон на диван, а я пока найду вазу.
Она шуршала чем-то в кухне, а я осматривался. Квартира оказалась маленькой, но красивой и радовала глаз чистотой — сияющие деревянные полы, большой мягкий диван, ваза, наполненная глянцевой черной галькой, литография Матисса в рамке над книжной полкой с аккуратно расставленными романами о Гарри Поттере. Из кухни доносился аромат свежего розмарина. В общем, в каждой мелочи чувствовалась заботливая женская рука.
Из гостиной куда-то вели три двери. Когда хозяйка принесла два бокала вина и присела рядом, я спросил:
— Значит, у тебя есть соседка?
Мы чокнулись и отпили по глотку.
— Да. Она — консультант по проблемам управления. Вечно в разъездах, поэтому делить с ней квартиру одно удовольствие, будто я живу одна.
— У вас тут очень красиво, — похвалил я.
— Спасибо. Мы называем квартирку «солнечной обувной коробкой». Тесновато, зато солнце с утра до вечера.
Мы допили вино, и трансформация не заставила себя ждать: менее получаса назад я был вусмерть уработавшейся обезьяной, но сейчас полностью воспрянул и, что называется, обрел самого себя.
— Ужин почти готов. Есть хочешь?
— Умираю с голоду.
Я помог принести из кухни сладкий картофель в кленовом сиропе, салат из рукколы с жареными орехами пекан и золотисто-коричневую жареную курицу.
— Выглядит изумительно, — восхитился я, вновь наполняя бокалы.
— Ты еще не пробовал. Фамильный рецепт!
Мы снова чокнулись:
— Приятного аппетита.
Я впился зубами в курятину, которая оказалась сочной и очень вкусной. Сколько же я не ел хорошей домашней еды — лет пять? Примерно в то время мама решительно сбросила с себя оковы кухонной каторги и перевела семью на готовые обеды из китайских забегаловок.
— Вкуснятина, — выговорил я с полным ртом сладкого картофеля.
Она просияла:
— Рада, что тебе нравится. Ладно, как там твоя работа?
Я рассказал, что от нас увольняется Юный Почтальон.
— Что-то аналитиков в Банке все меньше и меньше.
— И не говори. Еще и Клайда выгнали… Наша компания потеряла двоих бойцов.
— И ты, разумеется, завидуешь?
— Что?!
— Упорхнул ваш Почтальон, скажешь, нет?
Отпив вина, я ответил:
— Да, пожалуй. Признаться, не думал об этом с такой точки зрения. В любом случае меня мало привлекает перспектива перейти в «Проктор энд Гэмбл» и продавать моющие средства.
Она положила мне на тарелку целую гору курятины.
— Я придерживаюсь теории, что в течение жизни любой человек должен хотя бы раз уволиться и быть уволенным. И то и другое очень важно для формирования личности.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, будучи уволенным, волей-неволей учишься справляться с нестабильностью, постепенно осознавая, что ты по-прежнему крепко стоишь на ногах, хотя мир и не пляшет под твою дудку. А когда увольняешься сам, испытываешь восхитительное чувство освобождения. Особенно потому, что обычно очень трудно себя раскачать. Как-то летом мне довелось поработать официанткой в итальянском ресторане. Все делалось нелегально, и я не платила налоги, но владелец ресторана оказался страшным занудой и засранцем. Случайно уронив тарелку, мы оплачивали еще и блюдо по расценкам меню; если недостаточно быстро отвечали на телефонный звонок, в наш адрес летела ругань, ну и прочее в том же духе. В один прекрасный день — тарелку я уронила, что ли, — я взвилась, послала его в задницу со всеми претензиями и гордо ушла в середине смены.
