с Эйбом Линкольном или Христом, они ни в коем разе не святотатствуют. Просто их Эйб Линкольн и Христос – откровенные подделки. Газеты тронуты до слез тем, как джентльмен отстаивает свою позицию перед не-джентльменом, для них он – «Англия».
Моя Англия – это Э. М. Антигерой с кустистыми соломенными усами, веселыми голубыми глазами ребенка и согбенной старческой спиной. Его регалии – не сложенный зонтик и не бурая форма, а твидовая фуражка (которая ему мала) и бесформенные пергаментные свертки, в которых он возит пожитки из деревни в город и обратно. И если остальные велят последователям быть готовыми умереть, то он советует нам жить так, будто мы бессмертны. Он сам верен своему совету, хотя напуган, тревожится не меньше нашего и ни секунды этого не скрывает. Только Э. М. и его книги, проповеди в них, и стоит спасать от Гитлера; а ведь на этом острове почти никто о нем даже и не знает.
Читаю рассуждения Клаузевица [71] о войне. Они ужасно кстати. Страниц так через двадцать неумолимая логика подводит читателя к точке, в которой он вынужден принять тезис Клаузевица о том, что цель войны – победить врага.
* * *
В дневнике лишь бегло упомянуто о следующей встрече с Дороти и Вальдемаром. Неудивительно, ведь я в ту пору писал исключительно о кризисе, а точнее, о себе в нем. Дороти с Вальдемаром просто не вписывались в эту канву, потому что их кризис был сугубо личным. В том состоянии, в котором я пребывал тогда, на то, чтобы писать о них, во мне попросту не нашлось бы сил; напала нервозность вместе со странной апатичной вялостью. И все же их судьба была мне интересна, иначе я не припомнил бы деталей.
Дороти позвонила поздним вечером 4 сентября и попросилась с Вальдемаром переночевать. Я был в доме один и согласился.
С порога я распознал в них беглецов. Ни дать ни взять спасенные с тонущего корабля: так и хотелось накинуть им на плечи одеяла. Дороти напоминала птичку, столь же шебутная, как и всякая молодая англичанка на грани истерики. У Вальдемара были красные глаза и неуверенные движения. Стараясь не смотреть на меня, он неразборчиво пробормотал что-то о том, что сразу ляжет в кровать.
– В доску пьян, бедолага, – сообщила мне Дороти, когда позднее мы уединились на кухне за кружечкой какао. – Иначе он с такими ситуациями справляться не научен. Но согласись, винить его нельзя. Я бы и сама так поступила.
– Хочешь попробовать? У меня припасена почти целая бутылка джина. Составлю тебе компанию.
– Нет, благодарю, Кристофер. Мило с твоей стороны, но мне это не помогает. Только хуже становится… Надеюсь, мы не доставили тебе неприятностей.
– Конечно же, нет.
– Так поздно и в отель-то не сунешься. Еще за потаскуху примут. Не то чтобы меня это волнует, просто выводит из себя: я же не шлюха… Боюсь, я не слишком понятно выражаюсь… – Помолчав, Дороти внезапно воскликнула визгливым голосом: – Если снова придется врать, хоть о чем, хоть сколько-нибудь, я заору.
Повисла длинная пауза. Я ждал, что Дороти сломается и заплачет, но всплеск эмоций, похоже, помог ей сбросить бо́льшую часть напряжения, и когда она заговорила, ее голос звучал вполне спокойно:
– Знаешь, поначалу я ведь правда думала, что в конце концов все будет хорошо. Ну, когда мы приедем и все представятся друг другу, потому что знакомство прошло куда глаже, чем я рассчитывала. Надо признать, появление Вальдемара должно было огорошить моих близких. Я поняла, увидела ситуацию их глазами неожиданно, у самой двери дома. Меня охватила паника, да только это было ни к чему. Мои восприняли все так спокойно, как будто ждали его приезда. Один из тех случаев, когда ты видишь технику высшего класса в действии. Она и впрямь работает. Помогает людям вроде моих родных преодолеть что угодно. И вот это-то в ней самое ненавистное – грязное буржуазное лицемерие! Семья из рабочего класса сразу бы, не колеблясь, вышвырнула нас на улицу. Так было бы честнее.
В общем, на следующий день они стали выкладывать карты на стол. Причем не столько мой отец – будь он в доме один, мы задержались бы бессрочно, не сомневаюсь. Конечно, ситуацию он не принял бы; он вообще не обязан ничего принимать. Ему известно много обходных путей. У него наготове фразочки, которыми он защищается от происходящего во внешнем мире. Он сказал бы нечто вроде: «Опять Дороти привела в дом хромого пса». Именно так он описал Вальдемара одному своему другу в деревне! Своими ушами слышала, по телефону. Как будто я ветеринар какой-то!
Зато моя сестра Виола… Она-то замужем и готовится родить ребенка, поэтому считает себя авторитетом в области Брака и Настоящей Любви. Ее супруг работает в Сомерсет-хаус: имеет дело с налогами на наследство, завещаниями и всяким таким прочим. И он, похоже, заодно с моей сестрицей… В общем, отводит меня Виола в сторонку и начинает: «В самом деле, Дороти, неужели ты его любишь? Это ведь у вас не серьезно?» Ее привело в гнев даже не то, что у нас с Вальдемаром недозволенная связь, а то, что мы можем пожениться! Какое оскорбление для Англии и института Брака! «О, Дороти, так нельзя, ты отсекаешь себя от всех нас!»
И еще мать… Я знать не знала, как для нее важен внешний вид. Да, могу показаться глупой, но я и правда этого не понимала. Спустя пару дней я выяснила, что она буквально оправдывается за Вальдемара перед соседями: он, дескать, беженец, и они с отцом сами уговорили меня пригласить его, чтобы он мог пожить у нас какое-то время, осмотреться и встать на ноги!
Потом завелась жена доктора. Она из этих проклятых межеумочных либералов. Вроде завсегдатаев левых книжных клубов. Якобы зашла на чай, а у самой глаза от любопытства из орбит вылезают. Как увидела Вальдемара, так сразу и насела на него. Не просто приняла за беженца – хотя явно раскусила какой-то подвох, не поверив рассказу моей матери, – но делала вид, будто считает его политическим активистом и борцом, чуть ли не членом антинацистского подполья. Все расспрашивала об организации КПГ после прихода к власти Гитлера, и чего добились гестаповцы на пути ее ликвидации, в каких городах она сильна, и какова вероятность, что на оружейных заводах начнутся забастовки. Вальдемар сперва просто не понимал, о чем она толкует, а потом объяснил ей это прямым текстом. Жена доктора тогда вскинула брови и взглянула на мать – всего на миг, но все сразу стало ясно… О боже, как мне хотелось ее придушить!
Но из-за чего у меня правда кровь кипела в жилах, так это из-за попыток
