— Мямлик, это ты там? — раздался голос Пессимиста.
Я втянул забившую нос мокроту и постарался, чтобы голос не дрожал:
— Отвали! Дашь ты мне хоть посрать спокойно или нет?
Такого он от меня не ожидал.
— Да на здоровье! Спичку сжечь не забудь, когда закончишь. Не хочу упасть тут в обморок от запаха.
Февраль, март, апрель: перевернулись еще три страницы календаря Пессимиста с развеселыми паттайскими девчонками. Они тянулись так летаргически, чудовищно медленно, что даже лощеные тайские кошечки, казалось, устали от процесса и с облегчением вздыхали, когда приходила очередь следующей.
Еще девяносто дней долой с моего контракта. Тысяча четыреста сорок часов — так это выглядит весомее. Большую часть времени веки у меня были полуопущены, словно я наглотался транквилизаторов, а голова казалась бесплодной пустыней с непременным перекати-полем, упрыгивающим прочь. За десять месяцев в Банке я научился выполнять офисные обязанности аналитика без малейшего умственного напряжения — расчеты, модели сделок, копирование и брошюрование — и почти свыкся с дополнительной унизительной должностью мальчика для битья Британского Чокнутого. Приближающийся финиш меня чуть приободрил; теперь в голове нередко рождались нескромные фантазии об увольнении — с разными вкусами: «элегантное исчезновение» — как-нибудь вечером задержаться дольше всех, собрать вещи и оставить карту-пропуск на столе Волокиты; более заманчивый «ядерный взрыв» — выбежать в холл, угрожающе размахивая степлером, чтобы Полностью Некомпетентная Секретарша спряталась под стол, и разбить максимальное количество мониторов и факсовых аппаратов в процессе триумфального подконвойного шествия к лифтам; наконец, «размышления о бесконечности или отсутствии таковой», другими словами, прыжок из окна или под поезд метро. Чересчур выспренно, не спорю, но я начал понимать самоубийц, решивших — все, с меня хватит, и умывших руки от мерзостей нашего мрачного, беспросветного мира.
Кстати, об увольнениях: Юный Почтальон ушел, отработав положенные две недели. К этому времени все немного утряслось, и я обменялся с ним сдержанным рукопожатием над поздней чашкой кофе, хотя оба чувствовали, что это скорее формальность, чем проявление дружеской приязни. Вскоре он переехал в Чикаго и начал новую жизнь в качестве бренд-менеджера — компания как раз запускала в продажу «Свиффер»[44] с двойной насадкой. Через непродолжительное время Юного Почтальона и Клайда заменили два Инструмента: Инструмент № 1 — копия Стара, но с невыносимо тяжелым запахом изо рта, Инструмент № 2 — тоже копия Стара, но с угревой сыпью в на редкость тяжелой форме.
Инструмент № 2 смотрел через мое плечо на монитор, а я показывал, как правильно вводить VLOOKUP[45] в «Экселе». Роль экселевского гуру и непревзойденного знатока электронных таблиц досталась мне в связи с тем, что Стар свалился с воспалением легких и врачи категорически запретили ему работать хотя бы до конца недели, а Пессимист смылся пораньше — мириться с подругой после очередной крупной ссоры.
Сейчас восемь вечера, Инструменту № 2 предстоит пахать еще полных двенадцать часов, но, несмотря на неизбежность всенощного бдения за компом, он усердно записывает, что я говорю, не щадя ослепительно белых манжет крахмальной рубашки, изредка поправляя галстук, завязанный виндзорским узлом. Классический ансамбль новичка. Меня подмывало открыть Инструменту № 2 глаза на то, что подобные мелкие ухищрения на руководство не действуют, но я решил этого не делать. К некоторым открытиям аналитик должен прийти самостоятельно, да и тщетность усилий лучше переваривать в одиночестве.
Когда Инструмент № 2 закончил литанию[46] вопросов, я потянулся за пальто.
У Инструмента № 2 вырвалось испуганное:
— Ой, куда же вы уходите?
— Выйду ненадолго.
Инструмент № 2 не смог это пережить: его взгляд панически заметался по кабинету.
— Но как же, мне же нужно сделать все эти расчеты к завтрашнему утру! Ведь Британский Чокнутый сказал, что расчеты потребуются ему с самого утра, и если у меня, ну, возникнут вопросы…
Интересно, я тоже был таким чмо, когда начинал здесь работать? Оглядываясь назад, признаю — пожалуй, даже худшим.
— Успокойся, — сказал я как можно спокойнее и увереннее. — Продолжай вводить данные, я через несколько часов вернусь и все проверю.
— Но, но… — задохнулся Инструмент № 2.
Жестоко было вот так его оставлять, но я уже на двадцать минут опаздывал на встречу с родственниками, а ехать предстояло через полгорода.
— Сделай что сможешь. Если возникнут вопросы, обращайся к Блудному Сыну. В конце концов, он теперь вице-президент.
— Но он… э-э-э… его же никогда не бывает…
Я надел пальто и вышел.
«Дом императорского дракона», большой ресторан в самом чреве Чайнатауна, постепенно пришел в упадок после четырех десятков лет существования: с потолка свешивались безвкусно-яркие бумажные фонарики, посетителям улыбались пластиковые пузатые Будды, расставленные вдоль стен, а возле входа красовался маленький пруд с тщедушными золотыми рыбками, которые едва шевелились в зеленой воде, словно словившие кайф или пьяные. Фирменное блюдо — жареный рис под названием «Семь сокровищ», — жалким комком лежавшее на тарелке, выглядело не более презентабельно, чем обстановка. Два сокровища я идентифицировал — волокна куриного жира и полужидкая морковь, но пришлось бы заказывать настоящее исследование, чтобы назвать пять других. В любом случае в «Дракон» каждые два месяца мы ходим не из-за еды: здесь впервые встретились мои в ту пору двадцатилетние родители, амур пустил стрелу прямо по-над тарелкой с жирным вон-тоном[47], и с тех пор сие культовое место связано у предков с ностальгией по невозвратным временам.
Хотя «Дракон» оказался почти пуст, нас почему-то усадили рядом с шумной семейкой из разряда тех, что заставляют всерьез задуматься, стоит ли вообще обзаводиться потомством. Лепечущий младенец справа от меня, пожалуй, был лучшим из их выводка — он всего лишь расковырял фаршированное яйцо и вылил на скатерть сливовый соус, пока родители ругали двух отпрысков, сидевших напротив.
Я помешивал студенистый «горячий и кислый суп», морщась от начинающейся мигрени. Как только родители умудряются любить эту дыру и упоенно смотреть друг на друга, словно глупые втюрившиеся подростки? Наконец мама оторвалась от игры в гляделки и смущенно мне улыбнулась:
— Ты пойдешь на спектакль Анни в среду вечером? Мы уже купили на тебя билет.
Я поднял глаза от супа.
— А? Знаете, я никогда не планирую культпоходов во время рабочей недели.
Мама пожала плечами:
— Не понимаю, почему нельзя сказать в Банке, что ты уходишь на несколько часов. Ведь речь идет об Анни!
Анни — внучка моей троюродной тетки. Никак не возьму в толк, с какой целью мама это делает. Всякий раз, когда мы собираемся вместе, меня тянут то на пьесу, то обмывать чей-нибудь диплом, то навещать малолетнего родственника, порезвившегося в детском игровом комплексе и загремевшего в больницу со сломанной ногой. Неужели трудно смириться с очевидным — с понедельника до четверга я никуда не могу пойти, да и большинство уик-эндов под вопросом! Почему мама не хочет быть бастионом надежной поддержки, которая мне сейчас так нужна! Почему бы ей не окутать меня материнским теплом и не сунуть обратно в матку? Кроме шуток, я прошу родить меня обратно. Ничто не обеспокоит меня в мягком розовом коконе, кроме журчания телесных соков и приглушенного умиленного воркования родственников.
— Ты прекрасно знаешь почему. Нечего и спрашивать, — ввернул папа, шумно втягивая жареную лапшу чау-мейн. — Начальству он не прекословит. Никогда не пробовал и никогда не будет.
— Что ты хочешь этим сказать, черт побери?
Родители обменялись многозначительными взглядами.
— И вы туда же?
Девочка за соседним столом взвыла, когда братец принялся колотить ее по голове бутылкой соевого соуса «Киккоман».
— Значит, вы считаете меня бесхребетным?
— Что тебе сказать? — нахмурился отец. — Доказательства налицо.
— Но я же сижу здесь сейчас?
— А когда мы в последний раз тебя видели? Три недели назад?
— Пять недель, — поправила мама, ткнув ложкой в мою сторону. — Два часа в среду вечером — неужели мир от этого рухнет?
— Вижу, вы считаете, будто мне ничего не стоит отлучиться с работы, но все не так просто…
Отец насмешливо закивал:
— Боже упаси, чтобы ты отсутствовал за компьютером целых два часа. Армагеддон наступит! Рыночная экономика рухнет! Все разорятся! Валовой внутренний продукт исчезнет!
— Меньше дураков будут выбрасывать по пять баксов за чашку латте в «Старбаксе», — фыркнула мать.
