Далее адвокат сказал, что он намеренно употребил слово "провал", ибо им воспользовался его подзащитный. С тем же основанием можно говорить и о "секунде ужаса", ибо и это выражение употреблялось в зале суда и было превратно понято. Что касается секунды ужаса - кое-кто называет ее, наверно, секундой счастья, не правда ли? - то протяженность ее, вероятно, можно измерить с хронометром в руках и убедиться, что секунда и впрямь длится секунду, но в действительности каждый знает: есть мгновения, которые нельзя измерить никакими хронометрами, ибо мгновения эти человек прожил вне времени. И как бы ни относиться к ним, оглядываясь назад, они непреложный факт. Так он, адвокат, понял, во всяком случае, своего подзащитного, и так суд должен понимать подсудимого и его показания. Другое дело, стоит ли вообще придавать слишком большое значение этим "незастрахованным" мгновениям. Сейчас самое главное - принять позицию его подзащитного как некий бесспорный факт, вот в чем задача истинных юристов. Иными словами, он, адвокат, хотел бы считать твердо установленным нижеследующее: в ту ночь, когда жена подсудимого неожиданно стала опять спускаться по лестнице, сам подсудимый находился в вышеупомянутом провале, то есть вне времени. Открытая дверь кухни дает прямо-таки наглядное представление об этом провале.
- Обычный юрист, - закончил адвокат свою речь, - сочтет все, что удастся раскрыть в этом деле с помощью методов криминалистики, нарочитой мистификацией. И вину за это следует приписать самому юристу, поскольку он подходит к вышеупомянутой "секунде" с неправильными мерками.
Прокурор не замедлил взять слово.
- Допустим, я согласен с примером, приведенным защитой, - сказал он, но все же и тогда придется отметить, что провал, который, возможно, возникает во время полового акта, как-никак, ведет к зачатию детей, таким образом, это плодотворный провал, а провал в проеме открытой кухонной двери, о коем здесь шла речь, привел к бесследному исчезновению женщины. Сия разница кажется мне весьма существенной и не лишенной интереса для юриста.
- Задача и долг прокурора подать эту реплику, - с иронией возразил адвокат.
Председатель суда поблагодарил адвоката за ценные замечания, хотя они, по его словам, были бы куда более уместными на другой стадии процесса, а именно во время прений сторон. Но он, председатель, не стал прерывать адвоката, ибо все, что помогает прояснению этого дела, уже на данном этапе судебного следствия можно только приветствовать. Поэтому он решил в заключение речи господина адвоката спросить его, не имеет ли целью эта речь доказать: подсудимый находился в ту ночь или в те минуты на лестнице в некоем умственном расстройстве, что освобождает его от полной меры ответственности за последующие деяния.
Подсудимый начал яростно жестикулировать, и адвокат вскочил как ужаленный; он совершенно явно хотел опередить своего подзащитного.
Нет, это ни в коем случае не входило в его намерения. Как раз наоборот.
- Пожалуй, вопрос о вменяемости - единственный вопрос, по которому подсудимый... Вы ведь знаете, что он вообще возражал против адвоката и считал всякую попытку его защиты излишней... Да, это единственный вопрос, по которому подсудимый высказался совершенно недвусмысленно. Разумеется, моим долгом было разъяснить ему, что, учитывая его манеру отвечать, суд неизбежно придет к мысли поставить под сомнение его вменяемость. Но мой подзащитный не только запретил использовать этот аргумент для его защиты... Кстати, это никогда не входило в мои намерения... Он еще объявил, что отклонит любой состав суда, который усомнится в его вменяемости. В этом случае он обязал меня обжаловать заключение суда в вышестоящей инстанции.
- Суд это не очень пугает.
- Разумеется, я пытался внушить своему подзащитному, что каждый судья и при известных обстоятельствах также прокурор - имеет право привлечь соответствующих экспертов и что протестовать против этого бесполезно. Тогда подзащитный предложил опередить суд, проконсультировавшись с авторитетными экспертами, которые подтвердили бы его вменяемость. Однако я отговорил своего клиента от подобного шага, - сказал адвокат и продолжал дальше: - Нелегко выступать в качестве адвоката человека, который отказывается не только от любого защитника, но и от любой защиты. И я уже давным-давно сложил бы с себя полномочия, которые возложил на меня суд, если бы не был глубоко убежден в том, что мой подзащитный на самом деле не нуждается в защите. Поэтому свою задачу я вижу в том, чтобы помочь выяснению ряда недоразумений, возникновение которых можно было с уверенностью предсказать заранее. Весь этот процесс основан на недоразумении - здесь я стою на стороне подзащитного. Однако, возвращаясь к проблеме вменяемости, я должен заявить: дело не в том, что мой клиент считает, будто сомнение в его умственных способностях оскорбительно, хотя и это, пожалуй, имеет место. Самое главное для него другое: согласно убеждению подзащитного, суд, признавший его невменяемым, превратится в фарс. Думаю, что меня не обвинят в нескромности, если я передам слова подсудимого, я их в свое время сразу же записал. Он сказал: "Тот, кто обращается к психиатру, объявляет о своей несостоятельности. Человек вообще начинается только там, куда психиатру вход закрыт".
- Ну, ну, - сказал председатель.
- Прошу еще минутку внимания, я уже почти кончил. Я записал и другое высказывание подсудимого, которое он сделал в том же разговоре со мной. Мой подзащитный сказал: "Как может суд ставить свои решения в зависимость от людей, которые делают бизнес на иллюзиях, хотя сами эти люди не могут избежать иллюзий, не говоря уже о том, что вся их жизнь - сплошные иллюзии".
- Ну, ну, - повторил председатель суда.
После этого председатель суда спросил подсудимого, по-прежнему ли тот придерживается высказанного мнения?
Подсудимый ответил, что придерживается. Они только теряют время попусту.
- Но и мы здесь сидим не для собственного удовольствия, - сказал председатель суда. - Переливание из пустого в порожнее, которое ни на шаг не продвигает нашу работу вперед, утомляет нас не меньше, чем вас.
Чего же от него еще хотят?
- Прежде всего мы хотим, чтобы вы отвечали на наши вопросы как можно точнее. Итак, продолжим следствие. Вы утверждаете, что ни вы, ли ваша жена не сказали ни слова. Для нас это совершенно непостижимо. Хорошо! Оставим это. Будьте добры, рассказывайте дальше. Что произошло потом? Что вы сделали, когда жена спустилась вниз и стала как раз напротив вас? Ведь так расположена лестница в доме?
- Я подошел к шкафу в передней и снял с вешалки ее меховое пальто.
- Подождите! Не торопитесь! Поскольку две нижние ступеньки лестницы немного выступают вперед, то часть прихожей между кухонной дверью и дверью гостиной очень узкая. Стало быть, если вы пошли вперед к шкафу, то должны были буквально столкнуться с женой. Так оно и было?
- Да, вероятно.
- Вы ее коснулись?
- Разве это можно теперь вспомнить? Дверь в гостиную еще была открыта.
- Но вы ведь не заглядывали больше в гостиную?
- Нет, но я мог обойти жену.
- Прекрасно. Вы, значит, отправились к шкафу. И притом, видимо, поставили пепельницу, которую до сих пор держали в руке, на четвертую ступеньку у самых перил?
- Да, не исключено.
- И ваша жена действительно не произнесла ни звука? Например, тогда, когда вы вдруг сняли с вешалки ее меховое пальто? Ведь если вы предварительно не договорились об ее уходе, то ваша жена должна была не на шутку удивиться. Удивиться так же сильно, как, наверно, удивились вы, увидев, что она вопреки обыкновению в столь поздний час опять спускается вниз. Или вы договорились заранее?
- Нет, но я знал: это могло случиться в любую минуту.
- Звучит весьма невразумительно.
- Может быть, жена что-нибудь и сказала, но не вслух, не шевеля губами. В такие мгновения говорят даже очень много, говорят с лихорадочной поспешностью. Но ничего нельзя запомнить, да и не нужно, все и так ясно.
- Было бы лучше, если бы вы проинформировали нас о разговоре.
- Это невозможно, господин председатель суда. Слова сами по себе не важны. Их слышат только муж и жена, мы были женаты семь лет, другим это все равно показалось бы молчанием. Мы оба знали, что срок истек. К чему тут еще слова?
- А почему вы сразу схватили меховое пальто?
- Оно висело там, и ей надо было надеть что-нибудь.
- Был конец сентября, стояла довольно теплая погода. А меховое пальто уже висело на вешалке?
- Когда мы по вечерам выходили гулять, жена накидывала на себя меховое пальто. Она зябла. А у озера по вечерам гораздо прохладней, чем наверху.
- Ага! И вы решили тогда, что на воздухе будет очень холодно?
- Меня самого знобило. Я дрожал от холода.
- Но вы не взяли свое пальто?
- Не было времени. Да и не во мне было дело.
- Значит ли это, что предполагаемый холод беспокоил вас только в связи с женой?
