уступа. Терраса, в свою очередь, выше цветника, и нужно
подняться еще на несколько ступеней, чтобы, облокотясь
на балюстраду, полюбоваться прекрасным зрелищем города в
долине и холмов, уходящих вдаль, где они вырастают в
горы. Вилла тогда будет слева от нас, и к ней тоже ведут
ступени, расположенные в левой части цветника.
Возвращаясь с террасы через цветник на нашу лужайку
(причем вилла тогда оказывается уже справа от нас), мы
узнаем, что обитатели виллы отличаются литературными
склонностями; нигде не заметно ни сетки для тенниса, ни
крокетных дужек, а небольшой садовый стол, слева от нас,
завален книгами, большей частью в желтых обложках. На
стуле справа тоже лежит несколько раскрытых книг. Газеты
не видно ни одной,и это обстоятельство, наряду с
отсутствием спортивного инвентаря, может привести
вдумчивого наблюдателя к самым многозначительным выводам
относительно обитателей виллы. Впрочем, в этот ясный
весенний день подобным размышлениям помешало бы
появление у боковой калитки Генри Стрэйкера в его
шоферском наряде. Он пропускает в сад неизвестного
пожилого джентльмена и сам проходит следом за ним.
Пожилой джентльмен, наперекор испанскому солнцу, облачен
в черный сюртук и брюки весьма респектабельного оттенка,
получающегося из сочетания темно-серых и фиолетовых
полос; на голове у него цилиндр, черный галстук бабочкой
оттеняет безукоризненную белизну манишки. Очевидно, он
из тех людей, которых социальное положение обязывает к
постоянному и настойчивому самоутверждению, невзирая на
климат, они и в сердце Сахары и на вершине Монблана
одевались бы одинаково. А поскольку в нем не
чувствуется представителя класса, привыкшего видеть свое
жизненное назначение в том, чтобы рекламировать и
содержать первоклассных портных и модисток, его
изысканный костюм придает ему вульгарный вид, тогда как
в любой рабочей одежде он выглядел бы вполне пристойно.
У него красное лицо, волосы, напоминающие щетину,
узенькие глазки, поджатый рот и упрямый подбородок. Кожа
на шее и у подбородка уже тронута старческой
дряблостью, но щеки еще упруги и крепки, как яблоко, и
от этого верхняя часть лица кажется моложе нижней. Он
самоуверен как человек, который сам составил себе
состояние, и несколько агрессивен, как тот, кому оно
досталось в звериной борьбе; за его вежливостью ясно
ощущается угроза в случае необходимости пустить в ход
другие методы. Но вообще это человек, способный внушить
жалость тогда, когда он не внушает страха; временами в
нем проглядывает нечто трогательное как будто огромная
коммерческая машина, втиснувшая его в этот сюртук,
оставила ему очень мало личной свободы и сурово
отказывает в удовлетворении всех его склонностей и
желаний. С первого же произнесенного им слова становится
ясно, что он - ирландец, сохранивший свою природную
интонацию, несмотря на многочисленные перемены
местожительства и общественного положения. Можно
догадаться, что первоначальную основу его речи составлял
грубоватый говор южных ирландцев; но этот говор так
долго подвергался искажающим влияниям городского
жаргона, неизбежным в Лондоне, Глазго, Дублине, да и в
других больших городах, что теперь разве только заядлому
кокни придет в голову назвать его ирландским певучесть
его исчезла совершенно, осталась только грубоватость. К
Стрэйкеру, чья речь - ярко выраженный кокни, он
относится с неудержимым презрением, как к безмозглому
англичанину, который даже на своем языке не умеет
говорить как следует. В свою очередь Стрэйкер склонен
рассматривать его манеру говорить как шутку провидения,
специально задуманную для потехи истых британцев, и
проявляет к нему терпеливую снисходительность, как к
представителю низшей и обделенной судьбою расы; впрочем,
эта снисходительность сменяется возмущением всякий раз,
когда пожилой джентльмен выказывает претензию на то,
чтоб его ирландские штучки принимались всерьез.
Стрэйкер. Сейчас я позову молодую леди. Она говорила, что вы, верно,
захотите подождать ее здесь. (Поднимается по ступеням, которые ведут к
цветнику.) Ирландец (с живым любопытством оглядываясь по сторонам). Это мисс Вайолет,
что ли? Стрэйкер (останавливается, вдруг заподозрив неладное). А вы разве сами не
знаете? Ирландец. Это я-то? Стрэйкер (начиная сердиться). Вы-то, вы-то. Так что же, знаете вы или нет? Ирландец. А вам какое дело?
Стрэйкер уже вне себя от злости поворачивается назад и
подходит к гостю.
Стрэйкер. Вот я вам сейчас скажу, какое мне дело. Мисс Робинсон... Ирландец. Ага, значит ее фамилия Робинсон? Ну, спасибо, спасибо. Стрэйкер. Вы что же, не знаете даже ее фамилии? Ирландец. Нет, теперь знаю - когда вы мне сказали. Стрэйкер (на мгновение
сбитый с толку быстрым ответом старика). Послушайте, с какой же это
стати вы влезли в машину и прикатили сюда, если вы не тот, кому я вез
записку? Ирландец. А кому же вы ее везли, если не мне? Стрэйкер. Я вез ее мистеру Гектору Мэлоуну, как меня просила мисс Робинсон,
понятно? Мисс Робинсон мне не хозяйка; просто я взялся за это из
любезности. А мистера Мэлоуна я знаю, и это вовсе не вы, даже ничего
похожего. Только почему ж мне в отеле-то сказали, что вас зовут ГектОр
Мэлоун? Мэлоун. ГЕктор Мэлоун. Стрэйкер (свысока). У вас там, в Ирландии или Америке, может и ГЕктор;
мало ли чего выдумают в провинции. А здесь вы ГектОр; если до сих пор
не знали, так скоро узнаете.
Разговор грозит принять напряженный оборот, но этому
мешает появление Вайолет, которая вышла из дома и
спустилась по ступеням цветника как раз вовремя, чтобы
встать между Стрэйкером и Мэлоуном.
Вайолет (Стрэйкеру). Вы отвезли мое письмо? Стрэйкер. Да, мисс. Я его свез в отель и послал с горничной наверх, а сам
стал дожидаться мистера Мэлоуна. Но тут вдруг выходит вот этот тип и
говорит, что все, мол, в порядке и едем. В отеле сказали, что это и
есть мистер Гектор Мэлоун,- ну, я его и прихватил. Так вы посмотрите на
него: если это не тот, который вам нужен, можно его сейчас же отвезти
обратно. Мэлоун. Мэдэм, вы мне окажете большую честь, если согласитесь со мной
побеседовать. Я - отец Гектора; вероятно, не прошло бы и часу, как этот
сообразительный англичанин догадался бы о том. Стрэйкер (с вызывающим хладнокровием). Хоть бы целый год прошел, и то едва
ли. Вот просидите у нас столько, сколько он сидел, пока мы его
отшлифовали как следует, тогда, может, и станете чуть на него похожи. А
теперь вам до него далеко. (К Вайолет, любезно.) Пожалуйста, мисс, если
вам охота с ним разговаривать, я мешать не стану. (Снисходительно
кивает Мэлоуну и выходит в боковую калитку.) Вайолет (с изысканной вежливостью). Мне очень жаль, мистер Мэлоун, если этот
человек нагрубил вам. Но что поделаешь? Это наш водитель. Мэлоун. Кто? Вайолет. Шофер нашего автомобиля. Он умеет вести машину со скоростью
семьдесят миль в час и чинить ее, если бывают поломки. Мы зависим от
наших машин; а наши машины зависят от него; так что в конечном счете мы
зависим от него. Мэлоун. Я заметил, мэдэм, что у англичанина каждая лишняя тысяча долларов
прибавляет единицу к числу людей, от которых он зависит. Но вы напрасно
извиняетесь за своего человека; я его нарочно заставил болтать. И
теперь я знаю, что вы тут, в Гренаде, проездом, с целой компанией
англичан, и в том числе с моим сыном Гектором. Вайолет (в тоне непринужденной беседы). Совершенно верно. Мы, собственно,
собирались в Ниццу, но один из членов нашей компании, несколько
эксцентричный джентльмен, выехал первым и отправился сюда, так что нам
пришлось следовать за ним. Садитесь, пожалуйста. (Освобождает от книг
стоящий рядом стул.) Мэлоун (тронутый этим вниманием). Спасибо. (Садится и с любопытством
смотрит, как она перекладывает книги на садовый стол. Когда она снова
поворачивается к нему, он говорит.) Мисс Робинсон - так, кажется? Вайолет (садясь). Совершенно верно. Мэлоун (вынимая из кармана письмо). Вы, значит, пишете Гектору.
Вайолет невольно вздрагивает.
Он не спеша достает и надевает очки в золотой оправе.
"Милый! Все наши до вечера ушли в Альгамбру. Я выдумала, что у меня
болит голова, и теперь я одна в саду. Немедленно прыгай в машину Джека;
Стрэйкер вмиг примчит тебя сюда. Ну, скоренько, скоренько. Любящая тебя
Вайолет". (Поворачивается к ней; но она уже успела овладеть собой и с
полным спокойствием встречает его взгляд. Он продолжает с
расстановкой.) Я, конечно, не знаю, как принято относиться друг к другу
